Он сходил с ума. В три часа ночи, как сказала ему микроволновка, он выпил стакан воды и одну таблетку золофта, а после завалился в постель, не желая больше ничего в этой жизни, кроме как объять смысл своих мучений.

Мистер Беллами собирался на работу под одну и ту же песню. Покачивал головой слегка, чтобы не прогнать мысли, которые выдавало едва проснувшееся, ещё окутанное дымкой недавнего сна сознание. Всё для себя, в конце концов, это соревновательный мир.

За что всё это? Мистер Беллами не верил в предназначение. Хотя все его мучения и угрызения совести, которые принимали странную форму бога, явно указывали, что именно на него он уповал и его проклинал. Предназначение. Понятие греха неотделимо от религии. Без понятия греха пропадает вся суть запретности, отнимите от всех запретов грех – и всё будет разрешено. Всё можно.

Заповеди сменились законами, и неписанная конституция и свод правил стали заменой библии. В умах людей ещё хранились воспоминания о том, как в одних ситуациях всё было нечестно, неправильно, несправедливо, а в других и вовсе вопиюще. Откуда пошло понятие запрета?

Мистер Беллами думал о том, имел ли он сам право запрещать себе что-либо. Запрещают обычно нечто приносящее вред, нечто портящее картину, мешающее развитию. Но разве мешал вездесущий грех развитию его ума? Его образ жизни нисколько не помешал. Хотя нет, оборвал он себя. Джейми был его ограничителем всё это время.

Мэттью вспомнил Эдварда. Ещё один пример того, как что-то неправильное стало несправедливостью. Он не винил Джейми за упущение в сохранности информации. Он сам был виноват. Мистер Беллами не доверял никому свои секреты.

Он вспомнил, как когда-то раздумывал о возможном шантаже со стороны Доминика. Не Ховарда, Доминика. Доминик не был виноват в произошедшем.

Вердикт был вынесен.

Люди есть люди.

Теперь он бы точно не стал даже думать об этом, хотя как мог Мэттью знать, о чём стал бы думать Доминик. Доминик был таким же, как он – дорожил информацией и не распространялся о чём-то, что можно было обернуть против него. Теперь, когда Доминик фактически заполучил его – Мэттью вздрогнул, распрямляя воротник рубашки, – не это было его целью. Этот метод –получить то, что он хочет, – остался на том этапе, когда мистер Беллами не мог отвести взгляда от его оголившегося бока или длинных ног, которые он закидывал на другой стул.

Но мистер Беллами не мог так скоро скрепить себя. В этом ему не нужен был Доминик.

Наверное, он не сильно страдал от такого поворота. Доминик снова хотел чего-то добиться, но пока не добился, и поэтому Мэттью был уверен, что их история ещё не закончена. Он лишь мучился кошмарами наяву, несмотря на то, что всё было логически правильно и разложено по полочкам в его голове. Он не мог понять, какая часть его внутреннего быта вызывала это давление.

Он садился в своё серое Рено, привычным поворотом кисти заводил мотор и, слабо следя за движениями рук, выезжал из ряда домов, чтобы отправиться на работу.

Может, и правда, Доминик не зря упирался, напрашивался. Мистер Беллами вспоминал его снисходительную усмешку, когда осаждал его парой слов, спускал на землю и делал это с радостью. Доминик был поразительно инициативным, а любые замечания и правда приводили его к совершенству. Он не умел распределять свои силы, зато всегда с охотой делал то, что ему было, как ему казалось, нужно. Может, не зря именно Доминик попытался пройти туда, куда никому не дозволено было войти.

Мистер Беллами поморщился от этой мысли. Он не сидел и не ждал никого, он жил в своё удовольствие.

И, заруливая на стоянку, он зарёкся глушить мысли косяками или алкоголем. Какое вопиющее безобразие. И речи не шло о том, чтобы убивать себя своими же руками. Мысли не покидали его голову, а значит он должен был терпеть и справляться с ними. Всё это было не просто так, и заглушить чем-то симптомы очередной душевной болезни означало лишь углубить её.

Нет уж. Мистер Беллами предпочитал лечиться здоровыми способами.

Студенты с уважением и спокойной радостью в глазах поглядывали на него. Он улыбнулся им.

– Здравствуйте. Скучали по мне?

– Ещё как! – послышалось отовсюду разом, пусть и в разных формах и разными голосами.

– Сегодняшняя лекция посвящена методикам обучения французскому языку, – он отвернул на всякий случай пятую лекцию. Обо всём этом он рассказывал каждый год на протяжении четырёх лет, но ни разу рассказ не получался одинаковым. – Для начала, вспомним разницу между способом и методом в общей педагогике. Роуз?

Они ещё вспомнят его, когда будут сдавать свои зачётные уроки. Третий курс, уже умеренные студенты, нечто видавшие, но много так и не раскрывшие для себя. Мистер Беллами не собирался никуда уходить, как ему казалось ещё неделю назад.

Учение было его долгом, просвещение – деятельностью. Он любил свою работу. О, как он её любил.

Стивен подошёл после второй лекции, принося в пакете законспирированную бутылку виски. Да, они договаривались на сегодня.

– Мистер Капранос, – позвал мистер Беллами, не оборачиваясь. Алекс был занят напеванием очередной песенки и разглядыванием своего свободного графика.

– Да? – с опаской спросил он.

– Замените меня на третьей паре.

Вздох. Капранос был хорош в одном – он был предельно адекватен. Он не спорил, не противился, он понимал своё положение и принимал всё, как есть, ведь это не мистер Беллами ему был обязан, а наоборот. Его сообразительность всегда радовала.

Мистер Беллами кивнул мистеру МакСтивену и начал собирать бумажки, с которыми ему ещё предстояло дома поработать. Отчёты нужны были не только студентам, но и ему самому. После, на следующий день, он должен будет провести пару часов, перенабирая все свои характеристики в профайлы. Второй курс уже начинал понемногу возвращаться с практики – у них она была куда меньше – и приносить свои бумаги. Со всем этим нужно было разбираться, выставлять отметки, консультировать, хотя до последнего ещё не дошло, а после – характеристики, характеристики, характеристики.

Он успевал куда больше, чем Доминик мог себе представить, танцуя под его любимые песни. Эх, Доминик.

Мистер МакСтивен на выходе из здания молча попросил сигарету, протянув руку – мистер Беллами опустил в неё надобное, прибавив к набору зажигалку. Они закурили и мерным шагом направились к стоянке. Торопиться было некуда. Декан никогда не проверял систематичность их рабочих часов, проще говоря, они пользовались доверием, к тому же не впервой.

Оглядев через стекло задней двери пару красных роз, лежащих на задних сиденьях, мистер Беллами глубоко вдохнул и выдохнул не сразу.

– Давно?

– Две недели.

Кивнув, мистер МакСтивен стал рядом, по привычке соприкасаясь плечом со своим коллегой, хотя Беллами всё ещё чувствовал себя его протеже. Мистер МакСтивен всегда относился к нему лучше, чем к другим, и мистер Беллами не мог понять, почему. Совсем не потому, что мистер Беллами был таким умным, ответственным, молчаливым, – эти достоинства повторяли десятки уст, – для него всё это было естественным. Он считал упущением, что не все люди смотрели на мир его глазами.