— Я уехала… Три года назад, — говорит четко, громко, чтобы я расслышала точно. У меня перехватывает дыхание. Моргаю, качнув головой, и открываю рот, не в силах что-либо выдавить из себя:

— Значит, я живу здесь одна в созданной собой же иллюзии идеальной семьи целых три года? — не могу не смеяться с этого безумия. — Господи, что за…

— Ты не понимаешь, — мать явно пытается не задевать какую-то тему, поэтому умело обходит её. — Твоя болезнь начинала прогрессировать, и доктор побоялся за меня. Он предложил мне уехать на время лечения, тем более это не было такой большой проблемой, ведь ты могла разговаривать с пустотой, в то время, пока я стояла позади тебя. Ты уже начала жить своей жизнью, в своей реальности, буквально не замечая меня, — она повышает тон, напрягая голосовые связки. Кусаю губы от обиды, отводя взгляд в сторону. Опять. Женщина судорожно вздыхает, но не успевает вставить слово, ведь успеваю заговорить первой:

— Почему ты игнорировала мои сообщения?

— Ты не писала мне три года, Эмили, — начинает оправдываться, но меня не перебить:

— Я — твоя дочь, — тяжело дышу, уставившись на женщину, внешний вид которой выдает её чувство вины передо мной.

— Ты… — она запинается. — Ты писала не мне.

— Чего?

— Мой телефон я оставила у доктора. Он следил за твоим состоянием, поэтому ему было необходимо какое-то общение с тобой, и он…

— Я, по-твоему, кто — крыса подопытная? — повышаю голос на мать, которая вжимается в спинку стула, сглотнув от испуга. — Что ещё за чертово наблюдение? Чем я таким больна? Почему мой организм начал отвергать мои же воспоминания? С чего вдруг я стала видеть мир иначе? Почему строила иллюзию другой реальности, а?! — сама не замечаю, как слова начинают литься изо рта сплошным потоком. Возмущенно смотрю на мать, ожидая объяснений, ответов на все эти вопросы, но это лишь малая часть того, что я хочу знать. Женщина кусает губы:

— Зайка, я поведу тебя к доктору, он обещал, что поможет тебе, — уверяет, и я почти верю ей, но внутренний голос вновь обрывает слова матери:

— А ты мне кто?

— Эмили… — она прижимает ладонь ко лбу, прикрывая веки, но я не думаю останавливаться:

— Кто ты? Ты оставила меня здесь на три года. Деньги, я так понимаю, ты иногда привозила, потому что, откуда они ещё могли взяться? Ты платила за свет, газ и воду, но в начале осени перестала это делать. Ты даже не позаботилась приехать лишний раз и проверить, как я здесь? «А вдруг моя дочь всё вспомнила и теперь сидит одна в этом темном доме и плачет, ведь не понимает, что происходит в её чертовой жизни?!» Нет? — щурюсь, поддаваясь вперед головой, чтобы заглянуть в глаза матери. — Такое на ум не приходило? — нервно улыбаюсь. — Что ты мне тут заливаешь? А?! — кричу. Мой голос, что всё это время сидел в груди, прорывается наружу, доводя меня до хрипа. — Ты не думала обо мне! Сидишь передо мной, пытаясь выставить себя жертвой ситуации. Хочешь жалости и понимания с моей стороны? Да кто ты такая?! — поздно. Мои эмоции не сдержать. Глаза уже болят от скопившихся горячих слез. — Ты вернулась только из-за звонка этого «святого» доктора?! Ох, я пожму ему руку при встрече!

— Эмили! — мать повышает голос в ответ, качая головой. — Я хотела, как лучше. Я хотела помочь тебе, ведь ты… — затыкает свой рот.

— Что? — привстаю, опираясь ладонями на край стола. — Что «я»?!

— Ты агрессивна! — выпаливает мне в лицо, так же резко встав со стула. Молчу, изучая её лицо отсутствующим взглядом, пока женщина переводит дух, вытирая пот с лица салфеткой:

— Пойми. Ты настроена против всех, но мы пытаемся помочь тебе.

— Моё отрицательное отношение к другим можно объяснить, — шепчу, стискивая зубы. — Ты не знаешь, но меня всё это время унижали в школе. Об меня ноги вытирали. А где была моя дорогая мамаша? Мне некому было пожаловаться, не у кого попросить помощи, спросить совета. Так что не смей говорить мне, что я неправильно отношусь к окружающим, мама.

Она смотрит с тоской мне в глаза, пытаясь скрыть свой тяжелый, полный обречения вздох:

— В любом случае, я постараюсь помочь тебе. Мы пойдем к доктору, ты его наверняка помнишь, я часто тебя водила к нему в детстве, — быстро выговаривает предложения, сбивая меня с мысли. — Всё будет хорошо, зайка, — тянется ко мне рукой, но отступаю назад, отходя от стола, и с прежней обидой смотрю на мать. Все сказанные слова совершенно не оправдывают её. Сложно принять иную реальность, поняв, что та жизнь, которой ты живешь последнее время, — всё это лишь плод твоего воображения.

Женщина медленно опускается обратно на стул, вновь улыбнувшись:

— Давай лучше пока отложим эту тему. У нас ещё много времени будет, но только с доктором Харисфордом, — сжимает чашку с чаем пальцами. — Мы так давно не виделись, лучше расскажи мне, как ты… — заикается от неуверенности, ведь я слегка наклоняю голову на бок, смотря на неё, как на, честно сказать, настоящую дуру. — Как ты здесь? У тебя появился друг, да? — пытается заставить меня выйти на контакт, но я не хочу говорить о Дилане. Только не с ней. Всё, что касается нас — это моё, личное. Не для ублажения её ушей.

— А что насчет отца Шона? — резко срывается с языка. Выражение лица матери моментально меняется. Она приоткрывает губы, выдыхая, а я вскидываю головой, изогнув брови:

— Как тебе такая тема для разговора с дочерью, которую бросила на три года одну? — понятия не имею, зачем делаю это, но её молчание убивает, разжигает внутри меня не просто злость. Нет. Это нечто большее, сильнее, чем прежде. Чем когда-либо. Резко смахиваю кулаком кружку с кофе со стола, не уделяя внимания тому, как вздрагивает мать, сжимая свою чашку. Посуда бьется о пол, и громкий звон отдается в ушах эхом, пока разворачиваюсь, направляясь вон в коридор.

Никогда. Никогда раньше я не чувствовала себя ужаснее, злее. Никогда меня не переполняли столь дикие ощущения. Эмоции. Ноги проваливаются сквозь ступени лестницы, по которым еле взбираюсь вверх, хватая воздух губами, словно это перила, которые помогают мне удержать равновесие. Выхожу на второй этаж, быстро перебираю ногами, мчусь в комнату. В свою. Обратно. Невольно понимаю, что мне гораздо проще находиться одной в этом огромном доме, чем знать, что где-то здесь ходит, спит, ест моя мать. Радости от её приезда не осталось.

Закрываю дверь, начиная бродить по темной комнате. Буквально полчаса назад я чувствовала себя на седьмом небе, полчаса назад мое душевное спокойствие было в порядке. Полчаса назад здесь был ОʼБрайен.

Вздыхаю, опуская руки вдоль тела, больше не могу держать их возле лица и растирать горячую кожу щек ладонями. Шагаю по чистому паркету, тормозя у стола. На спинке стула висит красная кофта, которую так и не забрал парень. Хмуро моргаю, медленно оборачиваясь. Непреодолимое желание течет по венам, заставляя сердце биться с новой скоростью. Опускаю взгляд на тумбу, что стоит у моей кровати, и подхожу к ней, пальцами нащупав округлую железную ручку. Открываю верхний ящик, тут же замечая сверкающий в темноте предмет. Острый предмет. Тихо дышу, боясь своих же мыслей, ладонью щупаю гладкую поверхность кухонного ножа, уверенно сжав его рукоятку. Поднимаю к лицу, разглядывая себя в отражении. Еле, но заметны мои глаза. Оборачиваюсь, бросив тяжелый взгляд в сторону распахнутого окна — последний факт, связывающий меня с реальным миром, и шагаю к нему, прижимая одной рукой нож к груди.

Курить травку и пить алкоголь — не мой способ «забыться».

Беру штору за плотную ткань, бросив взгляд на темную улицу, озаренную светом фонарей, и задвигаю, погружая комнату во мрак.

У меня свой метод.

***

Первый день, когда всё пошло «не так»

Холодное, облачное утро не должно вызывать удивления, и уж тем более такого странного отвращения у той, которая изо дня в день лицезрела далеко не «радужную» погоду через стекло окна своей комнаты, сидя в полном одиночестве, будто взаперти. Но сегодня Эмили Хоуп начинает всё чувствовать иначе, относиться к обыденным вещам по-другому, не так, как раньше, не так, как привычно для неё самой. Она просыпается позже. Эмили просыпает первый урок, хотя обычно ей трудно проспать дольше, чем пять часов за ночь. Она не отдает этому факту внимания, она совершенно не заботится о том, что что-то в её внутренних часах резко меняется. Краски перед глазами темнеют. Красная кофта, которая еще вчера казалась яркой, что аж приносила неприятные ощущения глазам, теперь висит тусклая, не привлекающая внимания, не вызывающая былого трепета в груди. Эмили чувствует холод ногами, кожей голых рук, но не собирается накидывать одежду. Преобладание синих, серых, голубых тонов перед глазами вводит её в тоску, но нужно двигаться. Девушка кое-как одевается, натягивая на себя кофту Дилана, не смотрит на себя в зеркало, прежде чем покинуть комнату с бледными стенами. Шагает по темному коридору, не заглядывая в комнаты по бокам, ведь в одной из них сидит мать. Женщина не распаковывает чемодан, и эта незначительная деталь о многом говорит. Она краем глаза замечает дочь, пока протирает пыль со своего рабочего стола: