Мистер Беллами понимал, что эта злость беспричинна, что он ничего на самом деле не знал, но его нутро всё ещё болело от обмана, от алкоголя, от безрассудности. Он, наверное, будет всю жизнь вспоминать, как бесцельно надрался, и как его обокрали – какой жуткий промах. Он не мог себе такого позволить. Он был умным, или только казалось. Он никогда не выставлял себя напоказ.

– Конечно, – Эдвард уже был не рад, что пришёл. Он будто хотел что-то сказать, чем-то помочь, но эта неуверенность в его взгляде была будто отнята у самого Мэттью.

Дверь закрылась, и Беллами наплевал на всё, вываливая своё пальто из шкафа на два стула, и улёгся на них за своим столом, на который навалил побольше папок.

Он надеялся, что Доминик не узнает об этом. Он просто сойдёт с ума от злости.

Мэттью заснул, очень сильно желая не просыпаться больше. В постепенно заполняющемся людьми университете мистер Беллами не без раздражения наблюдал за новым протеже мистера МакСтивена. Он не замечал многих вещей до этого – к примеру, у Эдварда была модельная походка. Он не носил украшений, зато набор одежды остался тем же, за исключением джинс, одежды, не сковывающей его движения, но достаточно облегающей. Она лишь ограняла общее впечатление, которое он производил. Год – не такой уж и большой срок, но, хоть он и пересекался минимально со своими бывшими преподавателями, теперь он был свободен, с такой же свободной походкой.

Сам мистер Беллами игнорировал те вещи, которые раньше не замечал и вовсе, и единственной причиной для беспокойства являлся этот мистер Харрисон, который даже не начинал больше разговор без разрешения.

Мистер Беллами разглядывал свой пожелтевший синяк под глазом, размышляя о том, какими всё-таки похожими они были. Он приехал с очевидными целями, но не мог даже рта раскрыть лишний раз. Приехал и ждал, что «счастье» само свалится на его светлую голову.

Как это было похоже на него самого.

В ту «первую» встречу, мистер Беллами отрубился под столом так, как годами не мог. Ему было слишком плевать на всё происходящее, обрушься хоть потолок, он бы раскопался, отряхнул бетонную крошь с плеча и пошёл бы куда-нибудь, желательно подальше. А разбудил его Алекс, отнюдь не нежно начав трясти за плечо.

Миссис Краулиц сочла необходимым испортить ему не только незапланированный отдых, но и настроение. Его вина была в том, что она моментально ему наскучила, и он всё никак не мог найти себе занятие, чтобы отвлечься от раздражения.

Она говорила о нагрузке, отпускала дурацкие шутки, и, в конце концов, зарядила такой упрёк:

– Зря вы отдали мальчика, – мальчиком для неё был мистер Харрисон с заслуженной степенью магистра зарубежной литературы, – мистеру МакСтивену. Он ничему его не научит.

Мистер Беллами едва заметно вскинул голову и брови. Вот это заявления.

– Я бы взяла его, – сказала она, будто ей предлагали пару десятков собак из приюта для бездомных животных, – но, к сожалению, я очень плоха в языках.

Вместо того, чтобы поддаваться этим запросам на абсолютно бессмысленную светскую беседу, включающую перемывание косточек всем и каждому, мистер Беллами задумался о том, чем там сейчас занимался мистер МакСтивен с мистером Харрисоном. Просторная лаборантская с кучей стеллажей теперь принадлежала не только мистеру МакСтивену, и он, конечно, мог бы быть недоволен. Несмотря даже на то, что он не проводит там так уж и много времени.

Вспоминая слова Краулиц, которые он хотел бы забыть, но они пока не шли из головы, мистер Беллами рассматривал свой синяк, который выставлял его позор на общее обозрение. Уважаемый профессор с синяком под глазом.

Он встал с прощальным вздохом, который был обращён к тем месяцам счастья, которые подарил ему Доминик, пока помогал и находился рядом, умудряясь не надоедать слишком сильно. Открыл дверь и увидел полную аудиторию студентов. Начало семестра, пробормотал он, прекрасно зная, что через месяц-другой от этого шумящего комка студентов останется половина, а то и треть самых обязательных.

– Будем шуметь дальше или работать? – сказал он в микрофон.

Последний шепоток зарылся в землю, как червяк, не желающий попасть под чью-нибудь подошву. Мистер Беллами не понял, в чём дело, но каждый из трёхсот человек замер на секунду, будто испугавшись.

– В этом году наш взгляд падёт на несколько предметов… – он беззвучно выдохнул носом целую уйму воздуха и открыл папку, чтобы перечислить некоторые из самых важных концепций. – Вас ожидает два зачёта и один экзамен в конце года. Если в конце семестра я вас так и не запомню хотя бы приблизительно, плохи ваши дела.

Девушки за первым столом зашептались, но снова вновь затихли, раскрыв конспекты.

– Карта курса в открытом доступе в соответствующем разделе. Условия автоматически полученного зачёта я не выставляю. В плане просодии французского языка, вы вольны решать сами, на какой результат вы хотите работать.

Первые час двадцать показались фиестой. Мистер Беллами определённо не потерял форму, чему был довольно рад, если можно было так это назвать. На выходе он мог слышать голоса, увлёкшись поправками в своём конспекте. В основном они тонули в шуме уходящих, в шуме одежды, шагов и складывающихся сумок, но все почему-то были убеждены, что за малейший промах с них мистер Беллами лично поснимает головы.

Только тогда он понял, что, возможно, его состояние неважно сказывается на эффекте, который производит лекция на всех на ней присутствующих. Но сил на большее у него не было. Тем более на предугадывание впечатления студентов. Он надеялся, что на семинарах они не будут обмениваться смущёнными взглядами.

Он снова столкнулся с мистером Харрисоном, когда выходил на лестницу. Он тащил едва ли не десять папок, и одна полетела на пол, а конструкция в целом покосилась.

Мистер Беллами чему-то улыбнулся в темноте угла и поправил папки.

– Guten Tag.

Даже с папками он шёл как мужская модель, будто кто-то тянул его за ниточку вверх.

На первой рабочей неделе они едва ли выпили чаю вместе больше двух раз. Мистер МакСтивен был обычным, ничто не смущало его, а вот когда мистер Беллами видел обеспокоенное лицо Харрисона, который сидел в соседней аудитории во вторник (в этом году мистеру Беллами выходные выпали на среду и субботу), его подмывало спросить у мистера МакСтивена, разговаривал ли он хоть раз с Харрисоном за эту неделю о его проблемах.

В университете было совсем неважно, что из себя представляли их отношения как людей. Они были преподавателями, все они, и это было важнее глупых предубеждений.

На следующий день мистер Беллами увидел замечательную картину – пока побледневший ещё больше, что было вряд ли уже возможно физически, Харрисон пытался занять чем-нибудь студентов мистера МакСтивена, этот мистер сам стоял под дверью рядом с Шиван и обсуждал то, как её не слушается её собака, которую она завела всего пару дней назад.

– Мистер МакСтивен, – мистер Беллами тронул его локоть, легко сжимая пальцами.