***

— Что-то случилось? — вопрос прилетает Джизи в лоб, как только она переступает порог переполненного кабинета. Девушка чувствует, как «миллионы» глаз обращаются в её сторону, разглядывают, изучают, и рыжая не должна показать им свою слабость. Она не может «бороться» со стадом, поэтому является его частью. Частью людей, носящих одну и ту же маску. Однородных, одинаковых, идентичных.

— Нет, — натягивает на лицо улыбку, проходя к своему месту.

***

Испуганно смотрю вниз, на асфальтированную дорожку, деревья, что отсюда кажутся не такими высокими, глубокий бассейн. Чувствую, как тянущая боль между ног усиливается, поэтому поднимаю голову, вдохнув поглубже, и смотрю на Томаса, сжимая его ледяную ладонь своими потными пальцами:

— Том…

— Хочешь пойти со мной? — Его глаза. В них скопились слезы, но парень не плачет. Он просто не может позволить себе такой роскоши, но и сдержать соленую горячую жидкость не под силу. Не отвожу взгляда, качая головой:

— Томас, пойдем домой, — прошу, не замечая, как морщусь от навалившихся разом эмоций. — Пожалуйста, идем, — тяну парня к себе, ближе к перилам, ведь сама держусь второй рукой за них, как за последнюю возможность на спасение, в то время как Томас даже не опирается на них спиной, вовсе покачиваясь с пятки на носок на краю здания. Крепче сжимаю его ладонь, а вот парень вовсе не старается держать меня. Он медленно моргает, смотря вниз, и сжимает челюсти:

— Ты же сама понимаешь, — его язык заплетается, так что разбираю слова с особым трудом, если ещё учесть, что Томас шепчет, а вокруг стоит городской гул и природный шум. — Ты ведь знаешь, что это — единственное решение.

— Томас, — перебиваю его, боясь отвести от него взгляд, ведь думаю, что парень вполне способен просто исчезнуть. — Давай поговорим, хорошо? — прислушиваюсь, но позади не скрипит дверь. Никого. Черт.

— О чем говорить, Эмили?! — он переходит на крик, оглушая меня своим звонким голосом. — Блять, о чем ты, — вот-вот зло засмеется мне в лицо. — Ты, такая, как ты, хочет поговорить со мной?! — дергает мою руку в сторону края, отчего пищу, опускаясь на корточки, и сильнее прижимаюсь телом к перилам, сжимая веки от ужаса, что холодом сковал тело.

— На хер мне твои нравоучения о жизни, Хоуп?! Ты сама жить не умеешь нормально! — продолжает кричать, но уже хрипло.

— Пожалуйста, успокойся, — умоляю, подняв глаза на парня, ведь в первую очередь боюсь, что он сорвется вниз. Держусь. Морально пытаюсь отключить эмоции, которые только и делают, что подавляют меня, но слезы всё равно начинают течь по холодным щекам. Шмыгаю носом, но не мямлю, прося в который раз с надеждой:

— Томас, послушай меня. Мы хотим…

— Заткнись ты уже, черт возьми! — Сангстер пинает меня ногой, но не думаю о боли и о его поступке в целом. Я должна сделать так, чтобы он вернулся хотя бы за перила на крышу здания. Не потираю больную коленку, по которой пришелся удар, и прислушиваюсь к тяжелому сбитому дыханию парня. Он внезапно глотает воздух, качая головой, и шепчет:

— Прости, — слышу, как скачет тон его голоса, поэтому вновь смотрю на Томаса, который морщится, задыхаясь. — Господи, прости, Эмили, — хочет выдернуть свою ладонь из моей, но я держу крепко:

— Нет, ничего, Том, ничего, — начинаю быстро говорить, желая успокоить его. — Томас, всё в порядке.

— Нет, ни черта не в порядке, Эмили, — он почти плачет, еле сдавливая комки боли в горле, что мешают ему дышать. — Никогда не было, и не будет в порядке, — шмыгает носом, вновь поднимая бутылку к губам, и делает глотки, хотя я умоляю его прекратить пить. Алкоголь только сильнее топит сознание. Томас Сангстер забывается. Нет, его уже нет. Передо мной лишь сгусток его эмоций. Всех тех чувств, что он так яро скрывал от нас с Диланом всё это время. Передо мной — ребенок. Брошенный, забитый, полный детской боли. И я должна быть с ним мягче.

— Том, — большим пальцем глажу кожу его ладони. Так постоянно делает Дилан, и на мне это работает. Вот только Томас лишь вскидывает голову, судорожно вздохнув, чтобы избавиться от эмоций. — Томми, — шепчу, привставая на ноги. Смотрю на Томаса, который отворачивает лицо, чтобы я не видела его настоящего. — Всё будет хорошо.

Смешок в ответ.

— Ты дура, Эмили Хоуп, — Сангстер качает головой. — После всего того дерьма, что было брошено на тебя другими, ты по-прежнему остаешься наивной дурой, даже жалко.

— Тогда, кто по твоему ты сам? — перебиваю, сдерживая тон голоса. — Ты видишь только один вариант, но даже он не решит твои проблемы, ведь ты просто… — запинаюсь, ведь начинаю понимать. Понимать ход мыслей и действий Томаса. Тот поворачивает голову, окинув меня взглядом, в котором я не вижу эмоций:

— Вот оно, — шепчет. — Вот, о чем я, Эмили, — приоткрывает губы, выпуская пар. — Ты ведь понимаешь меня. Если нет, то откуда у тебя все эти привычки? Почему ты вредишь себе? — глотаю воздух, пытаясь справиться с внутренним противоречием, который вызывает только больше слез. — Ты хочешь умереть, но боишься, — слова вынуждают меня поднять красные глаза, в которых застыла соленая жидкость. — А я не боюсь. Я здраво оцениваю свои силы и понимаю, что мне не справиться с накопившимся в моей жизни дерьмом, а ты продолжаешь всё терпеть, но я больше не хочу быть ковриком, о который все вытирают ноги. Посмотри вокруг, Эмили, тебе правда охота оставаться здесь? — щурит опухшие веки. — Мне нет.

Моё дыхание тяжелое, глубокое ровное. Смотрю на русого парня, который с таким же безжизненным выражением смотрит в ответ, и «прошлая я» с легкостью бы согласилась на это. Она бы пошла вместе с ним, но теперь всё иначе. Я воспринимаю жизнь иначе. Я — другая. А если мне удалось принять себя такой, то и Томас сможет, нужно только…

Дверной скрип — и мое сердце замирает. Воздух в легкие больше не поступает. Я краем глаза вижу, как кто-то всего секунду топчется на месте, после чего срывается в нашу сторону. Вижу, как слабнет выражение лица Томаса. Он качает головой, с каким-то сожалением выдавливая улыбку, полную вины, и делает шаг в сторону.

Все внутренности сжимаются, отмирают, высыхают, пока мой взгляд замерзает на парне, что с такой легкостью ступает в пустоту. Мокрая от ужаса ладонь сильнее сжимает его руку, так что, по неволе, я так же заваливаюсь набок, не в силах удержать равновесие. В голове не одной мысли, лишь отвратительное чувство к самому себе и жалкий вздох, втягивающий в мои легкие всю ту тяжесть, что уносит за собой Томас Сангстер. Одна моя нога соскальзывает с края, а вторая рука, которой я отчаянно держусь, нет, держалась, за перила, уже сжимает пальцами воздух, в попытке за что-нибудь ухватиться. Взгляд направлен только на худого парня. И он тянет меня за собой. Это уже кажется единственным верным решением, как он и говорил, но я не успеваю в полной мере отдаться отчаянию и принять его выбор за свой, когда чувствую, как меня крепко хватают за запястье руки, затем за плечо, сильно дернув обратно, будто вырывая из той темной пелены, состоящий из мыслей Томаса, которыми он питал самого себя всё это время, которые довели его до такого, до ручки, не давая разглядеть иного выхода. У него был выбор. Но он не принимал его.

Качнулась в обратную сторону, но не отвела взгляд. От резкой тяги обратно мои пальцы сжали руку Томаса, но та выскальзывает из мокрой ладони. Моё сердце пропускает удар. Оно позволяет себе сжаться, дав мне задохнуться, уже в который раз почувствовать до ужаса знакомую боль. Моральную, не физическую. И она куда мощнее. И терпеть её нет сил. Прекращаю ощущать свое тело, поэтому не замечаю, как чужие руки обхватывают меня, берут под руки, насильно перетаскивая обратно через перила. Не замечаю, как оказываюсь на асфальтированной поверхности крыши. Не замечаю, как весь городской шум пропадает, а в ушах звучит только вой ветра. Не замечаю, как парень падает рядом, прижимаясь спиной к перилам, и не слышу, как он громко материться, не в силах заставить себя оглянуться и посмотреть вниз. Но могу ощутить его дрожь. Он сжимает пальцами моё запястье, и те трясутся.