Борюсь с диким желанием прижать парня к себе. Ещё сильнее. Так, чтобы лишить себя возможности дышать. Чтобы каждой клеткой своего тела ощущать его присутствие здесь. Чувствовать, как бешено скачет его сердце в груди. Как бьется давление в висках.

Стать неотъемлемой частью его самого.

***

Курит.

Никотином встречает холодную ночь, стоя на балконе. Подносит к губам сигарету. Одну. Вторую. Сбивается со счету, просто продолжая опустошать пачку до тех пор, пока там не остается две штуки. Их он должен оставить.

Томас должен поделиться своей последней сигаретой с Диланом.

Отходит от края балкона, разворачиваясь, и возвращается в гостиную, где напротив телевизора на диване спит мужчина с лысиной на макушке головы. Томас проходит мимо него в коридор, чтобы свернуть в свою комнату, но тормозит, взглянув на мать, которая в старом тряпье бродит по квартире, перегородив ему путь. Она смотрит на него, как на врага. Как на чертова ребенка Розмари, который несет одни несчастья и разочарования. Женщина окидывает его таким осуждением столько, сколько Томас в силах себя помнить. Он не собирается тратить свое оставшееся время на неё, ведь в его планах нет пункта с именем матери. Сангстеру всё равно, что с ней будет. Он желает обойти мать, опускает взгляд в пол, так что вовсе не был готов к удару, который приходится ему по щеке. Сильный. Она не собиралась сдерживаться. Томас дергает головой, медленно переводя взгляд, полный возмущения, на женщину, в глазах которой безумие. Она рычит на вздохе:

— Это всё ты… — качает головой. — Прекрати мучить меня! — кричит, вовсе не думая о том, что её муж может проснуться и вынести свою злость на сыне. Тот стискивает зубы, сжимая ладони в кулаки.

Он никогда не поднимет руку на женщину.

Обходит мать, даже не задевает её плечом, быстро скрываясь за дверью своей комнаты.

Терпи.

Осталось недолго.

***

Да. На дворе уже вечер. После пяти часов темнеет довольно быстро, а уже семь. Пришлось включить свет. Комнату так и не удалось убрать до конца… И не могу винить в этом Дилана или себя. Мы вместе постоянно отвлекались, начиная разговаривать или…

К слову, я рада, что он смог поделиться чем-то своим со мной, даже если он всё ещё не до конца честен. Но это уже большой шаг для него, так ведь?

Спускаюсь вниз по лестнице. Последние несколько часов только и делаю, что скрываю свое смущенное лицо, прячу улыбку, лишь бы не заставлять самого ОʼБрайена чувствовать себя неловко. А ведь он ощущает это. Неловкость — вот, что объединяет нас в данный момент.

— У меня остался питьевой йогурт, — как бы невзначай говорит Дилан, роясь в рюкзаке, и спускается за мной на первый этаж. — Положу тебе в холодильник, — вертит бутылку в руках, быстро окинув меня взглядом, так что киваю, обнимая себя руками. Парень сжато улыбается, свернув на кухню, и я могу выдохнуть, прижав ладонь к груди.

Чертовски странная боль. Между ребрами так и зудит.

Но это даже приятно…

Звон ключей. Хмурю брови, резко обернувшись, когда слышу, как кто-то вставляет ключ в замочную скважину. Напряженно смотрю в сторону двери, невольно делая шаг назад:

— Дилан? — не отвожу глаз от дверной ручки, которая дергается, и вся моя душа падает в пятки, а дыхание перехватывает, когда дверь раскрывается.

— Что? — парень выходит с кухни, резко повернув голову в сторону входа, так что говорить мне ему ничего не пришлось. На пороге стоит высокая, стройная женщина, с убранными в опрятный пучок темными волосами. Она держит серый чемодан за ручку, глаза приятно блестят, а улыбка вызывает внутри меня настоящий взрыв положительных эмоций:

— Привет, зайка, — её теплый, спокойный голос ласкает мои уши, так что еле выдавливаю, слегка сощурив веки:

— Мама?

Они должны держать друг друга

========== Глава 25. ==========

Комментарий к Глава 25.

Публичная бета включена.

Понятия не имею, почему она была отключена какое-то время.

Вполне объяснимое ощущение в груди: я рада. Я чертовски счастлива. Именно в данный момент, в эту секунду, пока сигналы от мозга доходят до сердца в груди безумное счастье не дает вдохнуть как следует и выпустить все те слова, что мне хочется произнести вслух. Но в момент предела моих положительных эмоций чувствую, как в ребрах начинает колоть боль. Моя улыбка не проявляется на лице, она меркнет, ведь брови хмурятся, а с приоткрытых губ слетает лишь непонятный звук. Гласная, описывающая всё мое спутанное состояние. Мое смятение и внезапно ударившую в низ живота обиду. Моргаю, слыша, как Дилан делает два или три шага ко мне, становясь практически впритык, позади, касаясь своим плечом моей спины. Молча изучаю прекрасное, до невозможности красивое лицо матери, которая продолжает широко улыбаться мне. Если бы не события последних дней — вся эта путаница с моим прошлым, проблемы «что есть правда, что ложь», поддельные воспоминания — я бы бросилась ей на шею, обняла настолько крепко, что ей не хватило бы кислорода, а у меня не было бы сил отпустить её. Но сейчас этого нет. Меня не покидает предательское чувство злости и нежелания видеть человека, которого мне не хватало всё это время, с которым я так старалась связаться. Где всё это? Где слезы моей радости? Где теплота в груди? Где вопросы, которые должны литься на неё с моих уст, ведь мне столько всего нужно спросить у неё? Откуда это враждебное равнодушие? Лед. До мурашек. Под кожей.

Женщина сохраняет улыбку на лице, пожимая плечами:

— Как ты здесь, зайка? — с её красных губ слетает короткий смешок. Не злой. Скорее виноватый, и мне охота, чтобы она чувствовала вину передо мной. Мать моргает, видя, что мое лицо не меняется, оставаясь таким же хмурым, обиженным, поэтому откашливается, поднимая взгляд на Дилана:

— Ух-ты, у тебя появился друг? — внутренний барьер. Подсознательно отпираюсь, не желая говорить с ней о Дилане, который продолжает молчать, но меня посещает странная мысль, будто… Будто в данный момент он кричит мне что-то.

— Как тебя зовут? — женщина отпускает ручку чемодана, делая неуверенные шаги к нам, и протягивает руку, чтобы пожать ладонь парню, и я не сдерживаюсь:

— Оставь нас, — моргаю, отводя взгляд от замеревшей на месте матери. Поворачиваю голову, виновато опустив взгляд, и обращаюсь к Дилану. — Можешь, уйти?

Парень не смотрит на меня. Он сверлит уж больно холодным взглядом мою мать. Знаю это его выражение лица — ощущение такое, словно внутри него вот-вот произойдет взрыв, будто что-то давно дремлющее вырвется наружу и к черту разорвет женщину на части. И мне неясно такое его отношение к незнакомому человеку.

— Дилан, — повторяю, и парень резко отводит взгляд в сторону, опуская его в пол. До боли закусывает губу, обходит меня, молча направившись в сторону входной двери. Моя мать поворачивает голову, провожая его взглядом. Не вздрагиваю от громкого дверного хлопка. Женщина не выглядит нервной. Она расслаблена. Она вернулась домой, поэтому чувствует себя спокойно. Вновь смотрит на меня, а я даже не могу отвести от неё взгляд. Мать улыбается, непринужденно начав:

— Как ты?

Мой голос пропадает. Он оставляет меня в самый неподходящий момент, поэтому стискиваю зубы, чуть ли не дрожащими от злости губами шепча:

— Ты лжешь, — не моргаю, чувствуя, как мои глаза начинают болеть.

— Эми… — мать делает шаг ко мне, хмурясь, но я отстраняюсь от её руки, проглатывая комок:

— Ты лгала, — вздох. — И лжешь до сих пор, — руки трясутся, так что прижимаю их к телу, чтобы не выдавать своего пошатнувшегося состояния. — Ты…

— Эмили, — перебивает, выглядя серьезно. — Поэтому я здесь, — вновь повторяет попытку коснуться меня, и на этот раз не отступаю, позволяя её холодным пальцам сжать кожу моего горячего плеча. — Я должна тебе кое-что рассказать.

***

Что он почувствовал?

Он почувствовал разрушение. Внутреннюю стихию. Внутренний огонь, который помог запечатанной в глубине старой боли пробудиться. Вновь напомнить о себе. Но уже не найти покоя, не остановить, не сунуть обратно и после забыть. Нет. Этого уже не будет. Дилан не сможет пропустить всё это через себя опять, спустя почти год.