- Отлично. Кстати, - повернулся к нам царь, - если не выполните поручение, найду и убью. Так-то.
- Мог бы и не угрожать, - пробурчал оборотень ему в спину.
Я же хранил гордое молчание до самой кладовой. Но едва за нами закрылась дверь, кинулся на Серого:
- Ты почему молчал?! Неужели сложно было извиниться?!
- Ему передо мной извиняться надо, а не мне, - лениво протянул оборотень, растягиваясь на полу.
- Как это? - опешил я.
- Так. Этих курей золотых я ему по заказу делал, а он взбесился, что они все живые получились, и выгнал меня взашей без оплаты. Я обиделся и решил забрать поделки. И ничего не вышло. А этот гад ещё и Яге нажаловался, что я к нему в курятник залез. Так-то.
Я молчал, поражённый неприглядной правдой случившегося. Оба виноваты, обоим есть за что прощения просить. А я влез как дурак со своими советами, и вот что получилось. Ой, мама дорогая! Хотя нет, матушке лучше об этом вообще не знать. С ума сойдёт от таких моих подвигов.
Я с тоской уставился в чёрную стену кладовки. Лучше умереть здесь, на жёстком полу пахнущей зерном кладовой, чем завтра с утра отправляться к царю Косарю непонятно зачем. И что ж мне дома-то не сиделось?!
Хмурое утро вполне соответствовало моему настроению. На Серого я старался не смотреть, виня его за всё произошедшее ночью. Впрочем он и не приставал с разговорами, молча собираясь в путь. Так в полном молчании мы и покинули негостеприимный дворец царя Берендея.
Лес уныло опустил ветки под непрекращающимся нудным моросящим дождём. Птиц и другую живность слышно не было, только тихое шуршание быстро надоевшего к середине пути дождика. Вот блин! Я ведь даже рогожу из дома взять не догадался, чтобы укрыться от дождя. Думал, совершу быстренько подвиг и домой. Мысль о доме неприятно царапнула и заставила горестно вздохнуть.
- Перестань, - угрюмо обратился ко мне Серый. - Я и сам знаю, что кругом виноват. Давай лучше тут на полянке остановимся, хоть поедим нормально, а то этот жмот даже хлеба в дорогу не дал.
С тем, что царь Берендей - жмот, я был согласен. Действительно, мог бы хоть чего-нибудь с собой дать или во дворце накормить на худой конец. А так: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. А я утром из тёплого дворца даже на крыльцо не выйду.
Мы насобирали сырого хвороста, с трудом развели не желавший никак загораться костёр и хмуро стали ждать, когда закипит наша каша "Всё, что было в котомках".
- И что теперь? - глядя в огонь, уныло спросил оборотень. - Домой пойдёшь?
- Почему? - удивлённо спросил я.
- Да зачем тебе это вообще надо? Кто я тебе?
В голосе Серого послышалась такая тоска, что, честное слово, захотелось его как маленького прижать к груди и убаюкать. У матушки это бы очень хорошо получилось.
Но я не матушка, баюкать взрослого парня не буду, а потому просто ответил:
- Мы же товарищи. Пусть и на несколько дней. И это я придумал к Берендею идти, значит и к Косарю тоже с тобой пойду. Это же так просто.
- Точно дурачок, - проворчал оборотень, но прежнего отчаяния в голосе не было. - А отец от меня быстро сбежал. Всего месяц вместе и пожили. Как увидел прыгающую по лесу скамейку, сказал: "Ну и дурак у меня сын" и сбежал.
- А я не сбегу. - твёрдо произнёс я и предложил, - Давай уже кашу есть. А то так вкусно пахнет.
Но не успели мы приступить, как меня осенила одна догадка:
- Серый, а избушку Яге ты случайно не чинил?
- А как же, - хохотнул он. - В первый же день нашего знакомства. Очень хотелось ей что-нибудь полезное сделать. Она когда результат увидела, дара речи лишилась. Я даже испугался, что совсем говорить перестанет. Но она ничего, к вечеру уже говорила и даже кидалась в меня чем ни попадя. Это избушку так расстроило, что та даже заревела. Мы её вдвоём с Ягой еле успокоили. А пока успокаивали, Яга остыла и оставила меня у себя. Ну всё, давай уже кашу есть! А то скоро слюнями всю полянку закапаю.
К концу нашего завтрака прошёл и дождь. Солнышко радостно переливалось в висящих на концах веток каплях, над головами закружились и неуверенно стали перекликаться первые высунувшиеся из гнёзд птицы. Даже лежащая под ногами хвоя, казалось, приподнимается навстречу солнцу и торопит нас: "Быстрее в путь! Вас ждут великие дела!". Мы послушались этого неслышного зова и радостно зашагали в сторону Косариного царства.
Вот уже и знаменитый на всю округу орешник, а за ним... Точнее, с нашей стороны и перед нами... Воистину не известно что! Нечто кашеобразное, но при этом с руками, ногами, головой и, кажется, грязным распустившимся бантиком на... волосах? Это нечто всхлипывая тёрло руками глаза, не замечая нашего приближения.
- Эй, ты кто? - негромко окликнул я это нечто.
Оно испуганно вскинуло свою кашеобразную голову и уставилось на меня глазами-смородинками.
- Пыха, - негромко ответило существо, так же пристально вглядываясь в меня.
- А Пыха - это кто? - снова спросил я.
- Пыха - это я, - капризно ответило существо, перестав пугаться.
- Вот уж воистину... - начал я, но Серый прервал мои размышления резонным вопросом:
- А ты чего здесь делаешь?
- Я пошла гулять и заблудилась... - начала шмыгать носом Пыха. - Лес страшный, а ту ещё и до-о-ждь...
Она снова заплакала. Её слёзы тоже были из каши. И вообще больше всего это чудо напоминало ожившую кашу. Если бы, конечно, каша могла ходить и говорить.
- Пойдём, горе луковое, выведем тебя из страшного леса, - поднял на руки Пыху Серый.
- Я не горе, я Пыха, - радостно ответила та, обнимая его за шею. - А ты хороший.
- Ага, - не стал спорить Серый. - А ещё весь в каше.
Как оказалось, это чудо с бантиком уже искали. Причём вся кухня во главе с главным поваром. Который и оказался "отцом" потеряшки. Пробовал новый рецепт с заморскими травами и вот допробовался. Мы сдали Пыху счастливому "папаше" с рук на руки, после чего Серого отправили в баню отмываться от последствий общения с новой знакомой, а я предстал пред блёклые очи царя Косаря.
Говорят, что когда-то, в далёкой юности царь Косарь был очень хорош собой. Пышные волосы цвета спелой ржи, ярко-голубые глаза и высокий рост снились многим девицам и молодым жёнкам. Сейчас от прежней красоты ничего не осталось. Вместо пышной шевелюры - блестящая лысина, глаза поблекли, а высокий рост вкупе с необычайной худобой царя делал его больше похожим на Кощея, нежели на любимого некогда многими красавца. И что самое поразительное, захотел на старости лет Косарь жениться! В молодые-де годы прокапризничал, провыбирал, а теперь уж как бы совсем без наследников не остаться. Словом, если ты, Иван царевич, хочешь что-то от меня получить, то изволь доставить выехавшую из соседнего королевства невесту.
Каким образом этот наследник Кощея умудрился заманить к себе невесту, я понял, только когда с ней встретился. И встреча эта была незабываемой.
Мы с Серым уже около часа ехали навстречу этой странной девице, когда услышали впереди стук копыт.
- Невеста? - спросил я у своего спутника.
Тот лишь недоумённо пожал плечами:
- А я почём знаю? Доедем - увидим.
Мы пришпорили выданных престарелым женихом коней и вскоре наблюдали скачущую верхом растрёпанную сероволосую и сероглазую девушку. Странно. На кого-то она похожа.
Додумать эту мысль мне не дал сдвоенный удивлённый крик:
- Васька?!
И тут же мой спутник и незнакомка соскочили с коней. И снова хором:
- Ты чего здесь делаешь?!
В недоумении уставились друг на друга, а потом, опять хором, расхохотались.
Оказалось, что в невесты царю Косарю сосватала Василису, сестру Серого (которого, кстати, вообще-то зовут Василием) их предприимчивая мамаша. Она активно строила семейное счастье с письмоводителем, доставлявшим корреспонденцию в двух соседних царствах. Этот письмоводитель и рассказал будущей супруге о желании Косаря жениться. Да ещё и портрет будущего жениха показал. Правда, пятидесятилетней давности. Не знавшая про такие тонкости мамаша Василисы сразу сообразила, что может породниться с королевской семьёй и выслала Косарю портрет своей дочери с письмом, где написала, что её Василиса - царевна самого что ни на есть благородного происхождения. Косарь, не проверяя информацию, с готовностью откликнулся на предложение, и уже через две недели (жених торопил, ну оно и понятно) смущённую Василису мать поцеловала в лоб, посадила на коня и благословила на долгую и счастливую семейную жизнь. Что думает по поводу этой жизни сама Василиса, мамашу не волновало. А девушка спорить с властной родительницей не стала.
