И сейчас мне хочется того же. Мне хочется спрятаться. Засесть там, где меня никто не способен найти, где я буду один. И не вылезать. Не давать людям вокруг насладиться моей болью, моим упадком сил, моей слабостью.

Томас и Эмили — они мои слабости.

— Останови, — шепчу, всматриваясь в знакомые дома. Это улица, на которой находится дом Хоуп. Отец не реагирует на мои слова, поэтому пинаю ногой спинку его сидения, заставляя Джойс с опасением оглянуться на меня. — Мудак, ты оглох?!

— Ральф, — умоляет тихо, и я вижу, с какой тревогой она смотрит в мою сторону, и меня вот-вот стошнит. — Останови, — просит. Слышу, как вздыхает отец. Он проезжает еще несколько домов, после чего паркуется возле калитки участка Эмили, и я молча выхожу из салона, громко хлопая дверцей. Толкаю калитку, спеша к дому девушки, и не оглядываюсь, когда отец начинает звать меня обратно. Кулаком стучу по дереву, опираясь рукой на стену, и прислушиваюсь. Ничего. Абсолютная тишина. Вновь стучу, чувствуя, как внизу живота начинает ныть боль. Удар за ударом. Никого. Хриплый вздох. Легкие начинают гореть так, будто я наглотался песка. Жжение в груди усиливается с каждой новой мыслей, что возникает в больной голове. У меня нет сил звать её, произносить имя, я хочу просто увидеть Эмили. Прямо сейчас. Она так сильно нужна мне в данный момент, что от осознания хочется рыдать в голос. Я жалок. Я привязан к ней. И мне больше не хочется терять того, к кому я испытываю подобное. Вместо того, чтобы отдаляться от неё, я хочу постараться сохранить эту связь. Связь, которая была у меня и с Томасом. НЕДУМАЙОНЕМ. Медленно отворачиваюсь, садясь на ступеньки крыльца, и жду. Я буду ждать ее. Плевать, сколько. Плевать. Плеватьматьвашу. Ставлю локти на колени, сгибаясь, и опускаю в ладони лицо, скрывая его от отца, что продолжает пялиться на меня из салона автомобиля, который трогается с места. Тяжело дышу, срываясь на кашель, когда сил терпеть больше не остается. Грубо сжимаю ладонями рот и прикрываю веки, сдерживая очередную волну эмоций, что рвет мою грудь, в попытке выплеснуть все внутренности наружу.

Терпи. Томас молча терпел, и ты сможешь.

Блять.

Блятьблятьблять.

Отвратительное мычание, и я вновь прячу лицо в ладони, стискивая зубы.

Терпи. Ты всю свою жизнь терпишь.

***

Коридоры больницы светлее, чем кажется. Изабелл ходит кругами, стоя за дверью палаты, в которой пытаются усмирить её дочь. И женщина слышит крик, слышит ругань, и ее глаза наливаются слезами. Она кусает красивые ногти, порой трет веки, избавляясь от тяжести в них, и вновь слушает. Голос дочери за дверью постепенно затихает. Ей, видимо, ввели успокоительное. Изабелл держит руки на груди, продолжая нервно шататься от стены к стене, пока из палаты не выходит знакомый ей уже больше десяти лет доктор Харисфорд, который последнее время при виде этой женщины не улыбается. Строгий с виду. Стойкий внутри. Он держит в руках карточку пациента, и смотрит на Изабелл, которая пытается улыбнуться:

— Как она?

— А как ты считаешь? — Обращение без намека на уважение. Мужчина поправляет очки, хмуро вскинув голову. — История повторяется, Изабелл.

— Но, но, — запинается. — Вы ведь сможете ей помочь? — Паника в глазах. — Я хочу, чтобы именно вы работали с ней. Вы ведь знаете её и причину её заболевания, и… — Начинает нервно тараторить, чем вызывает лишь раздражение со стороны врача:

— Я определенно буду заниматься ею, и ты больше не станешь лезть в мою работу, говоря, что знаешь, как лучше, — бросается в нее словами, заставляя женщину прикусить язык. — Тебе не одурачить меня. Думаешь, я поверю, что в тебе резко пробудился материнский инстинкт, поэтому ты вернулась? Нет, ты лишь чувствуешь ответственность и вину. Тебе стыдно и тяжело жить с этой тяготой на душе, поэтому ты вернулась и сделала этим только хуже. Это далеко не любовь к своему ребенку. Это пустая попытка искупления, так что отныне ты будешь приходить, если я тебе разрешу, — сует карточку в карман белого халата, разворачиваясь, чтобы уйти.

— Но, если история повторяется, то Эмили вновь будет нуждаться во мне, — волнуется Изабелл, спеша за Харисфордом, который хмуро проговаривает:

— Не беспокойся, я попытаюсь избавить её от этого дерьма.

***

Темно. Сколько времени? Не важно. Я буду ждать.

На улице холодает быстрее, чем обычно. Ветер ковыряет больные раны на моей коже, заставляя сильнее натянуть капюшон кофты на лицо. Всё ещё сижу на крыльце в напряженном ожидании. Мой рассудок сходит с ума, ведь понятия не имею, где они могут так долго быть? Черт возьми, всё было бы куда проще, если бы… Стоп, ни хера не проще. Проще уже никогда не будет. Мы вернулись в самое начало. Мы вернулись к несмотрящей в глаза Эмили. Мы вернулись к равнодушному мне. Как раньше. И я уже устал пугаться того, что меня ждет. Я устал. Я в холодном поту и скрытом ужасе сижу здесь битый час, сдерживая эмоции подставным равнодушием. Ещё немного — и Эмили придет. Тогда я должен быть готов. Я должен быть самим собой, так?

— Дилан? — я даже не поднял головы, ведь голос отца того не стоит. Он вернулся сюда без машины, видимо, решил проветрить голову и прогуляться. Ублюдок. Этого козла мне ещё для большей ненависти не хватает.

Мужчина садится рядом на крыльцо, вздохнув полной грудью, и роется в кармане своей куртки, пуская пар изо рта, ведь нас окружает дикий мороз:

— Хочешь, закурить? — молчу. — Знаешь, — он поджигает кончик сигареты, и меня впервые выворачивает от запаха никотина. — Я давно хотел поговорить с тобой, но… Ты ведь не из тех, кто станет слушать, — начинает. Молчу. Всё ещё. И собираюсь так продолжать. Мужчина держит в одной руке термос, улыбаясь:

— Джойс сделала тебе чай. Она предложила заварить кофе, но я помню, что ты его терпеть не можешь, — говорит медленно, слабо, устало, после чего делает затяжку, пуская облако дыма в воздух. — Сейчас не самое подходящее время для ворошения прошлого, но я всё равно хочу кое-что сказать, — я молчу. Я буду молчать. Я не посмотрю на него. Никогда.

— Тот день, когда я уехал от вас с мамой, — продолжает? С какого хера он не затыкается, блять?! — В тот день ты смотрел на меня так же, как сегодня в участке. Страх. Вот, что я видел, а так же мольбу. Всё, как тогда. Единственные два случая, когда ты проявил какие-то эмоции при мне, и это печально. Мне хотелось бы видеть немного иное выражение, — хрипло говорит, продолжая курить. — К чему я это? — задает вопрос сам себе. — Не хочу этого признавать, но эта Хоуп дорога тебе. Даже Джойс начала ругать меня, хотя безумно боится эту девушку. Я не хочу видеть, как ты убиваешься из-за потери. Вновь не хочу. Твоя мать и, как я понимаю, твой друг — это прозвучит грубо, но «везет» тебе связываться с теми, кто не умеет жить, — опускает сигарету, а я продолжаю молча смотреть вниз, прижимая сжатые кулаки к губам, чтобы никто не видел, как они дрожат. — Я не хочу больше видеть тебя таким, поэтому, если тебе нужна Хоуп, чтобы чувствовать себя хорошо, я готов принять это.

— Мне не нужно твое разрешение, — слова сами срываются с языка хотя я не желал вовсе говорить с ним, и, несмотря на мою грубость, сам факт, что я открыл рот, заставляет мужчину расслабиться:

— Не сомневался. Просто, я хочу, чтобы ты знал — я на твоей стороне, — не трогает. Совершенно. Пусть засунет себе это дерьмо в глотку. Он мне не нужен. Поезд ушел лет десять назад, если не больше.

Стук каблуков. Поднимаю голову, хмуро уставившись на женщину, что качается из стороны в сторону, ковыляя к калитке, и пинает её ногой, поднося сигарету к ярким губам. Пьяна. Вскакиваю на ноги, хотя сил для действий больше нет. Мужчина поднимается, но не обращаю на него внимания, высматривая рядом с женщиной Эмили, но её нет. Быстро иду к алкоголичке, которая вызывает внутри меня всё больше отвращения, и встаю перед ней, хотя женщина вовсе не замечает меня. И не собирается замечать.

— Где она? — хриплым голосом задаю вопрос, кусая больные губы. — Эй! — кричу, ведь женщина поднимает ладонь, покачиваясь, и обходит меня, шепча невнятно: «Ей помогут».