Опускаюсь обратно, кладя голову на чересчур мягкую подушку, и пытаюсь принять удобное положение, чтобы, наконец, уснуть. Завтра ранний подъем. Школа. Урок биологии первый стоит. Моргаю, понимая, что такими темпами я могу проваляться до семи утра, поэтому пишу ещё одно сообщение Томасу:

«Встретимся завтра у бассейна перед первым уроком? Только ты и я.»

Бросаю телефон на тумбочку. Он не ответит, но, надеюсь, придет завтра пораньше. Попытаюсь добиться от него признания, только после этого ему станет легче на душе. Выпустить пар, так сказать. По себе знаю, что это помогает лучше, чем пустой вопль в подушку среди ночи.

Лежу на боку, сложив руки у лица. Горячие ладони прижимаю к холодной коже щек и прикрываю веки, пытаясь расслабиться, чтобы позволить себе уснуть. Я впервые так много думаю о других людях — о Дилане и его прошлом, задаваясь ещё кучей вопросов, ответы на которые он вряд ли даст. О Томасе, о котором ничего не знаю. Повезло же мне связаться с людьми, которые так сильно похожи на меня.

***

Гром. Почему именно сейчас? Именно тогда, когда Томас еле добрался до лавки на станции метро, чтобы присесть, вот только все равно тяжесть в теле и боль в мышцах берет вверх. Давление в груди вынуждает согнуться пополам, рукой опереться на каменную стену. Опустошает желудок, блюет на пол платформы, пока мимо проносится очередной поезд, свистя ветром в ушах изнемогающего от нечеловеческой боли Томаса. Его мокрое, потное лицо выглядит измученным, пока он еле садится у стены, согнув ноги в коленях. Синяки на теле, ссадины на лице и практически порванная губа. Сангстер вытирает нос, оставляя красный след на ладони. Вокруг никого нет. Станция вот-вот закроется. И Томас рад этому. Если его не заметят, то он сможет провести в этом сыром дерьме всю ночь.

— Боже, — женский голос. Он эхом разносится по пустой тускло освещенной станции. Женщина в строгом костюме громко говорит по телефону, постоянно смотря на наручные часы, и кричит на собеседника, взглядом ожидая поезд. — Я ведь предупреждала. Надо было ехать на машине, — каблуками стучит по асфальтированной поверхности. Томас тяжело дышит, прижимаясь затылком к стене. Шарканье ног. Темные кеды и платье, довольно короткое, нежного цвета и с небольшими бутонами цветов. Девушка с волнистыми волосами, которые на свету переливаются светло-коричневым. Странная брюнетка со здоровым цветом лица. Она держит в руке ручку чемодана, а через плечо держит лямку рюкзака из ткани. Женщина рядом так же возит за собой черный чемодан, продолжая говорить по телефону, и бросает грозный взгляд в сторону Томаса.

Девушка слышит тяжелое хриплое дыхание, поэтому убирает локон волос за ухо, бросая взгляд на женщину постарше, осторожно двигается в сторону худого парня. Наклоняет голову, моргая, и карими глазами изучает лицо незнакомца:

— Вам нехорошо? — Опускается на одно колено напротив него, пытаясь заглянуть в глаза парня. — Я — интерн местной больницы. Вам нужна помощь?

— Лили! — Женщина зовет, опуская телефон на долю секунды, ведь поезд уже подъезжает. Девушка бросает взгляд на неё, нервно и быстро снимая с плеча рюкзак. Открывает, начиная рыться, и вынимает бутылку воды, пару пластырей и прозрачный маленький пакетик с таблеткой:

— Это обезболивающее, — поглядывает на парня, который не может взглянуть на нее, ибо движение глаз приносит боль. Девушка не испытывает отвращения, касаясь его ладони, в которую вкладывает таблетку, а в другую — бутылку воды. Пластыри кладет в карман Томаса, улыбаясь ему:

— Примите. Вам лучше вернуться домой и…

— Лили! — Кричит женщина, уже переступая порог вагона. Девушка вскакивает на ноги, перекидывая ремень рюкзака через плечо, и спешит к вагону, заходя внутрь. Оборачивается, рассматривая Сангстера, который шевелит пальцами руки, чувствуя сухость в горле. Терпит боль, поворачивая голову, и хмуро, прищурившись, смотрит на девушку, которая не улыбается, так же сводя темные брови к переносице.

— Лили, не стоит трогать бомжей, — женщина садится на свободное место, жестом приглашая девушку сесть рядом, но Лили продолжает стоять, пока двери не закрываются, а поезд трогается. Томас моргает, опуская взгляд на таблетку в руке и морщится от боли в теле, поднимая ладонь к губам, после чего запивает водой, давясь. Кашляет, и девушка делает шаг к окну, еле удерживаясь на ногах, когда поезд ускоряется. Томас пропадает с ее поля зрения.

А непонятное волнение остается.

***

— Мам? — мелкими шажками босыми ногами по жесткому темному паркету, собирая пыль и грязь. Девочка с растрепанными темными волосами цвета угля идет по коридору, утопающему во мраке ночи, к комнате матери, за дверью которой слышит странные крики. Ребенок напуган. Он скованно оглядывается по сторонам, чувствуя на себе чей-то взгляд, словно кто-то прячется в темноте, скрывается, не желая выдавать своего присутствия, и ждет, когда же девочка лишится своей бдительности? Она прижимает маленькие ладошки к груди, сжимая пальцами ткань легкой ночной футболки с бледными цветами. Слышит голос матери, её смех и вновь глухой стон. Медленнее перебирает тонкими ножками, подходя к двери. Неуверенно подносит руку к железной ручке, сжимая, и моргает, вновь оборачиваясь, чтобы остановить приближающийся к ней со спины кошмар, который вновь прячется в темноте, продолжая ждать. Ребенок трясется, вновь слышит крик, и аккуратно, медленно приоткрывает дверь, позволяя яркому свету настольной лампы ударить в глаз через тонкую щель. Щурится, привыкая к свету, и заглатывает больше воздуха, уставившись на мать, сидящую на краю стола и высокого мужчину, который приторно улыбается, лаская её обнаженное тело руками. Женщина извивается от его действий и движений, стонет в ухо и шепчет какие-то слова, отчего улыбка на лице знакомого мужчины растет. Девочка морщится, никак не в силах заставить себя дышать. Она уже чувствует, как её «кошмар» подбирается ближе, но повернуться не может. Замирает, ведь внезапно понимает, кто перед ней.

Отец Джизи.

Этот момент отпечатывается яркой вспышкой перед глазами, поэтому, распахнув веки, первое, что я делаю, — это грубо тру пальцами веки, лицо, отгоняя неприятный сон, оставляющий горькое «послевкусие». Шок. В голове всё ещё эхом звучат эти стоны и тихий шепот, который вынуждает меня мычать сжатыми губами, и колотить себя по лицу кулаками. Резко сажусь на кровати, вытирая ладонями влажное лицо. Короткие вздохи слетают с мокрых губ, а неприятная боль внизу живота вызывает рвоту, с которой борюсь, сжимая руками рот. Дергаюсь, сдерживая тошноту, и наклоняюсь головой, чуть не касаясь согнутых в коленях ног. Кашляю. Это самое отвратительное, что мне когда-либо приходилось видеть во снах. И…

Поднимаю голову, уставившись перед собой в темноту, которая, как и прежде, окружает меня в комнате. Отец Джизи, но… Почему Джизи? Разве моя мать не спала с отцом Шона? Я…

Хмурюсь. Да, уже какой раз убеждаюсь в том, что правда слишком проста, и она лежит на поверхности, но мы её не замечаем, ведь не можем здраво поверить некоторым вещам, когда всё и без того очевидно.

Хлопаю ладонями по коленкам, хрипло дыша, и подношу пальцы одной руки ко лбу, грубо потирая вспотевшую кожу. Прикрываю глаза, охватывая саму себя злостью, что растет. Опять.

Моя мать. Моя. Черт. Мать. На глаза наворачиваются слезы, но они вызваны совершенно не теми эмоциями, что я получила после сна. Нет, мне до безумия жалко Шона, жалко Джизи, ведь теперь мне ясна их нелюбовь ко мне. А что, если моя мать не только с их отцами спала? Сколько у неё было мужчин? Господи, она изменяла моему отцу.

Прижимаю ладонь к губам, закрывая рот, ведь лицо начинает морщиться под давлением тех чувств, что рвут кожу изнутри, просясь наружу. Дышу в ладонь, кусая пальцы, и тихо мычу, сдерживая слезы и терпя сжимающий стенки горла комок обиды.

Я ждала и нуждалась всё то время в человеке, который так бессовестно поступал с другими. И как она вообще может спокойно покидать этот дом, зная, что без проблем пересечется на улице с одной из тех несчастных жен, что остались без мужей по её вине, что утратили свою веру в доверие. Моя мать лишает людей этого. Она лишает их семьи. А самое ужасное — я её дочь.