— Я принесла тебе чай, зайка, — не зови меня так. Не смей даже обращаться ко мне. — Эмили? — Нет, черт возьми, НЕТ. Женщина делает шаги ко мне с опаской, пока я пытаюсь справиться со сбитым дыханием и скачущим в висках давлением. Мои вздохи становятся короче, а веки сужаются с каждым сломленным между нами сантиметром.

— Не волнуйся о случившемся, — женщина улыбается, протягивая руку, чтобы погладить меня по волосам, и ее слова окончательно вышибают мое сознание, даруя волю эмоциям:

— Не беспокоиться? — Шепчу, выговаривая каждую букву с особой злостью. Рука женщины застывает, а я поднимаю взгляд, через отражение в зеркале смотрю на её бледное лицо, в глазах вижу страх. Да, тебе стоит бояться меня, мама.

— Какого черта ты несешь? — Мой шепот — крик для ушей. Женщина делает шаг назад к двери, пока я разворачиваюсь, сжимая расческу, и перевожу на неё свой испепеляющий взгляд. — Какого, на хер, черта ты несешь?

— Эмили, зайка, послушай, — поднимает перед собой ладони, думая тем самым успокоить меня, но огонь уже во власти ветра.

— Это все ты, — рычу, скидывая на неё всю свою боль, превращая её в дикую ярость, подпитываемую черной ненавистью. — Это ты! Этовсематьеготы! — Кричу, бросая в сторону женщины расческу, и особо в нетрезвом состоянии уворачивается, уносясь с мольбами в коридор, а я не стою на месте. Я уже не чувствую саму себя. Во всем теле жжение. Под кожей терзает только одно желание, и мне не противиться ему.

Я убью её.

***

Она несется. Бежит по коридору, боясь обернуться, ведь и без того знает — Эмили гонится за ней. Её тяжелое дыхание, сбитый крик — все это бьется в спину женщины, которая забегает в ванную, запирая дверь на щеколду. Глухой стук. Она прижимается спиной к поверхности двери, слушая безумные вопли Эмили, смешанные с больным рыданием, словно всё, что до этого девушка копила в себе, — всё вышло наружу. Изливается в одном потоке ярости, с которым Хоуп уже не справится. Изабелл трясется. Её окутывает мрак страха, а сердце терпит удары. Эмили колотит дверь, выплевывает из себя матерные слова, окутывая себя еще большей темнотой. Этовсеты. Женщина в ужасе тянется в карман за телефоном, окончательно трезвеет, набирая номер, и прижимает к уху, каждый гудок перенося с болью в голове. И, наконец, ответ:

— Доктор Харисфорд слушает.

А Эмили Хоуп уже изнемогает от боли. Она кричит, плачет и ругает саму себя, колотя дверь. Её гнев слишком быстро сходит на нет, словно ей больше не под силу быть агрессивной, будто ее «животное» самосохранение ослабло за это время. Эмили стонет, сжимая веки, и бьется головой о дверь, не получая нужный эффект, поэтому начинает колотить лицо кулаками, прижимаясь спиной к стене. В голос рыдает, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Одна в темном коридоре. Одна с этой болью. Медленно перебирает вялыми ногами, качаясь и трясясь при ходьбе. Направляется обратно в комнату, в которой больше никогда не будет чувствовать себя комфортно. Дом, внутри которого отныне не безопасно. Девушка заходит внутрь, поднимая красные от слёз глаза на зеркало возле шкафа. Грудная клетка до боли растягивается, а ноздри увеличиваются при каждом хриплом вдохе. Эмили смотрит на себя. На свое отражение. В свои светло-голубые глаза, которые должны быть темнее, ведь она в гневе. Но нет. Прошлой Хоуп больше нет. Она — не животное. Она — человек. Слабый человек. Плачет, громко всхлипывая, и из последних сил держится, хватая со стола вазу с каким-то одиноким цветком, что оставила здесь мать, бросает её в зеркало, и то со звоном раскалывается, осыпаясь на пол. Эмили дергает плечами, ведь не может нормально дышать. Она задыхается своими эмоциями, медленно опускаясь на колени, и еле ползет к осколкам, долго ища в себе способность прийти в себя. И теперь перед ней тысяча осколков. В глазах тысяча обезображенных Эмили Хоуп.и это приводит без того помутневший рассудок в еще больший ужас. Паника возрастает, и Эмили кричит, хватая один из осколков. Подносит острием к своему запястью, не колеблется до последнего вздоха, пока вдруг руки её не замирают в страхе.

«Ты боишься смерти, Эмили».

Нет, вовсе не боится. Это иной страх. Нет, даже иное чувство в грудной клетке. Девушка поднимает заплаканные глаза на тумбочку, на которой сложена кофта Дилана. Её дыхание не восстанавливается, лишь сильнее сбивается.

Эмили Хоуп не хочет умирать, ведь здесь Дилан.

Пальцы крепко сжимают осколок, что рвет кожу ладони, позволяя алой жидкости начать пульсировать в руке. Девушка тянется второй рукой к тумбочке, взяв кофту парня, и тянет её на себя, укладывая на колени, и смотрит. Долго. Мучительно. Она не может оставить его здесь. Совсем одного.

Голоса и грохот с первого этажа. Эмили испуганно оглядывается, оценивая шум. Шаги приближаются. К ее комнате. Девушка быстро натягивает на себя кофту, будто это — её щит. Её последняя надежда остаться собой. Она глотает аромат ткани, невольно утопая в нем, и чувствует, как тепло разливается под кожей. Вот он — комфорт. Вот она- безопасность.

Через секунду в комнату врываются люди в белой, неприятной глазу, форме.

***

Эмили нравилось такое утро. Утро с ароматом кексов и тостов, которые подавала на завтрак София, радуя своим умением готовить. А женщине лишь в радость о ком-то заботиться, ведь последнее время она постоянно одна в большом доме. Какой в этом смысл, если ты одинок? А сейчас ее глаза радуют эти странные, каждый со своей проблемой, подростки, которые кажутся друзьями, но значат друг для друга куда больше. Просто, им пока не удалось это понять. В полной мере оценить значимость и вклад каждого. София стоит у плиты, постоянно оборачиваясь, чтобы насладиться таким утром. Утром, которое позволяет ей вновь ощутить давно забытое тепло.

Томас, вечно просящий добавки, и в итоге лежащий без движения в кровати, ведь слишком много съел. Необычный парень, который постоянно посматривает на Дилана, будто ожидая, что тот скажет нечто важное, но разве от ОʼБрайена дождешься? Парень с глубокой раной в спине, ведь постоянно получает удары от тех, от кого не ждал.

Эмили — девушка, у которой все написано на лице. Ходящая открытая книга в плане эмоций, но порой женщине кажется, что вся она уходит в тень. Солнце больше не озаряет, и что-то глубокое, тайное всего на мгновение всплывает наружу. Но этот миг тяжело поймать. Впечатлительный ребенок, который изо всех сил скрывает улыбку под ладонями, когда Томас, будто нарочно, начинает шутить, одаривая её всем своим вниманием.

Дилан. Он словно зритель. Вечно молчаливый наблюдатель, сидящий в углу комнаты. Человек, привыкший держаться и держать на расстоянии. Живущий с недоверием. Взгляд, полный эмоциональной стабильности. Кажется, что у него все под контролем, но это не так. Все пошло наперекосяк, как только он проявил первые эмоции. И сделал он это не по отношению к Хоуп, а обратив внимание на рыжего котенка, что встретился ему на улице. И этот вечно чихающий Засранец — есть его новое начало. Попытка начать все с чистого листа.

И, несмотря на свою непохожесть, они все сидят за одним столом. Все смотрят друг другу в глаза, разговаривают, иногда переходя на смех. Вот, что София считает потрясающим. Они все потрясающие.

Это утро невероятное.

От лица ОʼБрайена.

Серое. Давно ли это вызывает раздражение?

Это серое небо. Этот запах кожаного салона автомобиля. Этот городской шум. Эти сменяющиеся пейзажи за запотевшим окном. Это молчание. Отец молчит. Он не роняет слова на ветер, как поступает обычно, чтобы избавить себя от чувства неловкости. Он ведет себя, как тогда. В день смерти матери. Он приехал, чтобы забрать меня, но я отказался, и он не стал отговаривать. Дал мне полгода, чтобы закончил десятый класс, но чем на самом деле я занимался?

Я сидел дома. Каждый ебаный день торчал в стенах холодного здания, боясь выйти на улицу. Боясь социума. И это сводило с ума. Я почти не ел, я только пил. Заглатывал воду, молясь, чтобы она избавила меня от внутренних терзаний.