- Я согласился, как ты выразился, работать с ним в паре, только потому, что ты потерял контроль над своим балбесом; сложив два и два, решил сразу пару главных проблем: по документам я теперь работаю в паре – никто не прикопается к твоему отделу, сына отдал под надёжное крыло, искренне веря, что я не дам ему пропасть и воспитаю из него мужчину, - и, конечно, из страха, что ненормальное, по твоему мнению, увлечение сына убийствами не трансформируется в какое-нибудь дерьмо, обеспечивающее пожизненное проживание в камере невесёлого режима с Фредди Крюгерами и Неуловимыми Джо.

Сэм вздыхает, проводя ладонью по лысине.

- Береги моего сына, Дрю.

***

Круговорот маньяков не замкнётся никогда. Извращённые разумы ищут пищу в угоду своему больному виденью мира, кладут на алтарь жертву, уничтожая её физическую оболочку с целью высвободить собственными руками энергию души и поглотить, почувствовать призрачное насыщение, усиливающее голод в сотни раз, заставляющий искать новые, похожие энергии, заключённые в клетках плоти.

Гурманы – обожаемый мною предмет исследования. Нет ничего более невероятного, чем изучать мир через чьё-то виденье. Учитывая, что все вещи, на которые смотрит гурман, приобретают особый, утончённый вид и окраску, рождающуюся в больном мозгу, диаметрально противоположны восприятию жизненных уровней здорового человека, более того – большинства убийц.

Гурманы – ищущие на запах особого вида эманации души, заключённые внутри живущих.

Пресса пишет: «Изощрённо убиты три девушки в районе Лютер-парка. Наша редакция настоятельно рекомендует: девушкам с натуральным рыжим цветом волос, возраста от восемнадцати до двадцати пяти, не гулять поздно вечером одним».

Такое ощущение, что маньяк будет убивать всех рыжих длинноволосых представительниц женского пола. Какое наивное самовнушение.

Гурманы улавливают идентичные состояния жизненного мироощущения, они выбирают для себя наиболее привлекательное внутреннее содержание мыслей и настроений, оплетённых тонкими сосудами решений и убеждений. Зачастую подобные друг другу схожи внешне: например, они не отстригают и не красят волосы, предпочитая запускать в них пальцы, когда их внутренняя птица рвётся за горизонт; они возвращаются с занятий по рисунку или с игры на фортепиано после десяти вечера. Никто даже представить не может, насколько похожие по физическим признакам имеют идентичные внутренние вибрации.

Конечно, это не обязательно должны быть женщины, пол вовсе не играет никакой роли. Удивлённые выводы: «Среди череды убитых девушек оказался парень» - умопомрачительное «оказался» будто бы случайно, будто бы маньяк просто из прихоти убийства всадил нож под рёбра юноши, ибо рядом не оказалось рыжих девушек. Подобный результат мысли звучит дико и абсурдно. Тем не менее головы, из которых вытекают эти выводы, не прилагающие никакого усилия для прокачки нити между ушей, заполняют восемьдесят процентов бюро полицейских земного шара.

С другой стороны хорошо, что пресса об этом ничего не знает, иначе хроники пестрили бы высказываниями типа: «Три человека идентичного духовного наполнения изощрённо убиты в районе Лютер-парка. Наша редакция настоятельно рекомендует: имеющих одинаковой длины мысленные токи содержания восприятия времён года не гулять поздно вечером одним».

Усмехаюсь, поднимаясь по лестнице. Обычный день местного копа скоро подойдёт к концу – осталось только разогреть купленный ужин и насладиться тишиной. В этом театре слишком шумные зрители.

Останавливаюсь у входной двери, внутренне заскрипев зубами. Кого ещё нечистая сила привнесла на мою лестничную клетку в вечер пятницы? Надеюсь, это не ко мне.

- Простите, вы Дрю Оливер Гулай? – надежды не оправдались.

Оценивающе смотрю на мальчишку. После паузы кивком подтверждаю его слова.

- Так это вы? – интонация напрягает, как и то, что подросток подошёл слишком близко. Зрачки расширены. Наркоман? Убийца? Наркоман-убийца? Хмурюсь, настороженно вглядываясь в лицо непрошеного гостя.

Спустя минуту ситуация не меняется: я нахожусь в жадном переплёте взгляда, юноша не двигается, всё в его чертах кажется каменным, но глаза, как застывшая смола, веками превращённая в янтарь, искрятся жизнью.

- Чем обязан? – так близко, что дыхание шевелит кончики его волос.

Оживает, чуть отшатнувшись к стене.

- Ох, так это правда? Я так счастлив. Вас очень трудно было найти. Вы переехали, ваша мать ничего не хотела слышать… Город расширился, и эта новая зона…, - улыбка в уголках глаз, кажется, всё его лицо преисполнено радости. Руки касаются покрасневших щёк, похлопав. Прячет себя в ладонях, между пальцев остались щёлочки для наблюдающих меня глаз. – Я так рад…

Трудно подобрать слова. Даже мысли в голове сложно выстроить. Тело шевелиться не хочет, ключи в пальцах не издают ни звука. Удаётся как можно удивлённее изогнуть бровь, подавая признаки хоть и не вербального, но всё же общения.

- Я Тим, простите, пожалуйста, что так неожиданно, я, наверное, напугал вас, - из моих рук извлекается пакет, от двери услужливо отходят. – Думаю, нам лучше поговорить внутри?

Прослеживаю взглядом жест, направленный в сторону моей квартиры. Задерживаюсь на кисти руки – с такими тонкими костями ему даже чашку тяжело держать, вряд ли у него под курткой прячется здоровенный топор, дабы принести месть на мою полицейскую голову за посаженных товарищей.

Открываю дверь, пропуская внутрь. Что же, под курткой топора не оказалась, только кожа да кости, прикрытые футболкой с призывом: «LOOK». Тощий, словно уличный кот, смотреть страшно. Разворачиваюсь, ухожу на кухню, доставая курицу из пакета.

Гость мелькает на стульчик, стараясь трансмутировать в его форму, явно неуютно себя чувствуя в нависшем молчании.

- Послушайте, я…

Прерываю, подняв руку:

- Поедим, потом выскажешься, - ставлю тарелку перед парнем, достаю столовые приборы. Ещё чего – на голодный желудок выслушивать явку с повинным или того хуже.

Жую курицу, рассматривая гостя, рассматривающего тарелку.

- Нечего тыкать несчастную птицу, ешь давай, - парень испуганно моргает, выпадая из мыслей, кивает, принимаясь за еду.

- Вещай, - повожу плечом, приготовившись переваривать информацию своим вторым полицейским желудком.

Заёрзав, пальцы вытягивают из кармана джинс сложенную фотобумагу. Беру протянутое фото, посмотрев на него, впервые удивляюсь настолько, что у меня почти открывается рот.

- Вы… вы помните? – смотрю на фото одиннадцатилетней давности. – Это я, я тот мальчик, что вы спасли из горящей больницы, - кладу фотографию на стол, смотря на ожившую историю, книгу с которой я закрыл очень давно. Знакомые янтарные глаза, тонкие, совсем по-детски сложенные черты лица, как будто ему всё ещё восемь лет, только ростом он стал с меня. Опускаю взгляд на длинные пальцы. Ты - Хрупкость. Точно. Её ребёнок.

Вздыхаю, прикрыв глаза.

- И что? – опускаю руки под стол, сжимая пальцы в кулаки. Перед глазами мелькает горящая больница, в ушах гремит треск стихии вперемешку с криками ужаса; торчащая из-под завала нога, испачканное сажей лицо.

- Вы в порядке? – из лабиринта давно сгоревшего воспоминания вырывает его голос. Проезжаюсь ресницами по его щеке, открыв глаза.

- О личном пространстве никогда не слышал? – вздрогнув, поспешно отодвигаю парня ладонью, уперевшись в лоб. Фыркает, усаживаясь обратно.

- Вы ведь жизнь мне спасли…

- Это мы уже выяснили, - сухо обрываю. Ситуация начинает напоминать какую-то дешёвую мелодраму. – Чего тебе надо?

Мальчишка поджал губы, опустив подбородок в ямочку между ключиц. Закатываю глаза. Сейчас заревёт.

- Я хотел бы сказать спасибо, - на удивление голос звучит резко.

- Не за что. Свободен, - ради этого искать человека с фото одиннадцатилетней давности? У него явно неверные представления о чувстве долга.

- Нет, я хотел бы отблагодарить вас, - членораздельно выговаривает каждое слово, подняв на меня напряжённое лицо.