Эмили поднимает глаза на часы, ужасаясь, ведь, несмотря на растерянность, помнит о встрече с Томасом. И в спешке Хоуп принимает не самые верные решения. Она слезает с кровати, игнорируя боль внизу живота. Она вовсе не находит её неприятной, с ней бывало и хуже. Эмили прижимает в себе одеяло, боясь, что Дилан может вернуться в любую секунду, и собирает вещи, прося Засранца не смотреть на неё, ведь тот опять же приседает, с любопытством в глазах наблюдая за несобранной морально девушкой. Хоуп быстро одевается в то, что успела вчера прихватить с собой из дома, и не торчит у зеркала, не думая даже поправить прическу. Она оправдывает себя тем, что должна встретиться с Томасом. И всё бы ничего, вот только она сбегает. Эмили боится признавать это, но ей нужно какое-то время побыть одной, чтобы самой разобраться в себе. Она не будет стремиться избегать Дилана. Ей необходимо немного времени без него. Надевает рюкзак, подскочив к двери, но не берется за ручку, вдруг кое-что осознав. Кое-что приняв для самой себя. Слишком внезапно, что вызывает крайнее удивление, но на этот раз Эмили не хочет умолчать об этом. Она быстро возвращается к столу с Засранцем, находит блокнот с логотипом какой-то фирмы и карандашом быстро выводит те слова, которые должны быть когда-нибудь озвучены вслух. А пока это невозможно, Хоуп постарается хотя бы так донести их до Дилана.

Оставляет послание рядом с котенком, разворачивается и покидает комнату, слыша со стороны ванной комнаты шум воды. Надеется, что парень не разозлится, а главное сможет разобрать её кривой почерк.

А Томас вовсе не ждет.

Он, конечно, торчит на заднем дворе школы, но сегодня не собирается идти на занятия. Сидит на скамейке напротив бассейна, но вряд ли потому, что Эмили попросила его об этом. Очередная ложь самому себе. Оглядывается по сторонам, не чувствует холодный ветер, что теребит ткань его футболки. Кофта расстегнута. Как он себя чувствует? Хорошо. Что он чувствует? Облегчение. Почему он это чувствует? Ибо именно сегодня — тот день, к которому он морально себя готовил с начала седьмого класса. Томас Сангстер думает о суициде на протяжении всех этих лет, и теперь он готов. Без сомнений? Без. Очередная ложь. А именно поэтому парень отпивает из бутылки алкоголь на протяжении всей ночи. Именно поэтому он глотает оставшиеся в запасе таблетки — наркотики, за которые он должен вернуть деньги парням, что бродят за ним по городу, вымогая долг грубой силой. Томас сам виноват в своих бедах. Он — тот, кто не умеет жить иначе. Он не считает, что имеет право быть счастливым. Это болезнь. Парень просто не знает, какого это — ощущать тепло в груди.

Последняя таблетка уже на языке. Томас не рассасывает, а запивает алкоголем, медленно поднявшись со скамейки, когда слышит звонок со стороны высокого здания школы, и поднимет затуманенный взгляд выше, на крышу, еле удерживаясь на вялых ногах.

У него не так много сил.

И он должен потратить их на подъем.

Томас Сангстер не тот, кто ищет пути решения проблем. Он сидит на месте, в своем «болоте» из мыслей, что тянут его глубже в себя. Его никто не учил бороться, защищаться, жить в окружении враждебных людей.

Томас Сангстер не тот, кто задумывается о будущем. Он не волнуется об экзаменах, о колледже, ведь парень никем не видит себя в будущем. Совсем не видит будущего. Есть люди, которые, даже несмотря на отсутствие какой-либо цели, продолжают двигаться дальше, просто надеясь, что рано или поздно они поймут, чем хотят заниматься. Томас не один из таких.

Томас Сангстер тот, кто ставит точку в начале предложения. Тот, кто стоит спиной к открытой двери. Тот, кто держит в руках спичку, но даже не думает над тем, чтобы зажечь её. Тот, кто не ступает на дорогу, когда светофор горит ему зеленым. Он тот, кто спокойно принимает факт своей моральной деградации.

Человек, двигающийся в обратном направлении. Делающий шаг в сторону от людей, что протягивают ему руку помощи. Не замечающий света днем, но тоскующий по нему темной ночью. Имеющий глаза, но не умеющий видеть.

Дилан чувствует… Разочарование? Нет, он до предела напряжен.

Смотрит на пустую кровать, невольно взглядом ища рюкзак или какие-либо другие вещи, что принадлежат Эмили, и кусает нижнюю губу, поставив руки на талию.

И, спрашивается, какого черта?

Парень моргает, сутуля плечи, прижимается к стене спиной, начиная думать. Переводит взгляд на Засранца, который спокойно спит на столе, а возле его мордашки лежит блокнот, который Дилан уже давно сунул подальше, ведь это вещь его отца, которую тот вручил сыну, якобы надеясь, что это ему «позарез» необходимо. Быстро подходит к столу, грубо взяв блокнот, не листая, ведь он уже открыт на нужной странице. Хмурит брови, чувствуя, как нижняя челюсть отпадает. Медленно приоткрываются губы, а сердце в груди начинает биться с новой силой. Читает написанное. Вновь. И вновь. Перечитывает, поднимая блокнот ближе к лицу. И эти написанные слова не должны вызывать такое смятение, но… Дело в том, что сам ОʼБрайен до этого всячески избегал даже простой мысли, ведь та, хоть и мала, но содержала в себе слова, которые с легкостью могут перевернуть весь внутренний мир парня. А теперь он читает это. И с одной стороны чувствует облегчение, ведь теперь знает, что Эмили точно не будет избегать его, но с другой — ощущение ответственности.

Быть с кем-то — это нести ответственность за этого человека.

От лица Хоуп.

Это утро… Оно, должно ли оно быть таким?

Не помню, когда в последний раз с такой скоростью неслась по улице к зданию школы, надеясь, что моих сил хватит, чтобы стерпеть боль в животе. Чтобы успеть. Холодный ветер мешает, пытаясь сбить меня с ног, выветрить из головы боевой настрой, ведь я надеюсь окончательно разобраться с Томасом. Угрюмое небо, покрытое темными облаками, и накрапывающий дождь не приносят былого удовольствия. По мне, так сегодня должен быть один из таких солнечных дней, что радовал глаз, пока я сидела в комнате дома Софии. И с каких пор мне приятней теплый свет, нежели печальная бледность осени? Даже количество возросших проблем не способно подкосить меня в данный момент, и я почти уверена, что этот день должен быть другим.

Школьные ворота уже пусты. Никто не топчется, выкуривая сигареты и болтая на пустые темы, ведь уже прозвенел первый звонок. Следовательно, на заднем дворе никого не должно быть, надеюсь, что Томасу, как и мне, плевать на уроки, и он дождется меня. Сердце в груди уже с болью сжимается, и мне приходится замедлить шаг, чтобы вовсе не грохнуться на асфальт без сил. Сворачиваю к задним воротам, толкая калитку, и с опаской оглядываюсь по сторонам, убеждаясь, что никого нет.

Стоп.

Никого нет.

Торможу возле ворот, хмуро осматриваясь, и вздыхаю, надеясь, что тяжесть выйдет с воздухом из легких, но нет. Она оседает там, внутри, забирая ещё больше моих сил. Опускаю руки вдоль тела, медленно шагая к пустому бассейну, и с обречением поднимаю взгляд в серое небо, позволяя нескольким каплям упасть на кожу моего лица. Мускулы болят, ноги ноют. Не дождался? А приходил ли он вообще? Видел ли сообщение? Или просто не хочет выходить на контакт со мной? Придурок. Кто так поступает? Смотрю на высокое здание школы, слыша второй звонок, и вздыхаю, с грустью прикрывая веки. Нет, вряд ли я смогу вытерпеть сегодня занятия. Лучше вернуться к Дилану. Не думаю, что Томас сейчас отсиживается за партой. Вынимаю телефон из кармана, вдруг в ту же секунду начинаю нервничать, пока ищу номер ОʼБрайена. Нашел ли он мою записку? Сильно ли зол, что я вот так ушла, оставив его? Нет, меня волнует его реакция на мое «послание». Как он воспринял мои слова? Черт, в последнее время столько всего происходит, что порой мне охота себя ущипнуть и спросить: «Моя ли это жизнь вообще?»

Хочу отвернуться, чтобы поскорее слинять с территории школы, но замираю на месте, разворачиваясь, когда слышу женский голос за спиной:

— Эй, — что ж, без особого уважения приветствие, но что меня должно удивлять? Позади меня стоит Джизи. Я крайне удивлена, что вижу её здесь, сегодня, если учесть то, какой она вчера вернулась домой. Быть может, Дилан прав, и её не сломать подобной «ерундой»?