Как только Андрюс надел красный нос, мальчишка-китаец, обернувшись, закричал: «Сяочао!» и захлопал в ладошки.

Другие дети, а за ними уже и мамы с нянями, отвлеклись от карусели, и Андрюс тотчас опустился на корточки и пошел по кругу смешной утиной походкой, раскачиваясь из стороны в сторону и только каким-то чудом не падая на мокрый от расстаявшего снега асфальт.

Пятнадцать минут клоунады принесли Андрюсу почти семь евро и немного усталости.

Мальчишка-китаец в надутой желтой куртке, тот самый, что первый узнал Андрюса и закричал «Сяочао», подбежал и, задрав головку и протянув руку, попытался дотянуться пальчиками до красного клоунского носа. Андрюс наклонился пониже, чтобы планы малыша осуществились. Мальчишка потрогал нос, и улыбка его стала еще шире, а глазки еще уже. Он снова радостно выкрикнул «Сяочао!». Андрюс вопросительно посмотрел на стоявшую за малышом красивую китаянку.

– Лё клун! – перевела она на французский.

– Ну да, клоун! – закивал Андрюс. Потом подпрыгнул смешно, чем снова привел в восторг собравшихся вокруг него малышей, снял перед ними невидимую шляпу, поклонился и отправился в сторону рю Рене Буланжер, на ходу несколько раз обернувшись и помахав рукой.

– После бульона – прогулка по окрестностям! – заявила Барбора. – Будем искать новые места!

– Для моей клоунады? – спросил Андрюс.

– Нет, для моего полуденного кофе!

К бульону очень хорошо подошли вчерашние круассаны, щедро промазанные внутри паштетом. Паштет приглянулся Барборе своей ценой и нарисованной на этикетке уткой. Представить себе утку, утрамбованную в маленькую стеклянную баночку стоимостью семьдесят евроцентов, смог бы только писатель-фантаст, но, видимо, Барборе тоже это удалось. И она с нескрываемым удовольствием макала круассан с паштетом в чашку с бульоном и отправляла в рот. Вкус куриного бульона смешивался с воображаемым вкусом воображаемой утки из паштета и вызывал у Барборы никогда ранее не переживаемые «буддистские» эмоции – спокойное и радостное безразличие к окружающему миру.

– О чем задумалась? – полюбопытствовал Андрюс.

– Я? – встрепенулась Барби. – Да ни о чем! Тут рядом есть красивый парк с йогами. Я, наверное, о йогах задумалась…

– Хочешь заняться йогой?

Барби пожала плечами.

– Лет через двадцать. Там, в парке, молодых йогов не было.

– А эти йоги в парке – индусы?

Барби на мгновение прикрыла глаза, словно пытаясь восстановить в воображении картинку ранее увиденного, и отрицательно покачала головой.

– Нет, французы и китайцы. И тренер у них – китаянка. Ей лет… – Барби бросила взгляд вверх на лампочку, свисавшую с потолка. – Даже и не скажешь, сколько ей лет… Это, наверное, потому что она йогой занимается. Может, ей уже лет сто!

– Это потому, что она китаянка! – Андрюс дожевал хвостик круассана. – Только китаец может догадаться, сколько лет другому китайцу! Меня сегодня один маленький китаец признал, а за ним китаянка стояла. Или мама, или бабушка – трудно сказать! Кстати, знаешь, как будет клоун по-китайски?

– Как?

– Сяочао!

– Так ты, оказывается, мой любимый «сяочао»! – Барбора улыбнулась.

Полчаса спустя, пройдясь по говорливой рю де Бельвиль, они свернули в незнакомый безлюдный переулок. Шли как туристы, то и дело задирая головы и рассматривая дома, обычные и однообразные. Андрюса удивляли открытые окна. Все-таки не так уж и жарко на улице. Да и отопление стоит денег! А они чуть ли не высовываются из окна с сигареткой или чашечкой кофе! Правда, эти «они» не всегда были похожи на настоящих французов. Может, настоящие французы зимою окна не открывают?

– Смотри! – радостно воскликнула Барбора.

Они остановились на тротуаре возле двух ступенек, поднимавшихся к коричневой деревянной двери парадного. Прямо перед ступеньками, оставив, может, полметра для прохожих, кто-то сложил ненужную домашнюю утварь и мебель: микроволновку, старый кубик-монитор от компьютера, два стула, детскую кроватку и несколько картонных ящиков из-под бананов.

– Посмотрим? – предложил Андрюс.

Барбора скривила губки.

– Микроволновка у нас есть, а по картонкам рыться нам еще рановато – мы не бездомные!

– Тогда почему ты так обрадовалась, увидев эту кучу? – удивился Андрюс.

– Потому, что это типичный Париж! Я бы тоже так хотела жить! Выносишь из дому то, что тебе не надо и покупаешь новое!

– Тебя иногда не понять! – по-доброму проговорил Андрюс.

– Зато ты мне всегда понятен, сяочао! – Барби взяла Андрюса за руку и потянула дальше по переулку. – Идем искать парижское кафе!!!!

Маленький красный «фиат» чуть не влетел в зад поворачивавшему на автовокзал автобусу «Каунас – Аникщяй». Дикий визг тормозов напугал и прохожих, и пассажиров автобуса, тут же прильнувших к окнам, и водительницу маленькой машинки Ренату, которая так сжала руль в своих ладонях, словно он был спасительным кругом, а вокруг нее бушевал океан. Машина уже остановилась, проехавшись по подмерзшему, скользкому асфальту. Сзади засигналили. Рената, все еще перепуганная, нажала на педаль газа, и «фиат» тронулся с места, но тут же «причалил» к бровке и застыл с включенной аварийкой у невысокой горки снега, явно сдвинутой на тротуар трактором или грейдером. Рената отпустила руль. Посмотрела через окно пассажирской дверцы на автовокзал. Из автобуса как раз выходили пассажиры. Водитель поднял крышку бокового багажного отсека, и несколько мужчин стали выгружать оттуда квадратные картонные ящики. Она так увлеклась наблюдением за ними, что не сразу заметила Витаса, уже приближавшегося к ее «фиату».

Дверь, через которую она смотрела на автобус, открылась и Витас опустился на пассажирское сиденье рядом. Сел сначала спиной к Ренате и постучал ботинком о ботинок, сбивая налипший снег.

– Привет! – сказал он, развернувшись и усевшись поудобнее. – Ты чего такая бледная?

– Знаешь, я чуть в твой автобус не врезалась! – призналась Рената.

– Так это ты тормозила? – Витас широко открыл глаза, полные удивления.

Рената кивнула.

– Первый раз такое, – сказала негромко. – Задумалась и про дорогу забыла… А тут еще скользко… Зима!

– А о чем задумалась?

На ее лице выразилось сомнение, словно она не могла решить сразу: говорить ему или нет.

– О тебе задумалась, – призналась она наконец. – Точнее – о нас и об Италии…

Витас улыбнулся. Слово «Италия» будто бы приподняло его над сиденьем машины.

– И что ты о нас и об Италии подумала? – продолжил допытываться он.

Рената вздохнула:

– Потом скажу!

Асфальтированная лента дороги бежала вперед сначала ровной полосой, а потом, после поворота, когда «фиат» съехал с главной дороги на боковую, боковая завиляла, как собака хвостом – то влево, то вправо, оставляя позади то холмик со старым кладбищем и парочкой деревянных крестов, то рощицу, за которой спрятался одинокий заброшенный хутор. Еще два холмика с крестами остались позади, а значит, до хутора Йонаса осталось минут пять по насыпной, уже не асфальтированной дорожной ленточке, покрытой укатанным снегом, блестящей на холодном зимнем солнце, которому, казалось, в это послеобеденное время тоже не очень-то жарко на сероватом, вроде бы даже промерзлом безоблачном небе.

Очень скоро от насыпной, покрытой укатанным снегом дорожки отделилась личная колея Ренаты и она аккуратно повела по ней свой маленький «фиат» дальше, к дому. И остановила машину в самом конце колеи, где она не обрывалась, а просто останавливалась перед покрытым мерзлой коркой ровным снегом. На фоне темно-серой торцевой стены большого амбара красная машинка смотрелась так ярко и неожиданно, как смотрелся бы компьютер, поставленный сверху на старинную буржуйку.

Перед деревянным порожком дома Витас замешкался. Принялся старательно сбивать снег с ботинок, хотя снега на них уже не было.

– Ты что, деда Йонаса боишься? – усмехаясь, спросила Рената.