— Мне это необходимо, — я не думаю лгать. Говорю правду, чтобы парень наконец понял, что я такое.

— В этом вся я, — моргаю, нажимая ножом на живот, чтобы заглушить внутреннюю боль, что терзает меня в груди. Дилан опускает взгляд на мои руки, замечая, что я постоянно дергаю ими, будто у меня нервный тик, и вновь смотрит мне в глаза:

— Что у тебя там?

— Ни-ничего, — качаю головой, а моя улыбка становится шире.

— Отдай, — парень протягивает руку, и невольно вонзаю дергаю нож, острием проходясь по коже живота, поэтому открываю рот, борясь с дрожью от приятных ощущений. — Эмили, — Дилан смотрит в глаза, уничтожая меня. — Отдай мне, — видит, что я не поддаюсь, поэтому пытается отвлечь вопросами, а сам привстает, продолжая тянутся ко мне рукой. — Твой отец вредил тебе? — следит за тем, чтобы я не нажимала ножом на живот. Я не моргаю, смотря на него, но всё так же улыбаюсь:

— Нет, — качаю головой. — Он любил меня, — эти слова такие приторные. Будто сладкая, едкая ложь, в которую я так искренне верю. Дилан сглатывает, касаясь своей ладонью моего запястья:

— Он бил тебя? — с каждым его вопросом мое сознание становится туманнее, словно парень набрасывает на меня дымку из сомнений. Я действительно сомневаюсь в своих же словах:

— Нет, — смотрю в ответ, слабо шевеля губами. — Он — хороший человек, — голос звучит так, будто я сама хочу себя убедить в сказанном. ОʼБрайен проникает пальцами под ткань моей кофты, нащупав острый предмет, и я ему не мешаю, ведь сейчас сражаюсь с собой, доказывая правоту своих слов:

— Он, правда, был хороший, он, — запинаюсь, опуская взгляд в стол, и сильнее сжимаю пальцами остриё. Дилан одной рукой берет нож, а другой разжимает мои пальцы, разглядывая красные подтеки на них, и кладет оружие на стол, подальше от меня, а сам собирается поправить мою кофту, ведь я всё ещё не здесь:

— Он был хорошим, — шепчу без улыбки.

Чувствую, как парень проводит холодным пальцем по следу на коже моего живота, внимательно разглядывая его, поэтому возвращаюсь к нему, взглядом упершись в его лоб. Наблюдаю молча за тем, как Дилан трогает мой живот, и не чувствую, что меня вот-вот должно вывернуть наизнанку. Я никак не описываю собственное состояние, полагаясь, что в данный момент вообще не могу этого делать, ведь, кажется, я не в себе. ОʼБрайен поднимает на меня взгляд, врезаясь карими глазами в мои слишком внезапно, поэтому отворачиваю голову, чувствуя, как Дилан начинает поправлять ткань кофты. Когда он убирает руки, я приглаживаю одежду своими, складывая их под грудью, но не поднимаю голову, ведь парень ещё не вернулся в нормальное положение. Он с прежним вниманием осматривает мою шею, медленно поднимая взгляд к порезу на щеке, и меня буквально выворачивает от смятения, когда парень осторожно касается пальцами красной и тонкой полосы на коже, хмурясь:

— У тебя… — сам затыкает себя. Прерывает, поэтому смотрю на него с осторожностью, ожидая его дальнейших действий. Дилан невольно проглатывает ком в горле, большим пальцем надавив на ранку:

— У тебя мягкая кожа, — хмурит брови, будто сам не ожидал от себя такого «замечания», но слова уже сказаны. Произнесены вслух, поэтому я глотаю воздух ртом, а парень резко возвращается, садясь на стул прямо, и откашливается, как ни в чем не бывало, протягивая мне два йогурта:

— Так, — вновь кашляет. — Какой?

Расслабленно смотрю на него, шевеля губами, но выходит ответить не сразу, поэтому шепчу:

— Черничный, — моргаю, чувствуя, как вся тяжесть валится со всего тела к ногам, вытекая из меня подобно воде. Дилан слегка, но естественно улыбается, протянув мне упаковку с ложкой:

— Уже одиннадцать, — сам открывает другой для себя и Засранца. — Ты проспала весь день, — я будто не спала. — Чем думаешь заняться? — парень начинает кормить котенка, который благодарно урчит, продолжая валяться перед ним, вымазываясь в йогурте. Беру свой с черникой, снимая пленку. Делаю всё тихо и медленно, без резких движений, но не потому, что боюсь реакции со стороны Дилана. Я не боюсь ОʼБрайена. Просто мне пока тяжело шевелиться. Парень не задает мне те вопросы, которые мучают меня: где моя мать? Почему я не могу вспомнить сестру? Мой отец — хороший человек?

С грустью ем йогурт, и, думаю, Дилан замечает, поэтому вздыхает, постучав ложкой себе по губам:

— Хочешь, пойдем к Томасу?

— Куда? — моргаю, опомнившись.

— Томас сегодня дежурный в баре, так что остается допоздна, чтобы прибраться, — Дилан кивает на свой телефон. — Он уже мне мозг вынес тем, что его никто не жалеет, так может стоит его морально поддержать? — улыбается. — Убираться-то не нам нужно.

Отвечаю слабой улыбкой, пытаясь оценить свои возможности. Хватит ли мне сил на поход куда-то?

— А там будут, ну, — мнусь.

— Людей там не будет. Только Томас и сотни рюмок, которые нужно вымыть, — ОʼБрайен сует ложку к рот. — Не ломайся. Пойдем, всё равно твой дом не предназначен для проживания, — напоминает, и я киваю, вдруг осознав, что правда оказалась в таком положении, когда даже не знаю, как мне мыться. Воды нет. Электричества нет. Почему мама не оплатила счета? Где она? Давно не отвечает на мои звонки, только на сообщения и то не всегда, объясняя тем, что сильно занята.

Хмурюсь, мешая йогурт ложкой, и посматриваю на Дилана, который усмехается, пальцем щекочет живот котенка, который урчит, переворачиваясь на спину и демонстрируя свою измазанную в йогурте мордочку. Мне хочется это сделать, и я делаю — улыбаюсь. Наблюдаю за ними с ощущением внутреннего спокойствия, поднимаю пальцы одной руки, касаясь ими кожи щеки с раной.

«У тебя мягкая кожа».

Прижимаю тыльную сторону ладони к губам, скрывая свою широкую улыбку.

***

Сплошная ночная мгла — и больше ничего. Он ни черта не видит. Не хочет видеть. В руках гаечный ключ, в глазах злость, а глубоко в груди нестерпимая ненависть, ярость, и его эмоции всплывают на поверхность. Он не в силах их сдержать в себе, и это злит больше всего. Должен держаться, должен терпеть. Ему велели ждать, но они лгут. Она лжет. Эта стерва, сука, появившаяся из ниоткуда, влезшая в их жизнь, которая только начала налаживаться. Она не собирается помогать. Это не в её интересах. В её голове одно желание — избавиться от балласта. От балласта, который так нуждается в ней всё это время. И он знает это. Смог почувствовать при первой встрече, но не сберег. Дал сорваться. Он ничего не смог. И не может.

С ненавистью смотрит на гаечный ключ. Его вымокшая под дождем одежда прилипает к телу, пропускает холодный осенний ветер. Сжимает инструмент и с кряхтением бросает в сторону окон дома, разбивая стекло. Ярость. Гнев. Злость. Пинает камень в колесо автомобиля и садится на асфальт, опираясь на дверцу, срывает с головы бейсболку. Тяжелое дыхание с холодных разбитых в драке губ.Ладонью вытирает мокрый лоб, проходит по влажным волосам, взгляд упирается в головной убор, который ещё вчера так хорошо смотрелся на её голове. Он стискивает зубы. Сжимает до боли в челюсти, и бросает бейсболку в сторону калитки. Обессиленно выдыхает, запрокинув голову.

Тот день не должен был быть таким.

Нет. Все те дни. С того самого, когда всё пошло не так.

Когда Томас всё испортил.

Сегодня тот самый особенный вечер, когда Томасу «повезло» получить задание от хозяина бара. Нет, он вряд ли является фанатом уборки и чистоты, дело лишь в деньгах, которые ему дадут за лишнюю работу.

Парень ещё не закрывает двери бара, ходит с тряпкой и губкой от одного столика к другому, протирает, ожидая, что Дилан придет быстрее, ведь не хочется, чтобы сюда заглянули нетрезвые посетители, которым на пальцах не объяснишь, что бар — ночной бар — каким-то образом не работает вечером. Томасу тяжело передвигаться. Он не уверен, что может справиться с поручением, но постарается, ведь ему нужны деньги. Он обязан какую-то сумму вернуть отцу, хотя не помнит, что вообще занимал у него. Мужчина просто болезненно убежден, что сын тащит у него его же гроши, а доказать алкоголику обратное тяжело. Томас не по наслышке знает. Парень трет свой живот, кашляя, когда вновь чувствует резкую боль в районе ребер. «Лишь бы не сломал», — вот, о чем думает. Денег на лечение нет.