В четвертом отделении грянул бунт. Такого история Скворцова-Степанова еще не знала. Орущая толпа легко смела с дороги обалдевшего Семена. Препятствий к свободному волеизъявлению у скопища личностей не осталось.

Во главе бунтарей мчались буйные, позабыв по дороге причину всеобщего возбуждения. Они почувствовали себя восставшим пролетариатом и революционными матросами одновременно. Все остальное моментально потеряло значение. Следом трусили параноики. Не так быстро и сокрушительно. Да и недалеко. До своей палаты. Где и юркнули под койки. Шизофреники в проволочных шлемах, получив одобрение из созвездия Кассиопеи, бунтовали не торопясь. В основном ковыряя пальцами давно обесточенные коридорные розетки. Мятеж замыкали вялые меланхолики. Они немного постонали за компанию, но быстро устали и присели поплакать вдоль стены.

Бить и крушить на отделении оказалось нечего. Попытки оторвать привинченные к полу стулья и пошвыряться пришитыми к матрасам подушками вскоре сошли на нет. Пластиковые окна, защищенные решетками, не бились. Стенды от стен не отрывались. Медсестры на посту не было. И даже санитар Семен оперативно дезертировал, опасаясь репрессий.

Психи немного попрыгали на кроватях, наслаждаясь интеграцией, и, загрустив, стихли. На отделении воцарились тоска и уныние. Понемногу народ успокоился, привычно укладываясь под одеяла. По старой русской традиции бунт закончился ничем. Несмотря на исторически присущую бессмысленность и полную беспощадность.

Вернулся Семен. Он на цыпочках прокрался в родные пенаты, пугливо озираясь. Но, кроме приписок к надписям на траурных черных лентах, никаких изменений не обнаружил. В законченном виде прощальные лозунги гласили: «Прощай, гуру!» и «Да здравствует интеграция!»

Санитар опасливо поскребся в дверь первой палаты. Ответа не последовало. Тогда он осторожно проник в логово подстрекателей. На первый взгляд, возмутители спокойствия мирно спали, укрывшись с головой. Все трое. Правда, почему-то не дыша. Закряхтев от нехорошего предчувствия, Семен стащил одеяла на пол. Вместо спящих пациентов на койках лежали тряпочные валики.

— Ка-ра-ул! — шепотом сказал он.

Интуиция завибрировала в районе копчика, намекая на что-то пакостное.

— Ка-ра-у-ул!!! — во весь голос заорал санитар и сам испугался.

Он в панике вылетел из палаты и помчался по коридору, чем-то напоминая последнего бунтующего психопата. Семен пробежался по палатам, производя беглый осмотр пациентов. По мере ревизии масштабы катастрофы выросли до уровня бедствия. Выяснилось, что вместе с Кнабаухом пропали не только оба соседа, по палате, но и боксер Коля-Коля. А также, что и было причиной воплей Семена, постовая медсестра Галя Булкина.

Санитар кинулся к телефону, горестно подвывая. Доклад дежурному врачу прозвучал сбивчиво и без подробностей. Про клубы дыма и кровавый венец на голове у Кнабауха Семен сообщать не стал. В его планы заполнение освободившихся коек собственным телом не входило.

Артур Александрович вывалился из задымленного холла, оставив за спиной стенающую толпу. На страже узкого бокового коридора, ведущего в сторону душевой, стоял Коля-Коля. Увидев Кнабауха, он дружелюбно изобразил хук с правой, в знак уважения не прикрыв челюсть плечом. Из всего отделения только Коля-Коля умел искренне и адекватно молчать. Артур Александрович внезапно подумал, что если и будет по кому-то скучать на воле, так это по бесхитростному инвалиду ринга. Неожиданно даже для самого себя матерый Мозг, идущий в бега, остановился и спросил:

— Николай, хотите на волю?

Боксер вопросительно ушел в нырок, всем туго скрученным корпусом выражая недоумение.

— Там нет стен, Николай. Там люди, женщины и манящий ветер свободы. Хотите?

Многократно изувеченная челюсть дрогнула, приоткрываясь. Последовал резкий выдох и короткий предупредительный свинг левой в воздух. Ответ напрочь исключал двусмысленные толкования:

— Коля-Коля.

В коридорчик, выпустив последние клубы театрального дыма, выскочили Рыжов и Чегевара. Экстрасенс сдернул с шеи ожерелье из стаканов и поводил в воздухе руками, направляя в холл энергетический посыл к всенародному бунту.

— Эмигрируем, — коротко скомандовал Мозг, — Николай идет с нами.

Его соратники удивленно уставились на боксера. Тот прижал локти к животу, моментально уходя в глухую защиту. Возможно, у кого-то и могли возникнуть сомнения по поводу расширения численности бегущей группы. Но не успели. Многоголосый вой ударил по ушам и подтолкнул беглецов в спины, заставляя поторопиться.

— Будет торпедой! — понял замысел шефа Чегевара, с уважением глядя снизу вверх на Кнабауха, и они устремились навстречу свободе.

Побег шел четко по плану. Ничто не могло помешать им покинуть пределы отделения. Препятствий на пути не встречалось. Долго. Целых двадцать метров. До поворота к душевой. Возле двери с заранее вскрытым Чегеварой замком стояла постовая медсестра Галя Булкина. Такого сюрприза хитроумный план не предусматривал. Группа в синих пижамах встала, как вкопанная. Бегство неожиданно повисло на грани краха.

Медсестра повернула безупречно мелированную голову и с изумлением уставилась на Кнабауха. Вид окровавленного великомученика в венце и рубище потряс ее до оргазма. Она томно вздрогнула всем стройным телом. Внезапно полыхнувшая страсть к чему-то чистому, пронзительному и святому подступила к горлу, доставляя непередаваемое блаженство. Тем не менее служебный долг заставил непослушный язык протолкнуть строгие слова сквозь перламутровые губки:

— Далеко собрались?

Мозг сориентировался моментально. Великолепная память и тщательно собранная информация позволили с лету определять тактику.

Галя Булкина была человеком особенным. Правда, другие здесь встречались гораздо реже. Ее уникальность заключалась в способности любить. Злые люди когда-то, давным-давно, назвали этот божий дар патологией. И Галю долго лечили от нимфомании на женском отделении. Наука о душевных болезнях отличается от хирургии тем, что ампутировать пострадавшее место невозможно. Конечно, Булкину научили держать себя в руках и рамках приличий. Но полностью лишить способности к любви не смогли. Зато девушка прикипела к психиатрии душой. И телом, близким к совершенству. Особенно к заведующему отделением. Который и помог Гале поступить в медучилище. А потом и с устройством на работу.

Булкина шагнула навстречу оцепеневшим пациентам, круто заворачивая сексуальнейшим бедром, и спросила еще раз:

— Далеко собрались, мужчина? — Губы ее немного подрагивали, и в голосе звучала манящая хрипотца.

Кнабаух просчитал ситуацию на счет «раз». На счет «два» он улыбнулся и прорычал театральным тоном завзятого соблазнителя:

— К вам, владычица моих помыслов и грешных устремлений!

Галя машинально облизнулась. Тонкий розовый язычок невольно совершил круговое движение и чуть задержался, соблазнительно вибрируя между зубами.

— Я мечтал об этой встрече долгими ночами! — жарко выдохнул Кнабаух, тоже делая шаг вперед и глядя девушке прямо в томящуюся душу. — Ваши нежные руки ласкали меня в моих пылких грезах!

Булкина затрепетала. Вулкан страсти забурлил, окончательно просыпаясь. Высокая грудь подалась навстречу красивым и правильным словам сама собой, почти отдельно от хозяйки. Дыхание ее участилось, а сердце замерло.

— Пойдем же со мной, звезда моей мечты! — Руки Кнабауха протянулись в сторону душевой, словно указывая путь к райскому блаженству. — Вперед, к вершинам страсти!

Не то терновый, не то липовый венец сполз на самые брови. Он чуть не наступил на незавязанные рукава, болтающиеся под ногами. Но цель была достигнута. Галя тихо охнула и как загипнотизированная шагнула в приоткрытую дверь.

Цокнули высокие каблучки. Вихрем взметнулся короткий белоснежный халатик, едва прикрывающий длинные ноги. Упруго колыхнулось то место, откуда они росли. Величаво проплыл натуральный бюст неправдоподобно силиконового размера.