Он почувствовал конец. Да. Определенно. Его легкие заполнились водой доверху, Дилан пытался сделать вздох, пытался выкарабкаться, но вновь и вновь оказывался на дне давно «забытого». Не хотел когда-либо видеть лицо этой женщины. Не желал даже слышать о ней, ведь простое её упоминание может вывести из себя, способно пошатнуть его «холод», его равнодушие.

Дилан ОʼБрайен встретил женщину, по вине которой его мать свела счеты с жизнью. Нет, проблема куда глубже. Он встретился лицом к лицу с человеком, из-за которого остался без отца, из-за которого мать ушла в долги, из-за которого мировоззрение маленького ребенка в корне переменилось. Мальчишка, познавший, что такое ненависть, дикая злость и «черная» обида. Узнавший, какого это — желать кому-то смерти.

И теперь Дилан будто вновь маленький ребенок. Только что его повторно ранили, а он даже не смог постоять за себя. Ни черта не смог. Сколько игл вонзились ему в шею, когда его взгляд наткнулся на мать Хоуп? Сколько слов соскользнуло с языка? Сколько ударов сердца принесли ему боль, после чего наполненный бурлящей горячей кровью орган прекратил подавать признаков жизни? Дилан подвел сам себя. Его дыхание срывается. Хрипит, быстро шагая прочь от дома Эмили. На хер по темным улицам, дальше, изо всех сил стараясь выбросить из головы образ этой молодой, явно довольной своей жизнью женщины, которая, блять, улыбается. Стоит и «лыбится», понятия не имея, что блестит своими белыми зубами перед тем, чья жизнь была разрушена её вмешательством. Тем, кто питает к ней самую настоящую безумную ненависть. А что ОʼБрайен мог? Закатить истерику? Устроить скандал? Он не мог. И дело не только в том, что всё его тело парализовало. Там была Эмили. Она не должна знать, что её мать — та самая женщина. Дилан не хочет делать ей больно, но в тот же момент чувствует сильное отвращение к себе.

Он полюбил «отпрыска» этой шлюхи.

«Нет», — мотает головой, сворачивая в парк, чтобы затеряться между высокими деревьями, и роется в кармане, вынимая пачку сигарет. Не должен рассуждать таким образом, иначе станет одним из тех мудаков, что каждый день мучают Эмили, хотя её вины здесь нет. ОʼБрайен не может присуждать ей грешки её матери. Это не рационально. Неправильно.

И Дилан только что признался самому себе. Он секунду назад мысленно произнес те слова, что жгли ему глотку.

Полюбил «отпрыска». Звучит отвратительно.

Курит, продолжая с той же скоростью шагать вперед, в темноту по аллее. Пустой, безлюдной. На дворе холод. Где-то вдали слышен шум машин. Дилан отдаляется от городской суеты, уходя вбок, чтобы выйти к берегу. Он делает затяжку: одну, вторую, третью. Терпит внутренний дискомфорт, сражается с самим собой, а ведь парень должен был быть готов. Дилан знал, что мать Эмили вернется. Директор сказал, что она должна повести Хоуп в больницу для дальнейшего лечения. И ОʼБрайен хочет быть рядом. Хочет присутствовать, быть частью этого процесса, чтобы сохранять уверенность в том, что с Эмили ничего не произойдет. Но как это возможно? Теперь, когда его так и рвет изнутри.

Томас чертов Сангстер.

Он нужен. Сейчас.

Набирает номер, выходя к пустой дороге, после которой следует спуск на пляж. Черное небо, черная соленая вода. Черный. Холодный ветер, громкие крики чаек. Гудки бьют с мощной силой по вискам. Давление на хер скачет, мешая привести свои мысли в порядок. Дилан не может совладать с собой. Не может сдержать эмоции, поэтому спускается к каменному пляжу, уже начиная нашептывать имя того, ответа от которого не дожидается. Перенабирает номер. Дилану нужен Томас. Ему нужен его друг. Сейчас. Он нуждается в этом засранце, который постоянно бросается шуточками. Тяжелый вздох — глотает кислород, пытаясь наполнить воздухом свои легкие. Потирает лоб ладонью, пока пальцами другой руки сжимает телефон, прижимая его к уху. По вискам течет пот. ОʼБрайен потерян. Он сам окутывает себя хаосом. Чернота становится темнее. В одежде невыносимо жарко. Снимает рывком бейсболку, скользнув рукой по темным волосам.

Томас не отвечает.

Но может ли он понять Дилана? Нет. Никому в полной мере не почувствовать то, что грызет парня внутри. Н. И. К. О. М. У. Дилан одинок в своей боли. Опускает руку, пряча телефон в карман кофты, и шмыгает носом, потерянным взглядом мечется по пустому пляжу в поисках самого себя, но натыкается лишь на острые камни и скалы. Шум воды не расслабляет. Дилан не поддается попыткам стихии усмирить его, заделать дыру в груди, через которую рвется ветер. Пустой.

Ещё пара шагов ближе к воде — и ОʼБрайен садится на мелкие камешки, сгибая ноги в коленях. Ставит на них локти, стуча одним кулаком по костяшкам другого. Эта странная необходимость поговорить с кем-то.

Дилану ОʼБрайену нужен кто-то. Прямо сейчас. Дергает сигарету в руках, моргая, смотрит в сторону горизонта, моля о скором приближении ночи.

Темнота его верный товарищ.

***

Кружка горячего кофе стоит передо мной на столе, но я не поднимаю руки, продолжая держать их на коленях. Смотрю на мать, которая продолжает выдавливать из себя улыбку, вертится по кухне, после чего, наконец, садится напротив, грея холодные руки о чашку с чаем:

— Надеюсь, тебе по-прежнему нравится кофе? — начинает задавать обыденные, полные простоты вопросы, на которые у меня нет желания отвечать. Если бы она была рядом всё это время, то знала бы. На моем лице нельзя прочесть никаких ярких эмоций. Чувствую себя опустошенной, разбитой. Жажду, чтобы мать чувствовала нечто похожее, но женщина явно в приподнятом настроении. Она облизывает накрашенные губы, рассматривая меня так долго и внимательно, будто не видела меня продолжительное время:

— Волосы опять отросли…

— Давай без этого, — перебиваю. Грубо с моей стороны, но мне не под силу ждать и терпеть эти пустые фразочки. — Где ты была? — задаю вопрос в лоб, ожидая, что мать смутится, растеряется, но ничего из этого не происходит. Она всё так же улыбается, вздыхая, прежде чем дать ответ:

— Я была в Нью-Йорке.

— С отцом? — хмурюсь.

— Эмили, — теперь перебивает мать. Она смотрит на меня, сжимая губы, но улыбку не скрывает. — Я не могу пока сказать тебе, где твой отец. Пойми. Доктор сказал…

— Что за доктор? — у нас никак не налаживается здоровый диалог. Мы перебиваем друг друга. Женщина откашливается, всего на секунду опустив взгляд на мою кружку:

— Твой лечащий врач, — на этот раз я молчу, ожидая с особым трепетом дальнейших слов. — Понимаешь, я боюсь говорить больше. Доктор сказал, что мне стоит привести тебя к нему, и тогда он сможет понемногу выдавать тебе информацию и…

— Выдавать мое прошлое? — неприятная усмешка рвется на лицо. Фыркаю, отводя взгляд в сторону. — Мои воспоминания? Так? У меня, — запинаюсь, пытаясь понять, — какие-то серьезные проблемы с памятью?

— Что-то вроде того, — неоднозначно отвечает мать, отпив немного своего чая, чтобы смочить сухое горло. — Он просил быть осторожней в общении. Думает, что резкое возвращение некоторых воспоминаний может плохо сказать на твоем психологическом состоянии.

— Что в моем прошлом такого ужасного, что я могу сойти с ума? — сарказм. Я впервые ощущаю такую злость, а главное не держу её в себе, демонстрируя собеседнику.

— Дело не в этом. Ты наверняка заметила, что до некоторых пор будто жила иной жизнью, так?

— Поверь, — ещё один смешок. — Заметила.

— Так вот доктор хочет постепенно возвращать тебя к нормальной жизни, но для этого нужно время. Я не могла вернуться только потому, что ты всё это время считала, что я дома, что я рядом, — мать сглатывает, видя, что мои глаза стеклянно блестят. — Эмили, я боялась, что могу ухудшить ситуацию.

— Как давно ты не живешь со мной? — останавливаю эти пустые оправдания, скрипя зубами от обиды. Вижу, как женщина опускает взгляд, прерывая наш зрительный контакт, и вновь отпивает чая, раздумывая над ответом слишком долго, поэтому повторяю вопрос, давя на неё:

— Как давно я живу одна, мама? — выделяю обращение, и оно, кажется, окончательно сносит улыбку с лица женщины, которая вновь смотрит на меня. Надеюсь, ей хорошо видно мое выражение лица, ибо я не просто в ярости.