– Я просто делаю свою работу, – сказал мистер Беллами, и это было действительно так, ни больше ни меньше.

Написанные им многочисленные бумажки отчётов и характеристик, наиболее правдивых и честных (другого он себе позволить не мог), вдаваться в подробности которых весьма утомительно, вся эта абсолютно рутинная волокита всё-таки впечатлила иностранных коллег при рассмотрении.

Мистер Беллами и сам иногда не понимал всего уважения, которым к нему прониклись его коллеги, даже самые равнодушные и непритязательные, и теперь, казалось, его и вовсе вознесли прямиком на своеобразный преподавательский Олимп, где вместо Зевса был ректор и его прислужники – «сливки университетского общества». Мистер МакСтивен полностью разделял его скепсис и сарказм по поводу классового деления, которое оставалось живо даже в университете, где рядовые преподаватели трудились наравне с знающими всю подноготную университета немолодыми чародеями, вроде миссис Краулиц, авторами многочисленных учебных пособий, методичек и прочего хлама

Но ведь и он, мистер Беллами, был многоуважаемым доктором наук, не хоть бы кто, и, видело небо, он совсем об этом позабыл. Кое-кто очень постарался, чтобы сделать из него обычное чувствующее тело с головой на плечах, которая думала больше об оплате коммунальных услуг и наличии сыра в холодильнике.

Вознаграждение за труды было таким очевидным и в то же время неожиданным, что мистер Беллами совсем растерялся и принялся внимательно слушать, когда мистер Андерсон, наконец, снова перешёл к конкретным деталям и тонкостям, вместо пространственных рассуждений о вкладе, который каждый мог внести в развитие системы университетского образования (которая и так не очень-то и страдала).

Вести учёт вызвался Капранос. За него заручился и так занятой мистер Беллами. Андерсон напомнил ещё и о представлении кафедры, под конец убив настроение. Алекс заметно оживился, но мистер Беллами пресёк все его попытки пошептаться об этом прямо на совещании.

Мистер Андерсон ещё раз успел огорошить его, когда они закончили свой формальный разговор наедине.

– University Press предоставляет нам возможность напечатать ещё одно пособие или, – он совершил смешное мимическое усилие, чтобы улыбнуться, – что угодно другое. Я оставил это место для вас. Я слышал, вы пишете полезные методички.

Миссис Краулиц, вы просто невыносимы.

– Так что обращайтесь в любое время.

– Большое спасибо и до скорой встречи, мистер Андерсон. Мне нужно бежать.

– Не смею задерживать. Мистер Беллами, – он кивнул.

На выходе уже поджидали мистер МакСтивен и мистер Капранос, о чём-то праздно беседуя.

– Как же жалко всё-таки, – говорил Алекс. – О, мистер Беллами!

– О чём вы?

– Представление кафедры! Я их так любил, участвовал в каждом едином!

– Мне даже немного жаль, глядя на вас, что во мне давно уже упокоился общественный деятель, – сказал мистер МакСтивен и закурил.

Потратив немного времени на размышления над своей горькой участью, мистер Беллами вдруг затормозил на ходу, и что-то щёлкнуло в голове.

– Алекс.

– Да-да?

– У меня для вас есть прекрасное предложение.

– Я на всё согласен.

– Славно, – мистер Беллами усмехнулся.

– Зайдёте на чай?

– С радостью.

Вызвонив Валери по так удачно записанному в ежедневнике номеру, мистер Беллами осторожно вкинул свою идею о том, чтобы Капранос взял на себя часть его перфоманса. Алекс оказался куда лучшим певцом, чем сам Беллами, а по доверительному веселью во взгляде Валери, направленном на Капраноса, было понятно, что ему она доверяет.

Спустя пару часов Мэттью уже стягивал с Доминика одежду по пути в спальню и помогал ему делать то же с собой. Доминик был в необычайно хорошем настроении, когда позвонил до этого, чтобы сообщить, что всё хорошо и его можно забирать с работы. Он улыбался, распространяясь о высоких мыслях, что постигли его во время прочтения очередной модной книженции, и когда подавался навстречу, пуская по телу армии мурашек.

Его голос, громко зовущий, как обычно повышал температуру тела на тысячи градусов, плавил кожу и гнул кости. Мистер Беллами любил этот момент, когда Доминик содрогался в последний раз, срывая свой тридцатисекундный джек-пот, и он был для Доминика мистером Беллами в этот миг больше, чем за всё остальное время.

Мэттью обнял его за талию, не позволяя слабости одолеть себя, и потянулся свободной рукой за самокрутками. Он отпустил ещё горячее и ослабевшее тело на постель только когда щёлкнул зажигалкой и кинул её на тумбочку.

Теперь Доминик лежал, упиваясь собственными касаниями, оглаживая левую руку, на которую Мэттью опирался, полулёжа поперёк него. Доминик занялся своим любимым делом – обводил указательным пальцем сплетения на кресте, – словно украдкой сам себе улыбаясь.

– Как всё прошло?

– А, это, – Мэттью едва поднял своё тело с кровати, чтобы открыть дверь на небольшой балкон. Ему очень хотелось вдруг послушать что-нибудь, но его телефон не попадался на глаза. Доминик протянул свой, и Мэттью лёг, как и был, и начал изучать плейлист Доминика, всё ещё держа сигарету в зубах.

– О, – он был горазд на односложные звуки в тот конкретный день. В телефоне Доминика было почти что всё, что имелось и в его собственном, разве что кроме релизов с синглами, ремиксами и демо. – Жарковато становится, правда?

– Правда, – Доминик не добивался ответа «тонкими» шутками. Он только водил взглядом по телу Мэттью, разглядывая его, как картину. – Лето на носу. Случилось что-то либо очень плохое, либо очень хорошее?

– Хорошее. К тому же, мистер Андерсон предложил мне переквалифицироваться в писателя.

Доминик хмыкнул и потянулся, чтобы отобрать сигарету и поцеловать в уголок губ.

– Я знаю. Вам не хочется сидеть и давать бесполезные советы для умственно отсталых и при этом не делать ни черта самому, но…

– У вас удивительная память на цитаты, мистер Ховард.

– … но вы ведь – совсем другое дело. Ваши советы полезные и насущные, а работа эффективная.

– Ха, – сказал Мэттью и отобрал у Доминика остатки сигареты. – А что касается советов – смысл, если все мои методички не универсальны. Каждый год список тех же «советов» хоть немного но отличается от предыдущего. А вторую докторскую я писать не собираюсь.

– Напишите тогда роман, – рассмеялся Доминик и затушил переданный ему окурок в пепельнице. Заметив то самое движение бровью, он сказал: – Тогда я сам напишу. О нас.

– Вот как, – Мэттью прикрыл глаза – рандом воспроизводил поистине волшебные вещи, слушать которые всегда одно удовольствие. – Я должен поверить, что грех может сделать человека лучше.

– Я ещё не придумал, правда, о чём.

– Я думал, у «нас» только одна версия?

– Нет. Я написал бы так, будто мы – порядочные люди.

– А не больные ублюдки, как вот сейчас, например.

– Именно, – иногда невозможно было понять, принимает ли Доминик шутку, серьёзен ли он, или же издевается над издёвкой поверх.

– Которые не ссорятся по пустякам, не измываются друг над другом морально и не уходят из дома.

– Скучная получится история, хм?

Мэттью лишь рассмеялся от души.