Слова великого гуманиста послужили драгоценным заветом для отечественной медицины. В заглавиях каких других книг, как не медицинских, чаще всего мы читаем слово «ошибка» (например, «Ошибки клинической диагностики», «Источники ошибок при морфологических исследованиях» и т.д.). А в общесоюзном журнале «Вестник хирургии имени И.И. Грекова» из номера в номер ведется специальный раздел «Ошибки и опасности в хирургии».

Правда, изучение «механизма ошибок» пока что не выделено в особый раздел науки, как предлагал Пирогов, но данные для этого накапливаются во многих областях конкретной деятельности. Подвергаются пристальному анализу ошибки в математике и физике, зодчестве и шахматах (характерно, что еще в 1928 году советский шахматный мастер, журналист и партийный работник А.Ф. Ильин-Женевский написал статью «Психология шахматной ошибки»).

Книга немецкого математика Вальтера Литцмана озаглавлена, что называется, прямо в лоб — «Где ошибка?». Автор убежден, что теория и практика изучения ошибок заслуживают основательного исследования. В качестве серьезного вклада в это дело он называет вышедшую в Брюсселе в 1935 году книгу Лека «Ошибки математиков от древности до наших дней», в которой проанализировано около пятисот ошибок трехсот тридцати прославленных ученых [66, с. 37].

Недавно в Принстонском университете (США) начато издание журнала под экстравагантным названием «Приключения в экспериментальной физике». Журнал печатает статьи и заметки, в которых освещаются ошибки, неудачи и трудности в работе физиков с целью уберечь коллег повторения ошибок в аналогичных ситуациях.

Все больше интереса к изучению «механизма ошибок» проявляют филологи. Французский лингвист Ш. Балли считает неправильности в языке благодарным материалом для экспериментальных исследований, поскольку на фоне «помех» и ошибок отчетливее выделяются закономерности «нормальной» речи.

К углубленному изучению ошибок призывает лидер советской психолингвистики А.А. Леонтьев. Он пишет: «В отношении ошибок имеется масса предрассудков. Многие методисты, да и психологи вообще отрицают необходимость их анализа и изучения. Конечно, для чисто практических целей важнее делать все, чтобы ошибок не было, чем изучать допущенные ошибки. Однако, на наш взгляд, во-первых, нельзя добиться существенного улучшения существующей методики, не зная ее „слабых мест“, как раз и проявляющихся в ошибках. Во-вторых, ошибка является одним из важнейших орудий исследования нормального, правильного функционирования речевого механизма» [65, с. 78].

А.А. Леонтьев видит в речевой ошибке своего рода сигнал «шва» в речевом механизме, «разошедшегося» под влиянием тех или иных обстоятельств, и сожалеет, что работы по исследованию механизма ошибок у нас единичны [64, с. 101]. Как отмечает ученый, они касаются лишь произвольных ошибок в устной речи, психологических особенностей смешения и замены звуков. Но раз дело начато, мы вправе надеяться, что отсюда недалеко и до ошибок в интересующем нас печатном слове!

Следует по справедливости признать, что изучение профессиональных ошибок нигде не развернулось так широко и не продвинулось так далеко вперед, как в инженерной (или технической) психологии. Ошибки человека, имеющего дело с машинами и сложным оборудованием (оператора), всегда беспокоили ученых и инженеров. Чем сложнее становились технические системы, тем более точных действий они требовали от обслуживающего персонала, тем губительнее могла быть единичная случайная ошибка.

Повысить надежность действий человека как раз помогает инженерная психология, уже решившая ряд проблем, значение которых не ограничивается местным применением. Так, установлено, что представляют собой случайные и постоянные ошибки, исследованы характерные типы ошибок, отдельно изучались ошибки памяти, внимания, узнавания, понимания и оперирования.

Нет никакой натяжки в том, чтобы результаты изучения ошибок на одном объекте переносить на другие. Тем более что такой авторитет, как Норберт Винер, подтверждает, что «анализ одного процесса может привести к выводам, имеющим значение для исследования другого процесса» [23, с. 41].

Неожиданно на каком-то мысленном перекрестке сомкнулись интересы технической психологии и тех, кто озабочен повышением точности печатного слова. В частности, выяснилось, что выводы ученых, связанные с обслуживанием сложных агрегатов, имеют прямое отношение к работе ручных и машинных наборщиков. Исследования последнего времени показали, что работники ряда производств допускают больше ошибок обычно в конце рабочего дня.

Для полиграфического производства — это не новость. Этим вопросом занимался итальянский профессор Пьероччини еще в 1906 году. Он изучал, как изменяется производительность труда наборщиков типографии Николаи во Флоренции и сколько ошибок в наборе они делают в начале, середине и конце рабочего дня. Построенный им график наглядно показывает, что число ошибок увеличивалось перед обеденным перерывом, резко падало после небольшого отдыха и достигало максимума в последний час работы [71, с. 63].

В производстве печатного слова (мы предлагаем такое определение, как более широкое, чем просто — полиграфическое производство) не так-то легко отличить, что относится целиком к технике (перепечатка на машинке, набор рукописи/оригинала, изготовление клише, печатание), а что — к творческому труду (созданная автором рукопись, рисунки художника). Технические элементы все время вторгаются в творческий труд (например, правка корректуры автором), а без подлинно творческого решения подчас невозможно высококачественное полиграфическое исполнение (например, при репродуцировании картин великих художников).

Не справившись с потоком нахлынувших мыслей, теряется и делает ошибки автор. Но и техника, без содействия которой его творение не увидит света, иногда выходит из подчинения оператору и тем самым наносит ущерб выполнению авторского замысла.

Следовательно, законы инженерной психологии обязательны не только для оборудованной по последнему слову техники типографии, но в известной мере и для издательства (оно также все больше насыщается техникой) и, как ни удивительно, для ряда этапов литературного труда!

Наступление на ошибки в печатном слове ведется, так сказать, с фронта и тыла. С фронтальной стороны его ведут все лица, которые соучаствуют с автором в подготовке его произведения к изданию. На первых порах это его помощники и консультанты, которые знакомятся с его трудом, вносят свои замечания и поправки, перепечатывают написанное, считывают после перепечатки и т.д. Позднее — это рецензенты, редактор издательства, корректоры. Если издается литературный памятник, документальный материал или классическое произведение литературы, то места в первом ряду занимают научные редакторы, ученые-текстологи, заботливо снимающие ложные наслоения с подлинного текста, устраняющие ошибки первоначального прочтения и опечатки, закрепившиеся в предыдущих изданиях.

Наступление на «злые недуги» печатного текста ведется, как уже говорилось, и с другой, менее заметной стороны. Здесь силы развертываются не прежде, чем отпечатанные на бумаге машинисткой невесомые строчки превратятся в тяжелый металлический набор. Тогда в атаку на ошибки, пока они еще не стали опечатками (дальше будет показано, что это не совсем одно и то же), переходят типографские корректоры, наборщики-правщики, затем корректоры издательства и редакторы, наконец, опять же сам автор, если он читает корректуру так же строго и ответственно, как Чернышевский.

Равные ли силы участвуют в борьбе за точность с обеих сторон? Конечно, нет. Одни выступают во всеоружии знаний, научного авторитета, испытанной методики. Другие связаны рамками ведомственных инструкций и табелем нехитрых служебных обязанностей. Первые несут всю полноту ответственности за произведение, принятое от автора и сданное в печать. Вторым и горя мало, если что не так написано и отредактировано, лишь бы отпечатанное типографией строка в строку и буква в букву сошлось с тем, что в качестве «эталона» (подписной корректуры) утвердило к печати издательство.