На полу у подоконника кто-то тихонько постанывал, и это всё казалось каким-то неудавшимся артхаусным фильмом, причём не самого артистичного характера. Просто плохое, откровенно плохое кино.

Всё это были отрывки, которые позже кое-как склеились в одну картинку в памяти Доминика. Обо всём этом он думал уже утром, выпив крепкого чаю.

Проснулся он в своей же, слава богу, постели, а рядом было подозрительно тепло. Даже слишком. Даже горячо.

Подняв одеяло над своей грудью, он обнаружил там голую девушку. Сказать, что он испугался – ничего не сказать. Вместо памяти в голове было одно жирное чёрное пятно.

– Проснись, – затребовал он, сначала шёпотом, а потом в голос. – Проснись!

Осознав ещё одну вещь – это была Джесс – Доминик совсем впал в панику. Как только Джесс поняла, что происходит, она начала плакать. Таких сюрпризов Доминик уже давно не получал.

Конечно, когда-то он просыпался голый вместе со своим другом, который тогда ещё был у него, но ведь это, это совсем другое дело. В лунном свете её лицо казалось ещё более несчастным.

Доминик и сам не мог успокоиться, но без помощи Джесс ему было точно не разобраться в сложившейся ситуации. После он заметил одну интересную вещь – сам он был полностью одет, как и часов восемь назад. Телефон показывал половину четвёртого.

– Дом, – она всхлипывала, но вроде бы уже успокаивалась. – Дом, я пришла…

– Джесс, милая, – он прижал её к плечу, уже чувствуя расползающиеся мокрые пятна на своей майке, там, где она прижималась к нему щекой. – Успокаивайся. Что случилось?

– Я пришла к нему, стала раком, он сказал «не хочу», я ушла, – она громко икнула, поставив этим точку.

– Бедная Джесс, – он уткнулся носом в пахнущую сигаретами макушку. – Всё будет хорошо. Где твоя одежда?

– Я не знаю, – она вдруг начала плакать ещё сильнее, поэтому, натянув на неё свою же майку не первой свежести, которая висела, позабытая, на спинке кровати, Доминик укрыл беднягу одеялом, а сам отправился пить чай.

По пути он нашёл немало различных вещей, включая одежду и телефоны - более-менее ценное он поскладывал на полку в «прихожей». Прибираясь хоть немного, он не переставал думать о том, почему же он всё-таки занимается этим, и пошёл ставить чайник.

Телефон оказался совершенно бесполезным – новостей не прибавилось, никто не писал ему, только мама отправила пару фотографий с видом на задний двор, и стикер, желающий спокойной ночи.

Доминик был счастлив, что он один, но ему очень хотелось чаю и на ручки. Чтобы его обхватили руками, а на колени заползла наглая кошачья морда.

Пару лет назад он готов был жить тут вечно, среди этих людей, о которых, казалось, он знает уже порядочное количество вещей, но всё же понятия не имеет, что на самом деле движет ими.

Вспомнив, что на следующий день он уже будет тренировать своих замечательных шестнадцатилетних танцоров среднего уровня, Доминик улыбнулся в собственную ладонь. Да, его постель ждала его, и никакие обязательства перед TEFL-ом не могли его остановить от того, чтобы завалиться спать, как только Джесс проснётся и уйдёт восвояси. Ложиться к ней снова он не собирался.

Поглядев на недавние контакты и имя «Мистер Беллами», он поводил пальцами над экраном, не касаясь его, но через минуту просто закрыл все диалоги и отключил телефон. Конечно, всё это было весело, но внутри не хватало чего-то. В голове играла песня, донимавшая его уже вторые сутки, и он качал головой в такт невидимому вдохновителю.

Оставив записку о том, что все вещи находятся на «той самой» полке, на столе, Доминик помог Джесс добраться до её комнаты и уплёлся восвояси.

Этим недостающим чем-то на недолгое время оказалась музыка. Пока Мэттью не позвонил десять раз, без преувеличений, за тренировку, в течение которой чисто физически невозможно было расслышать звук звонка, каким бы громким он ни был.

Это был их первый разговор за две недели молчания. На пятки наступал ноябрь. Три месяца раздели Париж, сняли все подростковые фантазии с его серого каменного тела. Но Доминик чувствовал себя особенным, выходя в холодный вечерний воздух, когда кругом уже было темно, и не видно ничего, кроме собственных страхов. Разговор не стал сенсационным, не обрушился на голову манной небесной, но Доминик тоже чувствовал себя виноватым.

– Добрый вечер, – сказал он, закурив. – Надеюсь, ваш голос выгонит из моей головы Гэри Ньюмана. Он уже меня достал.

========== О продолжении начала конца ==========

– И ведь вы подходите друг другу, – сказал Мэттью, закурив. Ему хотелось забыть то, о чём он хотел рассказать Доминику, и сердце исправно качало чувство вины по венам вперемешку с кровью.

– Намекаете на то, что мне нужна лакированная чёлка и блестящие ботинки?

– Может и намекаю.

Доминик был спасением. Мэттью честно хотел разобраться во всём сам, поэтому решил на пару дней нырнуть в реальность без Доминика, мыслей о Доминике или ожиданий Доминика, или представлений о том, как Доминик снова сядет на этот диван, мучая кота и не отпуская его жирное белое брюхо. В итоге жизнь засосала его с головой и закрыла пробкой слив, в который его смыло.

Начать стоило с того, что Эдвард… да этим можно было и закончить. Ему не стоило иметь никаких дел с мистером Харрисоном, даже разговаривать с ним. Потому что мистер Харрисон протащил его на его же яйцах через десять кругов ада, глупейшим образом угождая, пытаясь подложить небольшие записки, которые тут же отправлялись комками бумаги в мусорку под столешницей. Ухаживания набирали обороты. Ухаживания, направленные на человека на той же ступеньке социальной лестницы. Они не были на одной ступеньке, хотя бы потому, что мистер Беллами был уже стар, его не тянуло в старые желания и фантазии, и уж тем более не тянуло в измену, как мог бы подумать кое-кто моложе и повлюбленнее, да и в целом светлее, чем он сам.

– Чем обязан?

– Доминик, – выдохнул он. – Я просто хотел справиться со всем сам.

– Как обычно. Что за проблемы?

– Ты в плохом настроении.

– Нет, просто устал немного. Скакал как шлюха по членам целый день, ещё Кроль повесила на меня фитнес-класс с дамами от двадцати до шестидесяти.

– Впечатляет, – Мэттью усмехнулся. Всё это время он дымил как паровоз, и никакие буклеты, вечно оказывающиеся в почтовом ящике, не могли остановить его. На этот самый почтовый ящик он сейчас и опирался плечом, глядя вдаль, в ту даль, в которую ушёл отвергнутый Эдвард Харрисон пару минут назад.

Это было серьёзно, и об этом стоило рассказать. Но с каждой секундой язык всё плотнее и плотнее прилегал к нижней челюсти, и Мэттью даже куснул себя за кончик, пытаясь заговорить. Но уставшему даже на слух Доминику хотелось говорить только приятное, именно поэтому Мэттью поддерживал, как обычно, любой разговор, кроме своего собственного.

– Я скучаю очень сильно. Пожалуйста, не думай, что я последний засранец.

– Ты научился говорить по-человечески, – хихикнул Доминик. – Прости, я превращаюсь в злого человека. Я очень сильно устал. – Он добавил чуть позже: – Особенно без тебя. Даже о сексе уже не думаю, даже когда сон не идёт.