Доминик был рад наконец выбраться из номера, который, казалось, засасывал их обоих внутрь и изолировал от всего остального мира, которому пора бы уже рухнуть от их действий и слов. Добираться до О2 было утомительно, давка и шумный говор, вонь чужих тел добивали особенно, и, что не удивительно…

… очередь была огромной.

Даже в очереди на трибуны было невероятно много людей, в частности оттого, что запуск ещё не осуществлялся. Праздничное настроение витало в воздухе подобно призраку, и каждый из людей, имевших билет, был связан с другим каким-то неосознанным состоянием счастья, ничем ещё не обоснованного. Даже Доминик.

В очереди на запуск забывались все мысли. Девушки впереди хлестали сок с каким-то алкоголем, Доминик вскоре присоединился к ним, утянув за собой и Мэттью. Последний предложил пропустить косячок, неизвестно как оказавшийся в кармане, и Доминику оставалось лишь надеяться, что они не будут слишком упороты, чтобы пройти.

Мэттью уверил его, что с таким стажем невозможно промахнуться, девушки подтвердили, так что спустя полчаса они переговаривались с пятью людьми одновременно через очередь, передавая самокрутки и меткие шутки.

Особое чувство торжества сопровождало их по пути на трибуны, когда пустили внутрь арены, когда они шли занимать свои места, заранее зная, что вскоре выйдут к перилам, чтобы покачиваться в божественном ритме.

Мэттью издал непонятный звук, когда абстрактные электронные отрывки накрыли всю аудиторию с головой. Они ждали два часа, наблюдая за тем, как заполняется фанка, и бледные руки его дрожали.

– Я жил всю жизнь ради этого мига, – шепнул он, и каким-то образом Доминик услышал. – Добро пожаловать в мой мир.

Вид сверху был завораживающий. Кто-то сбоку кричал, снизу верещали в голос, а Мэттью Беллами замер под звуки того, под что обычно двигался как никогда яро.

И он был среди них.

– Господь мой боже, – шептал он и дрожал. – Секс на ногах.

Его личный бог опирался на стойку и низко тянул жизненно важные слова.

Мэттью дрожал.

– Я так его люблю.

Доминик крепко держал его за пояс, танцуя. Его самого трясло не меньше. Большая двигающаяся икона и те самые голоса, тысячи людей, вздрагивающих в ответ, выкрикивающих святые слова. Они снова смешивались как два потока: один сияющий, светлый и бархатный, а второй – чернь космоса, кровоточащая червоточина.

– Дэйв Гаан, еби меня в зад, – выдал Мэттью, следя за тем, как он прошёлся до другого края сцены, касаясь пятками носков.

Доминик не имел души посмеяться над этим высказыванием, он просто держал Мэттью Беллами изо всех сил, потому что ему казалось, что он скоро оторвётся от земли и полетит, а после насмерть разобьётся в дребезги прямо у подножья сцены.

Это блестящее чудо на ногах выдавало гитарное соло как настоящая рок-звезда, и Доминик никогда особо не думал об источнике этих протяжных звуков, не задумывался и в тот момент. Величайший гипнотизёр творил невообразимые вещи с умами и душами людей с помощью любых инструментов.

Свет отражался в глазах, в голове ревела толпа, а Мэттью в один голос с тысячами людей рассказывал про то, через какие прошёл вещи и просил не делать поспешных выводов. Невозможно было осознать всё то, что происходило с его телом. Доминик держал его в крепких объятьях всё время, удобно устроившись сзади, и не переставал пританцовывать. Тело не поддавалось контролю, а разум взлетел в окрашенный тысячами запахов воздух, в слияние таких же безмятежных умов.

Они претерпевали эти изменения вместе, и когда все вопили, Мэттью молчал – они вопили и за него тоже. В один миг он становился хрупким, как ледышка, а в другой – покачивался вперёд-взад. Только лишь некоторые посягали на святое, вскрикивая, когда он подходил то к одним, то к другим.

Доминик хотел бы знать, о чём думал Мэттью, что ощущал, смотреть его глазами, чувствовать его кожей. Он то и дело покрепче вцеплялся в него, танцуя вместе с ним под чертовски идеальный попсовый ритм. В тот момент они были одним, единым, и Доминик молился, чтоб так было и впредь.

В какой-то момент он жил уже не собой, а Мэттью в его руках и происходящим внизу. Ум за разум заходил, они были на трибунах, но казалось, что они глубоко под олимпом, с которого боги распространяли своё слово.

Только возбуждение пробудило его. Ничто так не возбуждало Доминика Ховарда, как этот длинный бридж. Он тоже кричал эту общую молитву.

Бог танцевал так, что становилось завидно. Он был идеален на сцене, бегая в расстёгнутой жилетке.

– Еби и меня тоже, Дэйв Гаан, – сказал Доминик сам себе.

Было приятно слышать, как другие сходят с ума, поддерживая всеобщее помешательство, и даже Доминику казалось, что он часть куда большего, дышащего и конвульсирующего в едином ритме организма. Даже самые ярые критики среди фанатов забывали о своей рациональной жиле, когда слышали песни дельты, когда видели, как блестит потом бог, отдавая всего себя на их милость.

Самыми любимыми, конечно, были совместные строки двух мужчин, от которых Беллами готов был потечь в любую секунду, как девчонка.

Их голоса вновь разнились, как два течения, сливающиеся в одно, и от подобного контрастного душа плечи сжимала судорога, когда они выдавали сакральные слова.

Мэттью молчал довольно долго, но все чувства его вдруг устремились туда, вниз, на сцену. Мэттью Беллами официально сходил с ума.

– Я в раю.

Кто знал, какие мысли витали в голове Мэттью, но его тело было таким аномально горячим, и он вжимался то назад, в Доминика, то вперёд – стремясь в бога. Доминик потерял счёт пятиминутным оргазмам.

Пальцы Мэттью были мертвецки белыми, когда он сжимал перила перед собой с яростью. Эти строки никого не оставляли равнодушным. Каждое слово поднимало горы мурашек на коже. Этот мужчина был идеален.

Все грехи любви для нас с тобой.

Доминик сжал его так сильно, как мог. Он едва мог приставить себе, как разрывается сердце холодного человека, когда он видит вживую своего личного святого, сжимающего в руке клык неведомого животного, свисающий с его шеи на цепочке. Именно этот клык отпечатался в сознании Доминика надолго.

Даже с трибуны было видно, как он блестит, самый настоящий человек, но – неземное создание.

– Мартин, подари мне ребёнка, – сказал Беллами.

Доминик многого не понимал, но вжимался в тело перед собой, пытаясь ощутить каждую эмоцию.

– Господь бог мой.

Только после этого Доминик увидел, как кожа Мэттью превратилась в поле боя.

Доминик возбуждался от одного лишь вида танцующего мужчины, который не контролировал себя, выгибаясь и тряся бёдрами как только пожелает. Его тело было идеальным, и он в очередной раз убедился – легенды не стареют.