Так что именно Эдварду выпала честь развозить всех. Капранос рвался в бар, и мистер Беллами решил последовать за ним, потому что уже был пьян.

Ещё через час, полный неловкого молчания и шуток Алекса, последний смотался, оставив двух собутыльников наедине.

– Надеюсь, выпивать не войдёт в нашу общую привычку, – едва выговорил Мэттью, подперев голову рукой.

– Что у вас на душе, мистер Беллами? – Эдвард звучал как пьяный человек, но все слова умудрялся выговаривать как положено. – Вы сам не свой. Не такой, каким я вас помню.

Усмехнувшись, Беллами покрутил в руке пустой стакан.

– Ответ вам не понравится, мистер Харрисон.

– Он?

– Он, – кивнул Мэттью, и мог даже визуально оценить, какое количество боли омывало Эдварда изнутри. Он попытался закурить, Мэттью остановил его. – Вы же хотите остаться в сознании и не натворить ничего, за что потом будет ужасно стыдно?

– Хуже того, что уже произошло, не случится, – ответил Эдвард, но сигарету оставил в покое. – Ко мне?

– Я не выгляжу так, будто у меня есть выбор? – пошутил он, распихивая своё добро по карманам и оставляя на стойке купюру. Эдвард вложился тоже, и они вышли из душного бара с верхней одеждой в руках, сразу же окунувшись в убойный косой ливень.

Они торопились укутаться в свои пальто и куртку, в случае Эдварда – он выигрывал, его куртка не промокала. Шли не торопясь, в каком-то шаге друг от друга, нога в ногу. Было так хорошо и пусто одновременно, спокойно.

– Я понимаю вас, мистер Харрисон.

– Вы правда так думаете? – с ноткой язвительности возразил Эдвард.

– Мы похожи. О, я уже говорил об этом?

Скорчив удивлённую мину как мог, Мэттью позволил взять себя под локоть. Было хорошо, до тех пор пока не начало колотить от холода так, что зуб на зуб не попадал. Эдвард сорвался на бег, шлёпая по лужам в своей осенней обуви, его ноги даже визуально были мокрыми, так что даже смотреть на них было холодно.

Спустя всего полчаса, стянув носки, они оказались на полу в небольшой уютной гостиной Эдварда. Он умудрился принести два таза с горячей водой, пахнущей деревом, или просто гелем для душа, поэтому они курили, грея ноги. Пепельница лежала между ними, и в тот момент даже горячая вода не могла отрезвить их.

Только всё было хорошо. Телефоны были забыты в мокрой верхней одежде на диване, чайник давно вскипел и щёлкнул кнопкой, а потолок оставался верен себе – на нём поблёскивали какие-то небольшие наклейки, будто звёзды, от света настенного светильника.

– Что с вашим отцом?

– Он пережил химиотерапию. Всё замечательно. Ещё пару месяцев в больнице в Эксетере, и мы снова будем жить в одной квартире, здесь. Как раньше.

Эдвард помолчал, смоля самокрутку и наверное обжигая губы.

– Я так скучал по нему. Моё детство было счастливым именно благодаря нему.

Мама Эдварда просто ушла к другому мужчине и его семье, и несмотря на всё это, Эдвард был баловнем. У него была большая семья и полным полно родственников, каждому из которых он перемыл косточки, лёжа на полу.

– Мои поздравления, – сказал Мэттью. Он не имел желания отвечать взаимностью на откровения, и к счастью такая простая фраза не прозвучала сухо или безразлично. Мэттью затушил сигаретку в пепельнице и улыбнулся сам себе, закрывая глаза.

– Не засыпайте, мистер Беллами. Проснитесь, – Эдвард посмеивался себе под нос, встречая недовольное бормотание улыбкой.

Мэттью не понял, как это произошло, но они проснулись, слипшиеся, в одной постели. Их одежда так и не высохла, поэтому Мэттью даже руку едва ли мог отлепить.

Он чувствовал себя, как обычно, полным разочарования, неловким. Не в своей тарелке, не на своём месте. Mal à l’aise. Мягко говоря.

Он сбежал и едва нашёл своё авто, благодаря небеса за то, что это было воскресенье. Поторопившись сбежать как можно быстрее, он даже не выкинул свои бычки, хотя мог бы хоть таким образом отплатить за заботу. Эдвард выглядел ребёнком, снова, когда спал, обняв его за шею.

Это было даже хуже измены. Целое предательство.

Мэттью просто без оглядки бежал, но не от Эдварда, не от его зачарованной квартиры, которая жадно притягивала его каким-то невообразимым образом. Он бежал от себя.

А телефон светился сообщениями:

«Ты где? Я волнуюсь

Думал решиться на вирт х) Надеюсь, всё хорошо

Ладно, я спать

Люблю тебя. Спокойной ночи. Ты неповторим»

Комментарий к О вторых и первых шансах

не буду ничего писать в комментариях потому что мне даже сказать вам уже нечего

========== Об отношениях и их видах ==========

Мало кто знает, но Доминик чувствовал себя готовым танцевать до посинения под эту конкретную песню. Каждый раз извивающийся перебор задевал душу, заставлял двигаться чётче, подниматься в сквотах раз за разом и смотреть в потолок, видеть в нём небо, когда ноги и руки выкидывали движения сами по себе.

Он давно уже продумал этот номер, сгибался так часто, в полуприседе добавляя к акробатике банальные хип-хоп выпады вперёд, что у него болел пресс. Когда он замер, подобно тому, что он уже видел в видео, все захлопали, как один.

Потом вышла Кроль, вступая с ним в импровизацию. Став тренером, Доминик так редко танцевал, что с радостью вступил с ней в дуэт, полный соперничества, изредка совершая абсолютно абсурдные движения руками, будто он был рэпер, а она – обычная выскочка. Танцевать было просто охренительно. Он любил танцевать больше жизни.

Его ролью была роль ублюдка, и он то и дело вскидывался корпусом, подаваясь вперёд, пока ноги выплясывали едва ли не лезгинку. Эти олдскул-движения были такими резкими и почти что клубными, только вот в них было мало грации.

Несмотря на то, что название не отражало сути и направлений студии, которую Роже окрестил подобным образом, оно отражало поразительный парадокс – парадокс заключался в каждом из них. Они все притворялись, что стоят чего-то, кто-то больше, кто-то меньше, и не было ничего кроме отчаяния в этих танцах. Туда приходили отвести душу, в лучшем случае.

И Доминик был рад.

Микс из клуба сделал своё дело. Доминик не знал, какой садист закинул эту песню в плейлист, но удалился под ободряющие аплодисменты попить воды, прежде чем начать объяснять хореографию команде. Они решили выучить пять танцев, а после сделать один, да такой, чтобы у всех отвалились челюсти.

– Сейчас я покажу, – сказал Доминик, и пустился в пляс, танцуя так, будто держал в руках не только быка с красной тряпкой, но и целую корриду, а после шумно поскользнулся и рухнул на задницу.

– Я записал! – вскрикнул не своим голосом Март и рассмеялся вместе со всеми. Доминик тоже хохотал, лёг на пол, сдаваясь.

– Отойди, герой, – сказал Силь, – жертвы нам пока не нужны. Одним хорошим танцором меньше. Мои соболезнования студии Une Danse élégante.

Хохот едва ли стихал в этот на удивление холодный октябрьский вечер. Доминик отправил видео в час ночи, валяясь в постели и почёсывая гематому на копчике, пока в наушниках играли на повторе песни, под которые ему предстояло учить с ребятами хореографию. Ему досталась группа помладше, если шестнадцать лет можно было назвать молокососами, конечно. Они были замечательными молокососами, в любом случае. А в пятницу он будет учить Силь, Кроль и Стейси сносному звуку [r].