— Мама — это действительно большой вопрос, — смилостивился Кнабаух над бригадой. — А вот хомяк — наш шанс. И еще какой! Такие, как этот Потрошилов, за свое животное все отдадут. Он будет смеяться над избитым до полусмерти стариком и в то же время рыдать над чихающим грызуном. Поверьте, друзья! Я знаю психологию людей. — Он многозначительно помолчал и добавил: — И потом, за хомяка менты не подпишутся. Прошу прощения, заступаться не будут.

Восхищение наполнило комнату, вытесняя дым благовония. Благо вонь сама вылетела в форточку со сквозняком. Кнабаух купался в собственном обожании и наслаждался превосходством разума над тупой плотью. Тупая плоть была раздавлена силой его интеллекта и исступленно рукоплескала.

— Спасибо, господа, спасибо. Теперь предлагаю подготовиться. Игорь Николаевич, нам понадобится фотоаппарат и свежая газета. В вашем доме принято выписывать газеты?

— Не знаю, — потупился Рыжов и встал с дивана.

— Так откройте свой третий глаз и посмотрите.

Экстрасенс напрягся, но, кроме позывов в мочевом пузыре, ничего не почувствовал.

— Что там видно? — не унимался Кнабаух. — Предлагаю прогуляться до почтовых ящиков и свериться с показаниями приборов. Да! И прихватите с собой нашего специалиста по замкам. Пусть потренируется, освежит, навыки. Ему сегодня это пригодится.

Альберт Степанович сидел на кухне. По столу гулял Доктор Ватсон с синим бантом на шее. У него продолжался праздник. По этому поводу изо рта потрошиловского любимца торчала морковка. Есть он уже не хотел. В защечные мешки больше ничего не влезало. Но бросать продукт было жалко.

Из комнаты к праздничному столу подтянулся Клим Распутин;

— Альберт, мы погрязли в пороке! — заявил он безапелляционно. — Я впадаю в депрессию.

С улицы раздался леденящий душу вой. Алик отодвинул занавеску: Во дворе горел костер. Вокруг него исступленно скакал шаман, размахивая бубном. Но скоро упал. Два якута поволокли обмякшее тело в ярангу. — Меня им так просто не взять! — сказал Потрошилов.

Но холодок по спине все же прошелся. Северная мафия поражала неумолимостью и упорством. Бороться с ней в одиночку было тяжело и страшно. Алик нуждался в помощи. Но мамы рядом не было. Зато был Клим. Он встал рядом и с интересом осмотрел двор. Количество якутов на квадратный, метр его порадовало.

— А говорят, народы Севера вымирают. Брехня! Запас еще есть.

Поскольку разрыдаться на маминой груди было невозможно, оперативник решил опереться на плечо друга. Внезапно посерьезневший Алик загадочно произнес:

— Клим, мне надо с тобой поговорить…

Через полчаса Распутин знал все, вплоть до подкупа «дурно пахнущими понтами». Он былхирургом от морщин на лбу до мозоли на правой пятке. А значит, он был человеком действия. Проблема существовала. И прятаться от нее не имело смысла. Ее следовало решать конкретно и радикально. Костры за окном не оставляли другого выхода. Клим поскреб небритый подбородок.

— Здорово тебя обложили. Будем уходить утром.

— Куда? — жалобно спросил Алик.

— Есть только одно место, где мафия бессильна.

— Где? — изумился капитан милиции.

— Армия! — Хирург сказал, как отрезал.

— Что-о? — взвыл Потрошилов.

Вооруженными Силами мама пугала его с детства. В более зрелом возрасте маму сменил телевизор. Реальная жизнь с голубого экрана, была страшнее любых сказок. Алик твердо усвоил непреложную истину: армия — это такое место, куда лучше не соваться. Как оказалось, туда даже мафия предпочитает не лезть без нужды. Он преданно заглянул другу в глаза. В них что-то сверкало. Не то несгибаемая решимость, не то безумие.

— Клим, зачем нам в армию? Что мы там будем делать? — робко простонал Альберт Степанович. — Может, лучше пересидим в КПЗ? У нас там безопасней.

— Не боись! — успокоил его Распутин. — Заодно с парашютом прыгнем. У меня там прапорщик знакомый. Он за бутылку организует.

— Это действительно выход, — мрачно буркнул Потрошилов.

— Главное — отсечь хвосты. Уйти без следа. Чтобы никто не понял, куда мы делись.

— Это как? — Потрошилов посмотрел себе под ноги. У Конан-Дойля все оставляли следы. И найти можно было каждого.

— Дельтаплана у тебя, конечно, нет? — спросил Клим. Ответа он ждать не стал, продолжив: — Сам знаю. Не дурак. Это даже хорошо. Придется рисковать ради полной секретности операции.

Утро началось непривычно рано. Истерично затрещал будильник. Мощный, совершенно не музыкальный бас пропел:

Я проснулся рано утром,

Я увидел небо в открытую дверь.

Это не значит почти ничего,

Кроме того, что, возможно,.

Я буду жить!

[21]

Финальным аккордом по дому разразился грохот падающих кастрюль. Алик, не открывая глаз, буркнул:

— Сомневаюсь.

К металлическому лязгу добавился стеклянный звон. Альберт вскочил и помчался на кухню спасать уют дома Потрошиловых. Вместо мамы и овсянки там царил доктор Распутин. Меню радикально пахло жареной колбасой, луком и яичницей. Алик нерешительно остановился в дверях.

— Готов?! — тут же завопил Клим.

— К чему? — страдальчески промычал Потрошилов.

— К побегу!

Алик отогнул занавеску. В утренней мгле догорали костры. Стойбище ждало, тревожно затаившись. Якуты делали вид, что беспечно дремлют. Друг оказался прав: нужно было прорываться из окружения.

— Всегда готов, — печально отозвался Альберт Степанович.

В награду за смелость и решительность он получил к яичнице целый стакан водки. Пить ему не хотелось. Ехать в гости к военным — тоже. Прыгать с парашютом — и подавно.

— Мы рабы обстоятельств, — грустно сказал Алик и выпил.

На третьем противном глотке пришло понимание, что от поездки в армию не отвертеться. Водка гулко ударилась о стенки желудка. Стакан закончился. «И прыгать придется!» — понял Потрошилов. Но уже без ужаса. Даже с некоторым любопытством.

Они ушли через крышу. Клим легко открыл забитый наглухо люк. Всего за сорок минут работы. Предусмотрительно прихваченным из дома штопором. Пока он возился, Алик спустился на родную лестничную площадку. Мама могла приехать с дачи и, не застав сына, придумать себе самое зловещее. Таковы все матери, мыслящие инстинктами. Следовало ее предупредить. Он наспех нацарапал записку и сунул ее в дверь. Секретность секретностью, а родных надо беречь.

Высота пятого этажа показалась Потрошилову космосом. Они подошли к краю крыши.

— Страшно, — неуверенно заикнулся Алик.

— Экстремально! — радостно возразил Клим.

К ноге Альберта Степановича привязали бельевую веревку. В целях страховки.

— Если что, нырнешь, как с «тарзанки», — пояснил Распутин.

— Спасибо, —вежливо поблагодарил Алик.

Слукавил, конечно. Никакой благодарности он не чувствовал. Правда, Климу было все равно. Крышу огласил утренний гимн экстремала:

Я буду жить еще один день,

И будет еще одна пьяная ночь!

— А я? — спросил Потрошилов у телевизионной антенны.

Та тупо промолчала. Ее дело было транслировать мыльные сериалы. А это интеллектуально убивает даже железо.

Спуск проходил по балконам. С другой стороны дома от якутского стойбища. В обстановке строжайшей секретности. Клим страховал Альберта Степановича. Они ползли тихо, огибая ящики с цветами, подвешенные велосипеды и сохнущее белье.

На втором этаже мирно курил пенсионер Кузькин. У него над головой висела вяленая плотва. Утро дышало покоем. Кузькин пускал вонючие кольца дыма и мечтал о пиве. Внезапно в поле зрения пенсионера беспардонно влезли чьи-то ноги. Такое вмешательство в мечту может парализовать кого угодно. Следом за ногами сверху поползло остальное. Кузькин понял — лезут за рыбой! От возмущения перехватило дыхание. Папироса выпала из ослабевших пальцев. Он открыл рот и поступил так, как обычно поступают настоящие мужики. Утро огласил возмущенный вопль: