«Имя».
Моргаю, как-то слабо сощурив веки, ведь не понимаю, что это значит. С сомнением подношу карандаш к его тетради, черкая:
«Имя?»
И следующее движение парня показалось мне грубым, поэтому я сжимаю губы, с испугом застыв, пока он повторно пишет:
«Имя».
Кусаю губу, с дрожью выдыхая. Чувствую, как по спине катится холодный пот. Трясущейся рукой вывожу:
«Хоуп».
Слышу тяжелый вздох со стороны ОʼБрайена, который вновь, но уже спокойнее пишет:
«Имя».
Я как-то поникла, внезапно осознав, что он имел в виду. Смотрю на лист бумаги. Биение сердца отдается в висках, принося только головную боль, которая словно возвращает меня из какого-то туманного состояния. Убираю руку, спрятав под парту. ОʼБрайен никак не комментирует это, вновь уставившись в окно. А мне остается только ждать окончания урока, чтобы, наконец, попасть домой и вновь выплеснуть из себя всё накопившееся за учебный день.
***
Опустошена. Полностью выжата, до единой капли.
Так крайне рада, что дом встречает меня молчаливой темнотой. Скидываю с ног кеды, босыми ногами бредя к лестнице, но невольно медлю, внезапно расслышав голос матери, которая чем-то занимается в гостиной. Моргаю, решая не трогать и не беспокоить её, так что продолжаю свой путь наверх, невольно остановившись, когда дверь гостиной скрипнула. Поворачиваю голову, уставившись на высокого мужчину, который выходит, быстро направляясь в сторону выхода. Поначалу мне показалось, что это отец, но, приглядевшись, поняла, что ошибаюсь. За ним в коридор выходит моя мать. На ней белая блузка и черная строгая юбка, которая немного «задрана», чем и привлекает мое внимание. Женщина провожает мужчину, не замечая меня до тех пор, пока не разворачивается, и я тут же отмечаю то, что верхние две пуговицы на её блузке расстегнуты, хотя она всегда застегивает на все. Женщина вздрагивает, но не меняется в лице, лишь слабо улыбнувшись, приложив ладонь к груди:
— Напугала, — поправляет ткань одежды, расправляя плечи. — Ты рано.
Молчу, без особых эмоций смотрю на неё, но киваю, пожимая плечами.
— У тебя что-то случилось? — с каким-то недоверием интересуется мать. Я не меняюсь в лице, пока размышляю над достойным ответом, но всё, что приходит в голову, это:
— Я в порядке.
— Хорошо, — её бодрит тот факт, что у меня нет проблем, поэтому мать улыбается шире, оповестив. — Сегодня закажем роллы. Мне лень готовить.
— Хорошо, — так же ровно отвечаю, хотя в душе ликую, ведь давно не разговаривала с ней, а женщина кивает, уходя на кухню, и закрывает за собой дверь, оставив меня стоять в темноте коридора. И не двигаюсь с места ещё минут пять, а то и больше, пока не решаю продолжить подниматься. Что ж, это была одна из самых поверхностных бесед, но даже это подняло мне настроение.
Мне хотелось бы чаще разговаривать с ней.
Вот так.
Без посторонних. Да, без Элис.
Запись №88
2:43 a.m.
Вновь темная комната. Вновь тишина ночи и небольшая рябь на экране монитора ноутбука, который уже нагрелся от такой долгой работы. Всё та же девушка перед камерой, всё те же темные волосы, мокрые губы и небольшой нос.
Хриплые вздохи. Она отчаянно старается глотать комнатный воздух, но при этом быть предельно тихой, чтобы не потревожить сон близких. Её руки на весу, а пальцы сжимают шнурки от белых кед, которые отличаются особой жесткостью. Она тянет их в стороны, обмотав вокруг тонкой шеи, с выступившей на бледной коже вене, в которой пульсирует поток крови. Душит, не думая о том, что останется след, она вряд ли мыслит разумно. Тянет сильнее, распахнув широко рот, ведь ей не хватает воздуха. Хрипит, не смахивая пот с холодного лица, её глаз по-прежнему не видно. Кожа шеи уже краснеет, но она не думает останавливаться, поэтому грубо дергает шнурки в разные стороны, начиная давиться и кашлять. Сгибается, прижимаясь лбом к экрану ноутбука, так что теперь камера запечатляет только вздохи и тихие стоны, сопровождаемые странным мычанием и всхлипами, пальцы грубо ищут кнопку, что отключит камеру, после чего экран «тухнет».
Комментарий к Глава 3.
*Ха́йку, или Хокку, — жанр традиционной японской лирической поэзии.
========== Глава 4. ==========
Он не говорил с ней.
Женщина отчаянно пыталась выйти на контакт с сыном, который буквально изменился на её глазах.
Из маленького мальчика с широкой и светлой улыбкой он превратился в чужого, отрешенного, молчаливого парня,
который умело избегал чужих взглядов, оставаясь незамеченным.
Но женщина хорошо понимала, что именно повлияло на сына.
Он винил её.
Презирал? Нет.
Ненавидел? Нет.
Только осуждал, с каждым вздохом становясь отдаленнее.
***
Из-за чертова платка. Тонкой ткани, подобной шелковой ленте, которой Хоуп повязала свою тонкую шею, мужчина со свистком в зубах начал кричать, словно девушка натворила нечто ужасное, хотя она просто спокойно отказалась его снять.
Дилан стоял у стены спортивного зала, краем глаза наблюдая за тем, как учитель физкультуры держался за свою поясницу, тыкая слюнявым свистком в лицо Хоуп, которая слушала молча, без возмущения принимала все сказанное, и не смотрела в глаза, по обычаю уставившись в пол. ОʼБрайен держит мокрые от напряжения ладони в карманах, прикусывая нижнюю губу, когда мужчина дает подзатыльник ученице, толкнув ее к свисающему с потолка канату.
Не лезь.
Все остальные наблюдают, и парню никак не удается понять, в чем причина всеобщей ненависти к девушке, которая даже рот не открывает.
— Возвращайся к корням, Хоуп! — Кричит какая-то девушка, сложив руки на груди, когда Хоуп берется за канат обеими руками, немного сморщившись от боли, ведь мозоли никак не пройдут с прошлого раза.
Не лезь в это, ОʼБрайен.
Учитель свистит, приказывая всем бежать по кругу, и смотрит на Дилана:
— Тебе что-то непонятно?! — Кричит, но парень даже не моргает, продолжая искоса смотреть на Хоуп, которая застревает на половине каната, под которым даже матрацы не лежат, хотя это все грубое пренебрежение правилами безопасности. Девушка трясется, прижимаясь лбом к дрожащим рукам, пальцами вцепляется в канат, понимая, что больше не сможет подниматься. Но и спускаться ее никто не учил. Она неуклюже «стекает» вниз, и ОʼБрайен невольно потер ладони о свою кофту, словно ощутив, как их обжигает. Хоуп встает на ноги, прижимая руки к животу. Красные ладони говорят сами за себя. Девушка поправляет голубую спортивную кофту, рукава которой скрывают даже тонкие пальцы, и быстро перебирает ногами, спеша к выходу из зала. Она со скрытой злостью косится на одноклассников, которые бегут мимо, ставя подножки, чем заставляют ее отойти к стене. ОʼБрайен не делает шаг в сторону, когда Хоуп добирается до него. Открыто смотрит на нее, ведь она все равно не заметит этого, ибо её взгляд опущен в пол. Девушка обходит парня без возражений и замечаний, выскакивая из спортивного зала, а Дилан лишь прячет кулаки в карманы, покосившись на учителя физкультуры каким-то осуждающим взглядом. Тот успевает проследить за передвижениями Хоуп, но ничего не высказал и не остановил. Лишь сильнее трет поясницу, мучаясь от боли, которая стала его верным товарищем на все последующие годы жизни.
И ОʼБрайену вряд ли понять, отчего взгляд мужчины пропитан такой яростью, ведь его не было тогда, в тот день в здании этой школы.
В начале второго семестра пятого класса.
***
Холодные стены уборной давят на меня с разных сторон, вынуждая задыхаться от собственного бессилия и истощения. Держу ладони под струей ледяной воды, чтобы хоть как-то избавиться от боли, которая сравнима лишь с ожогом. Не поднимаю глаз на зеркало, не желаю видеть свое жалкое выражение лица, не хочу знать, как выгляжу сейчас. Ничего не хочу. Тусклое освещение придает этому плиточному помещению мрачности, а холодный застывший воздух вызывает изжогу в животе. Глотаю воду во рту, кручу ручки крана, опираясь ладонями на края мраморной раковины, которая неприятно скрипит под тяжестью моего тела. Сутулю плечи, срываясь на короткие, хриплые вздохи, которые заставляют сердце скакать в груди. Я не способна остановить это, желание так и раздирает меня изнутри, мне не справиться с ним, поэтому-то правая ладонь дрожит, когда поднимаю ее, вознося над головой. Внизу живота ноет боль, но она лишь подстегивает. В голове шум, хаос, смешанный со всеми теми оскорблениями, которые в меня бросают на протяжении этой мучительной недели. Поврежденная ладонь сжимается в кулак. Медленно, явно борясь с собой, я поднимаю глаза, которые при таком освещении кажутся темнее, на зеркало. Внимательно всматриваюсь в свое лицо, изучая каждую эмоциональную морщинку, пока взгляд не останавливается на платке. Мои губы сжимаются, не дав всхлипу вырваться наружу, а удар кулаком приходится по голове, отчего в глазах темнеет. Моргаю, вновь опираясь обеими руками на раковину, после чего тихо хнычу, хотя больше это походит на истеричный смех, но на данный момент мне тяжело разобраться в себе и в своих эмоциях.
