И тут в грудь ОʼБрайена ударила паника — а будут ли «они» вообще? Что если он видел Эмили в участке последний раз? Что если его последнее воспоминание о ней — это опустошенное выражение лица? А он даже не осмелился взять её за руку? Он…

— Дилан, — голос Джойс громче и требовательнее. Она потирает ладони о фартук, явно собираясь с мыслями, чтобы в очередной раз пойти против себя. — Я успела получить права, так что… Если ты выпьешь хотя бы кофе, я отвезу тебя к ней.

ОʼБрайен резко поднимает на девушку злой и полный недоверия взгляд, словно предупреждая, что если это шутка, то он разобьет ей нос. Но Джойс остается непоколебимой и повторяет:

— Я знаю, куда положили её в прошлый раз, могу предположить, что она снова там. Психиатрическая больница одна у нас на весь город, — кивает на кружку с горячим кофе. — Выпей, тогда поговорим, — требует, отворачиваясь, и покидает темную комнату, не прикрывая дверь до конца, будто показывая парню, что он всегда может выйти из этого состояния, что есть открытая дверь для него, просто из-за мыслей, что тучей перекрывают ему путь, он ни черта не видит. Дилан долго смотрит в то место, где стояла Джойс, и, наконец, переводит взгляд на белую кружку с кофе, потянувшись к ней рукой. Он больше не ненавидит этот горький напиток. Подносит неуверенно к губам, отпивая, и морщится, но уже не от неприятных ощущений, а от горечи, что вновь нашла отклик в его груди.

Он морщится, ведь это вкус её губ.

Верно. Дилан ничего не добьется, если продолжит сидеть здесь, пытаясь задушить себя своими же руками. Он не может дать себе волю. Дать волю эмоциям. У него нет на это права. Томас хотел, чтобы ОʼБрайен позаботился о Хоуп, значит, так оно и будет.

Дилану пора выйти из собственной зоны комфорта.

В палате светло. Температура приемлемая, но девушка всё равно чувствует холод, поэтому продолжает сидеть в красной кофте, понятия не имея, почему ей так хорошо в ней. Она не знает, о чем думать. Голова пуста, мыслей — нуль. Обычно человек коротает время, думая о своем, хотя бы о событиях своей жизни, но этого больше нет. У Эмили нет прошлого, есть только отрывки, которые кадрами мелькают в глазах, и пустые факты, такие, как «ей нужна мать» или «Джизи и я — подруги», но, даже произнося нечто подобное вслух, Хоуп не ощущает, как в ней загорается огонек близости, приятные чувства не всплывают, дав ей ответную реакцию. Девушка мерзнет, но холод давит не снаружи, а изнутри. В ней лишь пропасть. И Эмили стоит на самом краю, ожидая, когда уже придет час сорваться вниз.

— Так, ты его не помнишь? — доктор Харисфорд смог за эти дни расположить к себе пациентку, но это не помогает ей в реабилитации. Доктор внимательно наблюдает за Эмили, которая молча смотрит на мужчину в больничной одежде, что был привезен сюда на инвалидной коляске. Его бледное лицо отдает синим, а взгляд мечется по комнате. Сиреневые губы только и делают, что повторяют: «Нужно уметь защищать себя, Энди», — но даже произнесенное имя не вызывает перемену на лице Эмили, которая пожимает плечами:

— Простите, — вновь отворачивает голову, уставившись в окно с решеткой, через стекло которого её кожи касается бледный свет. — Я не знаю его.

— Ничего, всё в порядке, — Харисфорд просит медбрата увезти пациента обратно к себе, а сам садится на стул напротив кровати и внимательно всматривается в профиль девушки. — Так… Ты не вспомнила, чья эта кофта? — предположим, что это вещь человека, который ей дорог. Именно поэтому, даже после потери памяти, Эмили продолжает так яро держаться за неё. И в связи с этим, доктору очень хочется узнать, кто он или она, ведь, возможно, этот человек может помочь в реабилитации.

— Я не знаю, — повторяет Хоуп, продолжая смотреть в окно и мять пальцами ткань кофты. — Не могу вспомнить, — подносит пальцы к губам, начиная их грызть, кусать до крови, чем вызывает обреченный вздох у доктора, который зовет медсестру, чтобы та сделала укол пациентке. Ведь Эмили вновь начинает нервничать. А это плохо скажется на её выздоровлении.

От лица ОʼБрайена.

Мне тошно это признавать… Нет, лучше вообще не думать о том, что сейчас мне требуется помощь от Джойс, которая сама предложила мне поехать в эту больницу, чтобы хотя бы убедиться — там Эмили или нет. У меня мало вариантов, поэтому нужно пробовать всё, что подвернется. В любом случае, я больше не смогу сидеть, сложа руки, и моя злость не хило так придает сил к действию. Говорить с матерью Эмили — последний вариант, к которому я прибегну. Видеть эту женщину не могу, да и что-то мне подсказывает, что она не особо сохраняет трезвость в последние дни. Только и делает, что пьет, вот она — идеальная мамаша. Сижу на переднем сидении рядом с Джойс, которая молча ведет машину, постоянно проверяя телефон на наличие звонков и сообщений от отца. Она нервничает и не скрывает этого, а мне приходится вновь натянуть маску безразличия и полного самоконтроля, чтобы не подавать виду, хотя… Что-то больно мне подсказывает, что Джойс вовсе не верит моему демонстративному спокойствию. Но я, в какой-то степени, благодарен, что она не задает много лишний вопросов, да и вовсе не открывает рот попусту.

— Я уверена, что она там, вот только проблема в том, что тебя не пустят без позволения родственников, — девушка уже крутит руль, паркуясь у ворот больницы. Здание высокое, крупное, из серого кирпича. Хорошо гармонирует с пасмурным небом и атмосферой этого дня в целом. На территории посажены деревья, но стволы у них тонкие, выглядят нездоровыми.

— Я подожду тебя, если хо… — я не даю ей закончить, перебивая:

— Сам доберусь, — лгу, ведь дороги толком не знаю, но ничего. Выкручусь. Не хочу больше отнимать чье-то время. Джойс кивает головой и тормозит окончательно, взглянув на ворота больницы, за которыми бродят люди — видимо, такие же посетители, ведь выглядят они нормально. Нормально — отвратительное слово. Как-то моя любимая героиня сказала: «Норма — это иллюзия. Что норма для паука — хаос для мухи». Я чувствую нечто подобное. Сейчас Эмили — муха в мире пауков. Она нормальная, вот только немного иначе. Это иной вид нормы.

— Звони, если что, — говорит Джойс, а у меня язык не поворачивается поблагодарить её, поэтому покидаю салон молча, хлопнув дверцей, и иду к больнице, пряча руки в карманы кофты. И нащупываю записку. Она греет меня изнутри и подпитывает надежду на то, что Эмили ещё в себе.

«Что ты будешь чувствовать, если она тебя забудет?» — Томас задал подобный вопрос мне. И сейчас я чувствую одно — страх. Мне страшно от мысли, что последний человек, который смог добиться моего расположения, забудет меня. Я не могу вот так просто всех потерять. Только не вновь.

***

— Ты помнишь, что произошло с Томасом? — Харисфорд склонился над кроватью Эмили, проверяя состояние её зрачков. Дело дрянь. Девушка вновь забывается, значит, есть ещё воспоминания, от которых её организм хочет избавиться. Хоуп вся в поту. В холодном. Ей холодно, так что пришлось накрыть ещё слоем одеяла, чтобы не дать ей окончательно замерзнуть. Девушка постоянно шевелит головой, ерзает всем телом на кровати, никак не может принять удобное положение и избавиться от зуда внутри. Её терзает. Смотреть больно, ведь она молча всё терпит, постоянно кусая себя за руки. Пришлось привязать к кровати ремнями, чтобы Эмили не нанесла себе увечий. Сейчас с ней работать опасно. Харисфорд в замешательстве. Прошло уже десять лет, а он так и не смог толком понять, каким образом её организм способен сам решать, что оставлять, а что — нет. Одно доктор знает точно — стираются только те воспоминания, которые вызывают у девушки сильные эмоции. Не важно положительные или отрицательные. Организм всё воспринимает враждебно, сражаясь за сохранение здравомыслия хозяйки. Это уникально, но пугающе.

— Доктор Харисфорд, — медсестра из регистрации примчалась сюда, потревожив размышляющего мужчину, чем вызвала его недовольство:

— Мэриша, иди на свой пост, — просит, продолжая следить за тем, как Эмили медленно «уплывает» в сон.