Грубо потираюсь членом между его ног.

Задумал это до того, как впервые переступил порог этого дома или после?

Смотрю в глаза, позволяя увидеть то, чего он так хочет – животное желания. Доли секунды до того, как содрогаются плечи, мальчишка съезжает ниже, бледнея, краснея, синея, испуганно цепляясь за мою футболку, сжимая ткань в кулаки, а в них пряча лицо. Отрезвляет, заставляет усомниться, хотя всё кажется прозрачным, словно озера гладь.

Отталкиваю, упираюсь руками в его плечи, обхватываю их, отодвигаю Хрупкость от себя. Ретируюсь в душ, пусть отрезвленный сомнением, но член ноет дико.

Ныряю под струю воды, обхватываю рукой стояк. Мальчишка соблазнительный. Упругая отличная задница, а какие губы. О неправильности мыслей о возможных действиях его рта с моим членом я подумаю потом.

Кончаю почти сразу, утыкаясь лбом в кафельную стену.

Спермотоксикоз? Да. Единственная, с кем я трахался в последние пять лет – работа. Чего ещё ждать от тела, позабывшего, что такое рядом нечто одушевленное, соблазнительно дышащее в эрогенную зону.

Парня нужно спровадить из моей жизни так же быстро, как он в неё вошёл. А мне нужно в бордель на той стороне.

***

Чересчур сосредоточенный крутится у плиты. Наблюдаю, привалившись к косяку двери.

- Не приходи больше, - ничем хорошим это не закончится. Для тебя.

Замирает и всё вокруг тоже, будто перед глазами снимок, запечатлевший вечность. Упрямо сверлю взглядом затылок. Резко разворачивает голову, встав полубоком, смотрит зверем через плечо. Что? Я озабоченный извращенец? Хмыкаю, криво усмехаясь, отталкиваюсь от косяка в сторону выхода.

- Дрю, - руки ловят, останавливая, вновь дыхание в шею. Не вызывает повторного возбуждения, скорее глухое отчаянье. – У меня просто… знаешь, я ещё никогда… - сбивчато, шёпотом, что я, догадавшись, цокаю. Затыкается. Рук не убирает. Стоим. Молчим. Опускаю голову, задумчиво смотрю на переплетение пальцев, плотно прижимающихся к моей груди, провожу рукой вдоль костяшек, беря ладонь в свою. Поворачиваюсь, смотрю в красивые, ясные глаза своими - мутными и подёрнутыми плёнкой. Наклоняюсь, захватываю его рот своим, мучаю, терзаю. Нет, я не нежен. Пробую его язык, пробую нижнюю губу, верхнюю, снова нижнюю, оставляю следы, чтобы завтра почернело от засосов. Задыхается в объятиях, пьёт воздух из моих лёгких, только бы не отрываться. Беспорядочно, наплевав на моё безоговорочное главенство и заданный ритм, целует, напиваясь как в последний раз. И я напиваюсь. До дна не достать, но пока губы не теряют чувствительность, кусаю до крови, зализываю раны. Успокаиваюсь. Конечно, беру себя в руки. Поддаюсь трусливым мотивам. Шепчу:

- Я трахну тебя и выброшу, - ласково, нежно. Дергается лишь через секунду, моргая, широко распахивая глаза, с непониманием смотря на мою улыбающуюся рожу.

- Я трахну тебя и выброшу, - повторяю, чтобы убедить. Да, ты не ослышался, малыш. Беги. Ведь мне так страшно, если ты захочешь остаться. Так страшно, если захочешь разрушить моё одиночество. Так страшно, если в мою обыденную пятницу время будет течь иначе. Так страшно увидеть весь мир в тебе, а не в курице из обшарпанного киоска и работе.

До боли в скулах улыбаюсь, придаю выражению глаз максимально ублюдский вид.

Сглатывает. Кажется, у тебя пол из-под ног ушел – хватаешься в подтверждение моим мыслям за край стола. Настолько вскружил поцелуем голову, что сказанное после просто не укладывается в твоей маленькой, светлой, жизнерадостной голове. Вновь поднимаешь взгляд, смотря на меня. Как же тебе больно, малыш. Почти успеваю прекратить быть эгоистом и вопреки собственному страху податься вперед и объясниться, сказать, что я трус, что твоё «у меня никогда еще» моему аналогично не менее. Тупой секс есть тупой секс.

Но когда на меня так смотришь, секс однозначно перестал бы носить оттенок пошлости, скорее это выражал бы привязанность, искренность. Ты ведь не просто раздвинешь ноги - впустишь в свою хрупкую, нежную душу, готовую влюбиться без памяти, отдаться без остатка, подарить себя… мне.

Не успеваю, толкаешь плечом, оставляя меня, наверное, насовсем.

Вот и всё. И я делаю вид, что мне не жаль.

***

Тыкаю карандашом в бумагу, силясь родить гениальную схему по поимке преступников, но в голове черная дыра по принципу: «Преступники вчера…кто вчера? Вчера? Что вообще вчера?»

Рэнар изображает вселенские страдания на диване, стараясь привлечь внимания всё более и более устрашающей гримасой.

- Какой-то ты хмурый, начальник, - шипит на ухо. Дергаюсь, ударяясь рукой о край стола.

- Твою мать, Рэнар, - бурчу, поднимая с пола свалившийся карандаш. – Я не в духе для твоих шуточек. Свали, - цепко прохожусь по нему взглядом, кивая за дверь. За дверь, Рэнар, за дверь! Не на диван!

Мальчишка, конечно, моим мыслям не внимает, вновь сваливаясь мешком картошки на моё офисное ложе. Угрюмо отворачивается к стене с отчётом, аки барышня обиженная. Спина его бесит и весь он тоже. Отправляю за кофе, с несвойственной мне прыткостью закрывая дверь на щеколду.

- Эй! – кофе и доставучий мальчишка, долбящий пяткой в дверь. – Ты совсем…? – злобно, вовремя затыкаясь, вспоминая, видимо, наш очень продуктивный разговор. – Напарник, - сухо. – Кофе забери.

Какая резкая смена тона, вот это театр. Улыбчиво распахиваю врата логова, ловко забираю чашку, улыбнувшись еще шире, захлопываю дверь перед носом юнца.

Уговорить себя не думать о хрупкости получилось. Вышло настолько хорошо, что не думается ни о чём вообще, в голове стоит картина его красивых, изящных рук; губы горят, шея тоже. Как будто бы я снова в огне. Но это пламя хуже. Оно не оставляет ожогов, но я ощущаю дикий физический дискомфорт, как будто по коже проходится горящая зажигалка. Достает изнутри и снаружи. Дома душ не оказывается спасением. Ни холодный, ни ледяной, ни кубики для алкоголя из морозилки. Быть может, я заболел? Температурит, кажется, под сорок градусов. Смотрю на градусник, врёт – тридцать шесть и шесть.

Не уснуть.

- И не проснуться бы, - потолок шепчет. Закатываю глаза, позволяя демонам начать ночные дебаты, выражающиеся в громогласной критике в мой адрес. Со всем согласен, ни с чем не спорю. Трус, слабак, скотина.

Звонит телефон. Сперва не понимаю, что это за звук такой. Ах да, отключить домашний телефон я так и не удосужился.

- Да, - выдыхаю в трубку, слыша непривычные помехи.

- Дрю, это Гарен, - кто? – Ты мобильник в кабинете забыл, он за закрытой дверью звонил уже трижды. Я подумал, может, что-то срочное, а ты забыл…

В смысле, забыл мобильник? Моргаю, хлопая себя по карманам джинс. Но я никогда не расстаюсь с телефоном.

Он всегда…

Приехал, выложил телефон на автомате, нагнулся за карандашом, телефона уже не было. Чёртов Рэнар? Но как он вернул телефон в кабинет, если я его закрыл, а ключи только у меня. И у Ланэля старшего. Конечно.

Срываюсь с места. Мчусь по городу, воспользовавшись сигналкой. У меня отвратительное предчувствие. Привкус смерти во рту, страха, той ночи, когда меня душили крики, тени, лик огня.

Тяжело дыша от бега по лестнице и бешеной скорости на поворотах в машине с полупинка выбиваю дверь, плюнув на поиск ключей от замка.

Пять пропущенных, три сообщения.

«Я пришел, как ты и просил. Жду». «Дрю, возьми трубку». «Ты… придешь? Зачем звал, если не придешь? Ответь!»

Хрупкость. Пальцы не гнуться. Но набираю номер. Сердце колотится, заходится в страхе, в панике.

- И сколько я намерен тут торчать на холоде?! Ты хоть знаешь, сколько я жду?! – воздуха не хватает, ловлю, ловлю - безуспешно. – Дрю?

- Где? – сиплю, закашлявшись. Задыхаюсь, как тогда после дикого пиршества матери огня. Выбиваю, не контролируя силу, ящики стола. – Малыш, где ты? – руки не слушаются, разгребаю ногами старые кипы бумаг.

- Что? В парке, как ты и написал. Я не…

- В каком? – замираю, позволяю себе не дышать. Только не…

- Лютер-парк. Я не понимаю…