– А ну не спать, - морщусь, нехотя приоткрывая глаза. – Иди, - кивок, и рука отталкивает меня в толпу. Оказывается, вокруг нас образовалась сумма единиц, на своё несчастье я упал прямо в руки матери того ребёнка. Её руки обхватывают меня, прижимая к вздымающейся груди, тяжёлые ладони падают на затылок, проходясь вдоль всего тела, удушающие объятия и улюлюканье вторящей толпы:

- Спаситель! Ты спас Тимми!

- Спаситель! …

- Мой сын жив!

- Жив! …

Руки сжимают мою челюсть, приподнимая голову вверх: на меня смотрят красные, заплаканные глаза благодарности и истинного счастья. Она глядит в меня, я ничего не разбираю в её лице, кроме дрожащих губ в тихом: спасибо.

***

Маман театральным жестом убирает залаченную белую прядь за ухо, придирчиво рассматривая свой внешний вид в зеркале. Строгий серый костюм, старомодные удобные туфли, боевой раскрас – всё в ней твердит то ли о предстоящем празднике, то ли о похоронах.

- Дрю, подойди ко мне, - выйдя взглядом за пределы своей красоты, я оказываюсь замеченным. Вздыхаю, подходя, смотрю на вечно работающую женщину, которой в кои-то веки удалось выбиться из ритма работа-дом. Не скажешь, будто бы для неё происходящее стало неожиданностью, как будто предстоящее мероприятие вписывается по секундам в её жесткий график. Всё для неё должное, всё привычное. Пожалуй, её манера воспринимать происходящее спокойно, ровно передалась мне генетически.

Та женщина заболела благодарностью. В результате её болезни мне пришло уведомление в виде бушующей толпы, звонка в школу, криков детей, сдержанного лицемерного гласа директора, звонка матери на работу – Дрю Оливер Гулай посмертно представлен к награде за спасение ребёнка из горящей больницы.

В моих кивках на чужие хвалебные речи и доли искренности не было, что в говорящих ко мне. Я смотрел во все глаза на единицы и толпы единиц, считающих своим долгом назвать меня «героем». Геройствуют герои, а не идиоты; геройствуют тщеславные, жаждущие толпы и горящих глаз, идиоты впадают в транс при виде силы огня, идиоты слышат стихию и шагают в её пасть, чтобы спасти Её ребёнка. Чьего ребенка? Не знаю. Тот глас был выше меня, он поглотил нутро быстрее пиршества стихии, он вдыхал в меня кислород, заставляя бежать вдоль трехэтажного стола, оббегая объеденные хозяйкой и её братьями блюда. Разве объяснишь это Единицам? Особенным? Не стадным идиотам?

Поэтому сейчас мы с мамой, изображая радость, смотрим в зеркало, пугаясь напора толпы, которая, казалось, тоже подхватила Её болезнь.

Шумные провожают до платформы, на которой радостно, словно луч солнца золотого, светится мэр. Тёрнер под оглушительные овации посмертно награждает за заслуги перед городом, страной, конкретной семьей, каждым человеком по отдельности, ещё полчаса распинается о великих человеческих качествах, под конец несчастное, затюканное происходящим дитя кидают в мои объятия для фотографии на память. Мальчик, таращась на меня во все глаза, как на восьмое чудо света, благоговейно приник тельцем к ногам, обнимая чуть выше бёдер.

Чувствуется, его маман ни на секунду не затыкалась о Великом Спасителе и Сохранителе, коли янтарные глаза наливаются такой святостью, смотря на меня.

Легонько провожу ладонью по волосам, пытаясь успокоить и отгородить ребенка от ненужного ажиотажа.

- Смотрите в камеру! На счет три: и раз, и два, и три! – вспышка фотоаппарата, и на нас наваливается масса, жаждущая сделать фото для семейной хроники, дабы рассказывать приукрашенную историю о Великом Укротителе Огня и Спасителе Сотен Детей. В тех историях будет кто-то невероятно героический и мужественный, смело рвущийся в огонь, пачками вынося детей; в них, конечно, не будет места для идиота, загипнотизированного гласом и огнём, блюющего страхом от собственной несостоятельности, теряющего сознание трижды на ковре травы и в тех женских руках, обладательница которых, понимала идиотизм ситуации, тряся за шкирку, как нашкодившего котёнка.

Ловлю взгляд мальчишки, прежде чем поток унесет его навсегда. Я просто тебя спас и всё.

Забыли, малыш?

========== Глава 2 ==========

Сейчас

Постукиваю пальцами по рулю, моргая чаще вечернего светофора. Надавливаю на газ, неспешно сворачивая с главной дороги в заезд, ведущей в очередную человеческую канализацию.

- Ты долго, напарник, - хмыкает мальчишка.

Молоко на губах не обсохло – уже тыкает взрослому дяде. С любопытством заглядывая мне за плечо, приподнимает бровь: - Закрась эту царапину уже. Ездишь по городу аки памятник: смотрите все - на моей двери оставил когтистый автограф маньяк Фредди Крюгер!

- Что у нас? – надеваю протянутые перчатки, ступая к огороженной территории.

- Очередной маньяк. Ещё подольше ехал бы, девчонка точно разложиться успела, - даже не смотря на него, вижу перед глазами тупую ухмылку на роже.

- Она мертва. Ей нет дела, когда я приеду.

- Моему отцу – есть, и отделению есть дело, когда ты приедешь. Это твоя работа, между прочим.

Останавливаюсь, поворачиваясь полубоком к «напарнику». Прохожусь взглядом по неокрепшему на вид подростку, хмыкаю, задерживаясь взглядом на лице. Юношеский пушок покрывает щёки, только начал пробиваться, как трава весной, руки подняли бритву, неумело прошлись сломанной газонокосилкой, оставляя после себя борозды, сейчас скрытые под пластырем. Нахожу взглядом весёлые искорки внутри его глаз, утаскиваю их на морское дно, позволив медленно потухнуть и расслоиться в толще. Ресницы дёргаются в такт свистящему звуку, сглатываемого кома, выжидаю; втягивает губами воздух, побольше, чтобы застрявшее бревно проскочило. Не стоит откусывать столько, сколько проглотить не в состоянии. Делаю шаг вперёд, мальчишка поперхнулся вдыхаемым воздухом, закашлявшись.

- Твой отец имеет власть. Над тобой. Поэтому и пропихнул твою никчёмную задницу сюда, видя, что сам прикладывать руку к своему будущему не желаешь. Теперь и я власть над тобой имею. Ещё раз тыкнешь мне – десять кругов вокруг дома будешь бегать с трупом на руках, - медленно отклоняю голову назад, любуясь застывшей в глазах дерзостью, сменяющуюся крупицей понимания своего положения.

Разворачиваюсь, доходя, наконец, до ограждения, перешагиваю.

- Дрю, - судмедэксперт поднимает голову. Киваю в ответ.

Окидываю взглядом землистую девушку, землистые волосы, ноги, вывернутые пальцы с ярко-оранжевым маникюром. Привычно заламываю руку, массируя шейный позвонок.

- Родителям сообщили?

Гилма устало указывает подбородком в сторону.

Ещё более землистая, чем труп передо мной, женщина, полулежит на муже. О том, что она жива, сообщает лишь отсутствие паники у мужчины, бессмысленно смотрящего перед собой.

- Эй, ты куда? – женщина отрывается от протокола, подняв на меня взгляд. – У нас тут полно работы.

Осматриваю краем глаза молоденькую девушку, точнее оболочку, при жизни хранившую молодость и принадлежность к полу. В её лице нет смерти, в нём больше ничего нет.

***

Ланель сверлит меня взглядом, сводя кончики пальцев на висках. Помассировав, пальцем толкает ко мне папку.

- Четвёртая, - обречённый звук его голоса умеет вселять безнадёгу. – Не отделение, а цирк какой-то.

- Не маньяк, а Неуловимый Джо, - просматриваю отчёт, задерживаюсь взглядом на цифре возраста. Всего лишь девятнадцать.

- Предыдущий Фредди Крюгер, нынешний Неуловимый Джо, просто отлично! Может операторов позовём, снимем кино?

- Твой сын придумывает им клички, - смотрю на главного из-за папки, рискуя нарваться на нервный срыв.

- Ах! Мой сын, значит! – началось. - А сам-то чего наехал на ребёнка? Чего прицепился со своим «ты-вы»? Ты же знаешь, он с самого начала хотел к тебе в напарники, чтобы учиться у тебя, стать похожим на тебя, у него вся комната утыкана раскрытыми тобой делами, - медленно изгибаю бровь – какие подробности. Ланель ловит моё удивление, стушевавшись, - с детства Ван Хелсингом зовёт, всё мечтал работать в паре…

Устало откидываюсь на спинку стула, серьёзно посмотрев на старшего.