Пусть Эдгар По и уверяет, что даже городской математик не в силах был разобраться во всей этой абракадабре, для привычного глаза здесь нет ничего непонятного именно благодаря тому, что оставшиеся на своих местах буквы дают вполне достаточную информацию. Отсутствие менее распространенной буквы (а буква «о» по встречаемости в частотном словаре русского языка занимает первое место) поставило бы нас в более затруднительное положение, особенно если бы ее недоставало в каком-нибудь редком, малознакомом термине, названии или фамилии.
Бывалый глаз приучен и не к таким ловушкам. На помощь ему, — как доказала наука, в необходимых случаях приходит память. «Многое из того, что, как нам кажется, мы слышим или видим, — указывал У.Джемс, — в действительности дается нам памятью. Мы не замечаем опечаток и представляем себе нужные буквы, хотя видим другие» [42, с. 96].
Память — это второе зрение, что остроумно показал английский психолог Дж. М. Стрэттон, несколько дней носивший специальные линзы, дававшие... перевернутое изображение. Ученый с удивлением констатировал, что продолжал действовать, как всегда, хотя его зрительные восприятия были совершенно необычными. Это значит, что человек не реагирует непосредственно на стимулирующие предметы, а подправляет их прошлым опытом.
Как ни эфемерно многое из того, с чем приходится иметь дело глазу, в большинстве случаев он отлично справляется со своими обязанностями. Ученые прямо-таки дивятся эффективности его работы.
Природа мудро позаботилась о том, чтобы не давать глазу лениться. Экспериментальным путем получены доказательства, что если в течение длительных промежутков времени отсутствуют внешние раздражители, приносящие информацию, функциональный уровень человека снижается [110, с. 15].
Мы уже знаем, что во время чтения глаза движутся неравномерно, как бы рыскают по печатной строке. Необходимо что-то «экстраординарное», чтобы приковать внимание к данному месту. Если бы мы не задерживали в нужных местах своевольное скольжение глаза по тексту, то никогда не могли бы замечать опечатки.
Но таково уж противоречивое свойство зрительных отделов мозга, что как раз опечатка нередко становится барьером, заставляющим глаз останавливаться... и соображать. Ряд психологов считает, что мыслительная деятельность только тогда и начинается, когда возникает какая-нибудь задержка. Когда действие протекает беспрепятственно, у человека нет оснований задумываться.
Это же чудесно, что работоспособность нашего зрительного аппарата повышается, что называется, его сопротивлением окружающей среде. Восприятие складывается, таким образом, не только из положительно действующих, но и отрицательных моментов, которые «режут глаз» так же, как диссонанс в музыке «режет слух».
На одной из улиц небольшого европейского города висел щит с отчетливой надписью крупными буквами «Водитель, стоп!» Это шаблонное предупреждение настолько примелькалось, что многие водители автомашин просто не обращали на него внимания и на полной скорости мчались дальше. Тогда психологи предложили сделать в надписи нарочитую ошибку: «водитель, спот!» И будто бы после этого все без исключения машины стали останавливаться.
Оставляя это курьезное сообщение на совести редакции газеты, перепечатавшей его из иностранной прессы, следует признать, что здесь хорошо схвачена важная психологическая особенность, которая систематически проявляется в процессе чтения. Мы, вероятно, так же без остановки мчались бы взглядом по наезженной дороге печатного текста, если бы не наталкивались на что-то необычное — перевернутую или не туда поставленную букву, нелепицу в словах, вообще какой-то непорядок в изложении или что-то противоречащее тому, к чему мы привыкли.
После всего сказанного, после того как мы на ряде фактов удостоверились в чудесных свойствах нашего доброго проводника по печатным строчкам, не умолчав и о его, осторожно заметим, «недоработках», — нетрудно прийти к несколько парадоксальному выводу, что положительный результат в зрительной работе зависит не столько от возможностей глаза, сколько... от нас самих! Посмейте-ка пристыдить его за пропущенную ошибку (а ведь в десятках книг походя ссылаются на несовершенство зрительного аппарата человека), и вы можете услышать в ответ мораль из басни Крылова: «Нет, стыдно-то не мне, а стыдно лишь тому, кто не умел понять, к чему я годен!»
Знаменитый девиз И. П. Павлова «Наблюдательность и наблюдательность» реже всего приходит на ум во время чтения. Читать и наблюдать, казалось бы, разные вещи. Психологи изучают различные типы чтения, но говорят либо об обычном, беглом чтении, без углубления в содержание, либо о серьезном чтении, ставящем целью изучение вопроса, о котором трактует статья или книга. Эмоциональный тип чтения, рассчитанный на художественное восприятие текста, кажется несовместимым со строго аналитическим (корректорским) чтением, имеющим целью проверку правильности текста с формальной, прежде всего орфографической стороны [128, с. 88].
Одним словом, каждый читает по-своему в зависимости от того, что намерен получить от книги и дать ей сам. Изрядную группу читателей составляют те, кому по роду их деятельности положено находить в тексте и устранять допущенные ранее ошибки. Не думайте, что это сравнительно узкий круг редакторов-текстологов и корректоров. Нет, в числе их и учителя, проверяющие тетрадки учеников, и сверщики телеграмм перед вручением их адресатам, и художники-плакатисты, и представители ряда других профессий. Все они образуют особый тип читателей, который мы, соединяя понятия «читать» и «наблюдать», назвали бы читателем-наблюдателем.
Читатель-наблюдатель — это, возможно, высший тип читателя, наиболее рационально использующий ресурсы своего зрительного аппарата, включая зрительную память. Это читатель, который в наибольшей степени развил в себе способность к «визуальному мышлению» (по термину итальянского художника Эудженио Карми, работающего над этой проблемой) [121, с. 27]). Яркий, поистине уникальный образец такого читателя-наблюдателя представил профессор А. Р. Лурия в завоевавшей широкую популярность «Маленькой книжке о большой памяти».
Ученый имел возможность долгие годы наблюдать человека с выдающейся памятью. По меткому выражению автора, ум этого человека работал с помощью зрения (у рядовых людей, наоборот, зрение работает с помощью ума). В нем не надо было развивать наблюдательность — она составляла неотъемлемое прирожденное свойство его ума [69, с . 54] .
При чтении у мнемониста Ш. возникали настолько яркие и прочные зрительные образы, что он не пропускал ни одной детали в описаниях и часто подмечал противоречия и ошибки, которые ускользали от внимания самих авторов. Так, читая «Хамелеон» Чехова, Ш. мигом запомнил, что полицейский надзиратель Очумелов идет через базарную площадь в новой шинели. Поэтому его сразу поразило несоответствие на следующей странице, когда Очумелов говорит городовому: «Сними-ка, Елдырин, с меня пальто». В начале рассказа «Толстый и тонкий» написано: «Нафанаил немного подумал и снял шапку», а кончается рассказ словами: «Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трое были приятно ошеломлены».
Подготовленный читатель-наблюдатель, имеющий солидное образование и профессиональные навыки, вероятно, в некоторых отношениях даже превзойдет выдающегося мнемониста, который больше действовал «по наитию», чем посредством определенного метода. Несомненным читателем-наблюдателем был профессор С. А. Венгеров, разглядевший, что в пушкинской рукописи следовало читать «село Горюхино» вместо «Горохино», как печаталось в ряде изданий. Читателем-наблюдателем был академик О.Ю. Шмидт, как бы мимоходом замечавший ошибки в книгах, которые он читал. («Я невольно остаюсь редактором», — говорил Отто Юльевич, тем самым подчеркивая одну из сторон редакторского труда.) Таким же читателем-наблюдателем был крепко запомнившийся Паустовскому корректор одесской газеты «Моряк», бывший редактор сытинской газеты «Русское слово» Ф.И. Благов, который правильно расставил знаки препинания в рассказе Андрея Соболя и превратил раздерганный, спутанный текст в прозрачную, литую прозу.
