Среди многосторонних заслуг Б.В. Томашевского, снискавших ему славу выдающегося литературоведа, пушкиниста, мастера текстологии, нельзя не отметить, что именно он поднял этот не «магистральный вопрос» на принципиальную высоту и со свойственной ему обстоятельностью доказал, что в научно-творческой работе редакторов-текстологов невозможно пренебрегать такой «малостью», как типографские опечатки.
В очерк текстологии, опубликованный в 1928 году под названием «Писатель и книга» (переиздание 1959 года тоже стало библиографической редкостью), Томашевский не случайно включил большой, насыщенный примерами раздел о причинах ошибок в наборе и их продолжительном влиянии на судьбу произведения. Оперируя наиболее близкими ему фактами из опыта первых советских изданий русских классиков, автор последовательно проводил мысль, что тексты искажаются согласно определенным законам. Но какие же это законы? Советский ученый не остановился на общих формулировках, а детально, так сказать, «с привязкой к местности», показал: вот здесь, в этом месте надо опасаться ошибки!
Впервые с четких научных позиций был рассмотрен процесс набора («психология набора», по выражению ученого), проанализированы наиболее типичные ошибки наборщиков, предпринята попытка классифицировать опечатки. «Это — первая цепь искажений, которым произведение подвергается в печати, — указывал Томашевский. — Это — своего рода подводные камни, которые полезно знать и предусмотреть» [109, с. 52].
Наблюдения и выводы Б.В. Томашевского существенно помогли раскрытию «механизма ошибок» в печатном слове. Можно даже сказать, что он интуитивно нащупал тот путь исследования, который в современной научной литературе получил название вероятностного прогноза в речевой деятельности, обеспечивающего «преднастройку организма к действию» [116, с. 3]. Ученый справедливо писал, что совершенные ошибки не могут быть только предметом бесстрастного наблюдения, но должны послужить основанием некоторому опыту, прокладывающему путь к тому, чтобы они не повторялись. За этим утверждением, однако, следует важная оговорка: «Понятно, никакой текстолог не может надеяться создать такие условия, при которых книги будут печататься безошибочно, но всякий изучавший вопросы редакционного дела с точки зрения гарантий точности воспроизведения издаваемого может указать на причины появления ошибок и тем отчасти парализовать разрушающее культуру слова влияние факторов искажения» [109, с.30–31].
Идеи Томашевского, высоко оцененные его собратьями-филологами и послужившие плодотворным стимулом для развития науки о критике текстов, к сожалению, почти не отразились в текущей полиграфической практике. Возможно, помешало этому то обстоятельство, что работники двух указанных областей находились как бы на противоположных полюсах, несмотря на усилия академика Ф.Ф. Фортунатова еще в 1904 году привлечь «типографский люд» к решению одной из насущных филологических проблем — реформе русской орфографии. Буквально по пальцам можно пересчитать публикации, в которых хотя бы в частностях намечалось сближение между запросами науки и производства печатного слова. В числе их статьи Г. О. Винокура «Язык типографии» (1924) и А.А. Реформатского «Лингвистика и полиграфия» (1933).
Профессор А. А. Реформатский писал: «Вопрос о специфике письменной речи в ее полиграфической форме является одним из основных слагаемых качества наших изданий» [96, с. 58]. А типографии, как ни в чем не бывало, продолжали искажать оригинал. Более того, если бы ученые лингвисты ознакомились с некоторыми статистическими данными, они бы с удивлением убедились, что ошибки наборщиков имеют постоянный, устойчивый характер.
На протяжении трех десятилетий, как в дореволюционный период, так и в советское время, регулярно проводились конкурсы наборщиков. Результаты их безусловно заслуживают внимания и наводят на полезные размышления.
1896 и 1925 годы — разница колоссальная! Страна за этот отрезок времени прошла великий исторический путь, шагнула от вековой отсталости к могучему социальному прогрессу. Большие перемены произошли и в типографском труде. Улучшились производственные условия, повысился образовательный уровень наборщиков. Стали ли они производительнее работать? Бесспорно. И все же победитель конкурса ручных наборщиков в 1925 году делал в среднем 6,9 ошибки на тысячу букв, даже чуть больше, чем наборщик, завоевавший первую премию в 1896 году. На ленинградском конкурсе 1928 года, в котором участвовали наборщики пяти крупнейших типографий города, среднее число ошибок составляло от 7 ,5 до 14 на тысячу букв.
Но, может быть, в машинном наборе (а он сейчас преобладает в большинстве типографий) картина более радужная? Как бы не так! «Постоянная величина» ошибок определилась и в работе на клавиатуре (с учетом, конечно, индивидуальных способностей наборщика). На конкурсе московских линотипистов в 1927 году среднее число строк, набранных с ошибками, равнялось 4%. В 1964 году на 1-й Ленинградской конференции по инженерной психологии стоял и доклад о психологии ошибок линотиписта и мерах борьбы с ними. И вот к какому выводу пришел исследователь: «Нормой считается 5 % ошибочных строк от общего количества набранных, но в практике ошибочных строк бывает 10-15% и более» [115, с. 27].
Пусть эти данные и не всеобъемлющи (и вдобавок нуждаются в проверке), но нельзя отрицать, что от качества набора существенно зависит качество отпечатанного текста (оставим пока в стороне другие, внетипографские факторы искажения). Однако не будем торопиться с выводом, что дело нисколько не подвигается вперед. Ряд принципиальных положений, выдвинутых в процессе исследования «механизма ошибок» в зрительном труде (здесь немалую роль сыграли разносторонние работы психологов, о которых мы скажем в следующей главе), убеждает, что «парализовать разрушающее культуру слова влияние факторов искажения» мы можем лишь одним способом — усилением контроля за всеми трансформациями печатного текста.
Вот почему «Семь раз проверь» — это ведущее правило на всех этапах пути от рукописи к книге. Рискуя вызвать «огонь на себя», должен заметить, что если бы это правило твердо и неуклонно проводилось в жизнь, незачем было бы писать книгу под таким названием.
Отступление от указанного правила никогда не доводит до добра. За примером недалеко ходить. Несколько лет назад в большую содержательную книгу советского историка «вкралась опечатка» такого рода, что ее нельзя назвать иначе, как, по Достоевскому — «позорной». Когда стали расследовать причины ее появления, то оказалось, что ровно шесть пар глаз смотрели не туда, куда нужно, шесть раз были нарушены требования действующих технологических инструкций по наборным процессам. И только седьмая пара глаз заметила ошибку. Но, увы, поздно! Это был один из читателей, который по выходе книги в свет позвонил в издательство и пожаловался на опечатку.
В интересной статье «Магическое число семь плюс или минус два» американский психолог Дж. Миллер на большом экспериментальном материале показал ограниченность оперативной памяти человека, могущей оперировать не более чем семью символами или объектами одновременно [73, с. 213]. К числу заинтриговавших Миллера семеричных сочетаний, известных в природе, быту, мифологии и т.д. (семь дней недели, семь основных цветов, семь тонов музыкальной шкалы, семь чудес света, семь дочерей Атланта и пр.), почему бы не добавить перл народной мудрости — основательный совет семь раз отмерять или проверять перед тем, как хочешь сделать что-то важное?
Проблемы точности печатных текстов в эпоху научно-технической революции выходят за рамки ведомственных взаимоотношений и привлекают к себе внимание большого круга лиц, представляющих интересы как «производителей», так и «потребителей», то есть тех, кто пишет, редактирует, рецензирует книги, с одной стороны, и читательской аудитории — с другой. Этому способствует ряд объективных условий. Во-первых, стремительно растет поток изданий. Так, на состоявшемся в 1968 году в Москве международном симпозиуме по планированию и организации научно-технических исследований указывалось, что ежегодно в мире печатается 250 тысяч книг и 4 миллиона статей по различным проблемам науки и техники [25, с. 37]. Во-вторых, быстрыми темпами, особенно в Советском Союзе, растут и тиражи. Сочинения Пушкина, Гоголя, Горького теперь не диво найти в каждой семье. В-третьих, в согласии со сказанным выше, неизмеримо увеличивается число глаз, следящих за каждой печатной строкой. Иностранцы называют СССР самой читающей страной, но едва ли отдают себе отчет, какой у нас вырос особенный читатель — вдумчивый, проницательный и отзывчивый. Читатель, высоко ценящий достоинство книги и сам заслуживающий всемерного уважения!
