Может, Адамас совсем не знает, какой он на самом деле?
За припоминанием всех мало-мальски важных деталей, которые могли хоть как-то относиться к этой загадке, Адамас благополучно прослушал остаток лекции, не уловив ни слова и даже не запомнив ещё несколько основополагающих принципов, появившихся в таблице. Не заметил он и перерыва, так и просидев над своим планшетом и конспектируя собственные мысли и известные фигуры. У него крепло чувство оставленного за бортом: так или иначе отец растил из него того, кто однажды займёт его место — может быть, даже президентское, — но отчего-то за все эти годы так и не удосужился посвятить своего наследника в самую важную тайну. Он услышал её от действующего агента МД вместе с ещё кучкой непонятно кого, будущих мальчиков и девочек на побегушках, как вообще такое возможно?!
Но кое-что из лекции Адамас всё же для себя вынес. МД становилась ему всё ближе: он ведь тоже терпеть не мог слабых. И с удовольствием отдал бы свою жизнь за то, во что верит, — если бы только было во что верить. Идеалы ГШР, если они вообще существовали в природе, пока представлялись ему отдалёнными и туманными, в то время как МД только что разобрали по полочкам. Нет, само собой, все они: и отец, и Миа, и Кит с Рафаэлем и Рейном — что-то да отмечали от себя в Генштабе, чего нет у Мессии… что же это было? Благородство — точно было. Отец ещё говорил, что это самое выгодное отличие Аспитиса от предыдущих правителей, наверное, поэтому они и смогли сойтись, отец ведь не разговаривает с теми, кого не считает людьми. Но Аспитис не простил — и где тут это хвалёное благородство?
Чего-то, наверное, отец в нём недопонял — или ему просто это не было нужно. Зато Адамас твёрдо решил действовать так, как он сам считает правильным, здесь, в лагере. Если после этого его сошлют в МД, что ж, тем хуже для них.
После окончания занятий Адамас внимательно следил за Беккером — сколько, в конце концов, можно было терпеть этого слабака? Его компания была готова по первому же слову кинуться на рейтера, но для этого его надо было поймать, а Беккер как будто нарочно избегал весь вечер мест, нефиксируемых видеокамерами.
Утром вторника Адамас даже почти согласился сам с собой великодушно предоставить Беккеру вплоть до Нового года побегать на свободе: он плохо спал, так и не сумев накануне сделать того, чего жаждал всем сердцем. Однако буквально спустя минуту после пробуждения их барак забурлил, что-то горячо обсуждая, и Адамасу на голову свалился Кристиан.
— Ты это видел?! — прошипел он, размахивая планшетом с какими-то чёрно-белыми картинками. — Ночью появилось! Ты что, даже вибрации не чувствуешь?
— В отличие от тебя я не сплю на технике, — закатил глаза Адамас, злой от недосыпа, и схватил лежащий на тумбочке планшет с мигающим диодом оповещения.
Картинки оказались шаржами за подписью Беккера — довольно талантливыми, на взгляд Адамаса, совершенно не умеющего рисовать — и были посвящены каждому в их бараке. Адамас увидел Токкина, изображённого в виде подмявшей чьи-то спины бьющей себя в грудь заштрихованной под чёрный высокогорной обезьяны, Иларио, погребённого под огромной штангой, Эхсана в окружении десятка абсолютно одинаковых девиц, каждая из которых пыталась оторвать себе кусочек на память, а он лишь страдальчески смотрел в небо. Один из интернатовцев-эмдэшников ползал в ногах у ледяной статуи, в которой узнавался Бельфегор. Здесь даже были близнецы-Шштерны и Герберт: терасы представляли из себя единое целое, в котором одна часть припала на колено, явно целуя кому-то невидимому руку, а вторая тянулась ввысь, недовольно оглядываясь на первую (поскольку картинки были чёрно-белыми, нельзя было понять, кто есть кто); ну а Герберт в виде тумана с многозначительной ухмылочкой охватил собой весь лагерь.
Кристиана Адамас обнаружил почти в самом конце — он любовно расчёсывал длиннющие волосы, сидя, подобно сказочной Рапунцель, в башне из чьих-то костей и не обращая внимания на томящихся внизу преподавателей. На последнем же рисунке хорон узнал себя: он, во главе своры разномастных псов на толстых тяжёлых цепях, гнался за зайцем, судя по следам на земле, как раз применившим излюбленный приём — двойную восьмёрку. Морда зайца очень напоминала Беккера, след, по которому шли охотник с собаками, вёл прямиком в болото, а запутанные цепи в руках охотника ясно свидетельствовали о том, что он утонет вместе с гончими. Вспыхнув, Адамас спрыгнул с кровати и подлетел к наблюдавшему за ним рейтеру.
— Это что ещё такое? — громко спросил он, и разноголосица в бараке стихла в одно мгновенье. Беккер широко улыбнулся.
— Искусство, — отозвался он. — Результат недельных наблюдений.
— Кем ты себя возомнил вообще?!
— Да ладно тебе, Матиас, — примирительно сказал кто-то из парней, но Адамас даже не стал оборачиваться. — Смешно же.
— Смешно? И вы будете позволять какому-то дохляку смеяться над собой? — Адамас взмахнул планшетом, уже вне себя от ярости, и рейтер склонил голову набок.
— Смеяться над собой полезно, Матиас, — странным голосом проговорил он, как будто возвышая себя над хороном. — Может, тебе стоит этому поучиться? И твоему брату заодно.
— Не было бы здесь камер, знаешь, куда бы я тебе твой блокнот засунул?! Почаще оглядывайся, Беккер. Такому зайчишке, как ты, только это и остаётся, — одним движением Адамас разорвал напополам первый же схваченный с тумбочки рейтера альбом и, развернувшись, прошествовал обратно к себе, чтобы переодеться.
Барак молчал и прятал глаза — Адамас знал, что никто не посмеет заступиться за собачонку Токкина. Нужно было только дождаться вечера: сегодня Беккер уже от него не спрячется.
Незадолго перед отбоем он вызвал Беккера в «тёмную» область с помощью телефона не посмевшего ему отказать Нолана — даром что этот аурис был из МД, от рейтера в поведении он ушёл недалеко, поэтому общался с ним неплохо, даже примкнув к сильным лагеря сего. Ничего не заподозривший Беккер пришёл почти сразу — и от первого же удара Адамаса улетел в угол. Как хорону ни хотелось отвести душу, заметно избивать рейтера было опасно, и он лишь разбил ему губы, предоставив остальным потренироваться в нанесении невидных глазу, например за одеждой, травм. Когда экзекуция закончилась и рейтер скорчился в своём углу, едва дыша, Адамас уронил ему на голову его же найденный альбом с оригиналами шаржей, где горло зайца перерезала кроваво-алая удавка, и, удовлетворённый, пошёл спать.
Вплоть до обеда следующего дня Адамас ждал разноса от руководства — не мог же Беккер умолчать о столь вопиющем поведении, — однако его всё не следовало. На занятиях рейтер был молчалив, в ответ на вопрос Дилайлы о том, что у него с лицом, лишь улыбнулся и сказал, что в темноте больно налетел на косяк, на физкультуре разминался и бегал вместе со всеми, хотя знающему и было понятно, что это даётся ему с трудом, и Адамас окончательно уверился в мысли, что столкнулся не просто со слабаком, но ещё и с терпилой. Он увидел, что после обеда Сати, которой Беккер сегодня незаметно избегал, решительно потащила рейтера к столам у учебного корпуса, где обычно проводили свободное от трапезы время между парами, и решил послушать, о чём они будут разговаривать.
Стол был поставлен совсем близко к углу здания, за которым начинался пустой сейчас задний двор и, дальше, плац, а выступы стены учебного корпуса просто располагали к тому, чтобы шпионить. Обойдя здание с другой стороны, Адамас затаился там и стал наблюдать за «сладкой» парочкой: Беккер расслабленно сидел на скамье, а Сати встала напротив, с суровым выражением лица скрестив на груди руки.
— Ну? — грозно спросила она, и рейтер вздохнул.
— Что «ну»?
— Долго ты отмалчиваться будешь? Бегаешь от меня весь день, губу разбил, на физре как кукла на шарнирах. Почему рубашку с длинным рукавом надел? Покажи руки!
— Ты мне мамочка, что ли?
— Я тебе названая сестра, нет разве? Давай-давай, показывай, — потребовала Сати, но Беккер лишь в преувеличенно непричастной манере засвистел. Раздражённо выдохнув, хорони схватила его правую руку и, прежде чем он успел её вырвать, задрала рукав до самого плеча. Адамас едва слышно хмыкнул, даже со своего места разглядев там багровые синяки, а Сати лишь сдавленно охнула.
