— Кто, блять, это делает? Ты опять взял в долг у кого-то? Или скурил чью-то траву? — делает шаг к Томасу, а тот, кажется, издевается над нами, ведь молча протягивает парню пачку. Осталось две сигареты. Сглатываю. Дилан берет одну, продолжая сверлить взглядом друга, который уже какой день подряд ведет себя странно. Томас сует в рот последнюю сигарету, бросая пачку в урну у скамейки.

— Что происходит? — единственный вопрос, который приходит мне в голову. Сангстер зажигает кончик сигареты, затягивая, и опускает на меня взгляд. Долгий. Молчаливый, что невольно отвожу глаза в сторону, чувствуя, как Дилан сильнее сжимает мою ладонь.

Никто из нас не мастер в установлении общения. Этим постоянно занимался Томас, но теперь он молчит. И это напрягает. Тощий парень выглядит не просто уставшим. Если честно, я плохо понимаю, что значит это его выражение лица. Я вижу… Облегчение?

— Ты ведь помнишь, что я… — ОʼБрайен начинает, но Сангстер перебивает, вынув сигарету изо рта:

— Мне не нужна твоя помощь, — улыбается, и от его улыбки у меня ноги подкашиваются. Не понимаю, отчего именно, но мои глаза начинают болеть. Смотрю на человека, который в данный момент чем-то напоминает меня. Это пугает.

— Кури, — Томас делает шаги назад, а я — короткий шаг к нему:

— Куда ты?

— Не хочу сидеть здесь, — вновь опускает взгляд на наши с Диланом руки. ОʼБрайен ворчит:

— Черт, Томас, ты… — затыкается, скользнув языком по губам, когда русый парень поворачивается к нам спиной, быстро шагая в сторону задних ворот. Я глотаю холодный воздух, бросая взгляд то на Дилана, то в спину Томаса:

— А, — срывается лишь жалкий звук. — Т… — смотрю на отдаляющегося парня.

«Мы ведь друзья», — проносятся в голове слова Томаса.

Тогда, почему он что-то скрывает от нас?

Самое страшное — я вижу в нем себя.

А ещё ужаснее мысль о том, что мы ни черта не можем.

Томас Сангстер — единственный, кто так и не смог довериться нам, в то время, как мы с Диланом с некоторых пор открыты друг перед другом.

========== Глава 26. ==========

Бледное небо было их солнцем. Сильный дождь — радужным воспоминанием. Миг, который по их желанию, должен был длиться вечно.

Ткань легкой летней одежды промокла до нитки, но даже ветер не вынуждает кожу покрыться мелкими мурашками. Эмили смотрит на то, как крупные капли врезаются в асфальт пустой дороги между домами, как бьют по зеленым листьям деревьев, как ветер склоняет высокую некошеную траву к земле. Девочка стоит в промокшем голубом платье с открытыми плечами, темные волосы липнут к бледному лицу, а светлые голубые глаза с восхищением наблюдают за стихией в её порыве самого настоящего гнева. Хоуп крутит головой, вытягивая руки, сбрасывает с лица капли воды, и ловит другие ладонями. Мокрые длинные ресницы замерзают. Девочка широко улыбается, делясь своим настроением с русым мальчишкой, что сидит на крыльце её дома, позволяя дождю мочить только его кеды. Хоуп оборачивается, босыми ногами шлепая по лужам, бежит по мокрой траве к другу, свободно, не скованно двигается, и останавливается возле мальчика, протягивая руку. Тот как-то неуверенно пожимает её ладонь, позволив Эмили поднять его, после чего потащить за собой под ливень. Худой мальчишка старается успеть за ней, но постоянно спотыкается, правда, руку не думает разжимать. И в мыслях нет отпускать ладонь той, кто дарит ему самые незабываемые воспоминания и ощущения.

С самого начала не Эмили нуждалась в поддержке.

В поддержке нуждался Томас.

Сангстер смотрит на свою ладонь. Сидит в своей темной неубранной комнате, мечтая о сигарете, но денег на них нет, да и смысла выкуривать так же мало. Уже ничего в его жизни не может иметь значения, ибо теперь он точно уверен, что выполнил задуманное — смог обеспечить дорогого ему человека поддержкой. Томас рад, но чувствует, как в глотке терзает печаль. Сжимает свою ладонь, не понимая, отчего это необычное чувство застает его именно сейчас, когда он должен быть готов. А Сангстер был готов. Всё это время до этих пор парень жил, зная, что морально и физически выполнить желаемое не вызовет особого труда. А теперь, когда можно начинать, Томас озадачен. Он ощущает горечь во рту. Боль в голове. Нет, боль из-за самих мыслей. Продолжает смотреть на свою сжатую в кулак ладонь, слыша, как тяжелые шаги за дверью становятся громче.

Не должно быть сомнений.

Сангстер не может больше терпеть всё это дерьмо, и он должен уйти.

Сейчас, ибо это — легкий и самый верный по его мнению выход из ситуации. А ситуация — вся его жизнью.

Он выйдет из жизни.

От Лица Хоуп.

Меня преследует странное чувство…

Лежу на кровати, смотря в потолок. На улице давно стемнело, на часах стрелка двигается далеко за полночь. Холодный воздух стоит в помещении, но не тяну на себя одеяло. Ерзаю спиной на постели, не понимая, что не так. Жутко неудобно, да и в целом, когда я вернулась из школы, то заметила необычное положение некоторых вещей. Хорошо помню, как мы с Диланом всё убирали вчера, на каком месте какой предмет стоял после этого, и сейчас меня добивает мнимое ощущение беспорядка. Чего-то неправильного, будто кто-то переворачивал всё вверх дном, после чего расставлял по местам. Хмурю брови, пытаясь уложить голову удобнее на подушке, которая слишком прогибается под тяжестью. Помнится, лежать мне всегда было приятнее на жесткой поверхности.

Ладонью хлопаю по тумбочке рядом с кроватью и беру телефон, поднося к лицу. Экран зажигается, заставляя прищурить веки, чтобы получать меньшее количество боли. Сегодня я взяла у Дилана номер Томаса. Не могу быть уверенной, что парень ответит на мои звонки, но я могу по крайней мере знать, как связаться с ним. Можно написать сообщение, так ведь?

С этой «гениальной» мыслью я принимаю сидячее положение, начиная строчить один из самых незамысловатых текстов, но стоит мне набрать пару букв, как тут же принимаюсь стирать, понимая, что сказать мне нечего. Всё, что из меня выходит, это жалкое «мы беспокоимся». Нужно ли писать такое? Черт, я просто хочу знать, что с ним происходит. Нет, я желаю узнать Томаса. Настоящего. Не того, который постоянно улыбается, практически не говоря о себе. Что знаю о нем? Он много работает, любит выпить и покурить с Диланом, много ест и не толстеет, с ним не особо приветливы в школе. Что еще? В этом и дело. Ничего. Абсолютная пустота. Томас Сангстер ни капли не раскрывается ни мне, ни Дилану. Уверена, тот так же ломает голову, хоть внешне и не демонстрирует свою озадаченность.

Пальцами стучу по экрану, размышляя над текстом своего сообщения, пока решаю, что не буду красноречивой и скажу то, что на самом деле думаю. Только сейчас в этот момент, набирая текст, который Томас может даже не прочесть, осознаю, как часто я мучаю себя, оставляя свои мысли при себе, пытаюсь изложить их в лучшей форме, боясь, что адресат не так поймет. Это происходит постоянно. Дома и в школе. Поэтому я теряюсь, замыкаюсь, вовсе начиная молчать и смотреть в пол. Я боюсь говорить, боюсь, что над моими словами начнут смеяться, но какое мне должно быть дело до мнение тех, жизнь которых меня не заботит?

В этой жизни необходимо уметь говорить. Уметь высказаться в тот момент, когда ты чувствуешь, что говорящий с тобой человек ошибается. Не сомневаться в правоте своего мнения. Отстаивать его. В конце концов, черт возьми, просто затыкать рот тем, кто пытается принизить тебя и вызвать краску смущения на лице, пристыдить.

Я должна научиться говорить.

«Мы беспокоимся за тебя. Эмили»

Текст набран и отправлен в туже секунду, чтобы раздумья не заставили меня стереть сообщение. Нервно потираю пальцами экран телефона, но вовсе не жду ответа со стороны Томаса. Уверена, что есть причина тому, как он себя ведет в последнее время. Быть может, он привык справляться со своими проблемами сам и не нагружать ими остальных? Что бы там не случилось, я уверена, что Сангстер не из тех, кто опускает руки.

Томас не такой, как я.