Он резко развернулся и пошел прочь, сопровождаемый оруженосцами. Если бы взгляды могли убивать, Павил давно бы превратился в кучку пепла. Люди смотрели ему вслед и плевались, несмотря на страх наказания, потом перевели взгляд на своего принца. Его избили, выставили обнаженным, но пытка не унизила его, а возвела в ранг мученика, и когда какая-то девчушка подбежала и обернула вокруг его стана большой кусок зеленой ткани, даже стражники не посмели остановить ее, сделав вид, что все в порядке…

========== Глава 4. Рабские будни. ==========

В том, как упрямо Павил пытался сломать меня, превратив в животное, было что-то ненормальное, почти демоническое.

Сколько я себя помнил, Таргаса всегда воевала, и одним из главных военных трофеев были пленники, так что рабы имелись в столице почти у всех, и не только у знати. Мужчин чаще всего оскопляли, но на этом физические издевательства над ними заканчивались. Они выполняли тяжелые работы по дому и в поле, некоторые хозяева использовали рабов мужского пола и для более легких занятий - уборки, готовки и стирки, если не могли позволить себе купить женщину, которые стоили на рынке в два раза дороже. Очень редко, если между рабом и хозяином возникало доверие, невольник мог стать телохранителем господина или его личным оруженосцем.

Рабы не носили ни цепей, ни ошейников, а только браслет на руке, на котором было выбито два имени - хозяина и невольника. Браслет нельзя было снять без посторонней помощи, и ни один кузнец в городе никогда не согласился бы на подобную работу, будучи в твердом уме и здравой памяти. Были, конечно, случаи попытки побегов среди рабов, но в основном они быстро смирялись со своей участью и подчинялись обстоятельствам. Их не стерегли, они имели возможность свободно передвигаться в пределах хозяйского дома и окрестностей, ходить на рынок за покупками и общаться друг с другом. Наказывали рабов только за серьезные проступки и никогда без причины, по прихоти или для развлечения.

Труднее и печальнее была участь рабынь, в большинстве своем вынужденных удовлетворять еще и похоть хозяев, однако и их никто не унижал просто так, от безделья или по злобности натуры и не хлестал плетьми, как это сделал со мной Павил.

Своими поступками он напоминал мне безумца, поглощенного своей местью. Я никогда не испытывал любви к женщине и не знал страданий потери любимой, поэтому мне было сложно понять столь сильную одержимость чувств в другом человеке, тем более в таком жестком и безжалостном наемнике. По сути Павил был для меня незнакомцем, и вот теперь, несмотря на свое зависимое положение, я с изрядной долей любопытства наблюдал за ним, удивляясь, что и в таком безжалостном кровавом полководце, прошедшем с мечом и огнем через семь королевств, осталось место человеческим чувствам.

Прошло три дня в неволе, и все они были одинаковы. Ранним утром меня поднимали пинками с жесткого ложа и вели в комнаты к генералу. Я хорошо знал, что входит в обязанности личного раба знатного господина, и поначалу был уверен, что мне придется делать что-нибудь подобное, однако этого не случилось. Меня просто швыряли в угол возле стола и ставили там на колени. Похоже, ему доставляло какое-то извращенное удовольствие видеть меня униженным и подчиненным, пускай даже и только внешне. Мне запрещалось на него смотреть и что-то говорить, я должен был стоять, согнувшись, а еду брать только ртом. Все это убедительно доказывало, что раб ему не нужен - он собирался сделать из меня скулящую покорную собаку, с благодарным гавканьем бросающуюся на брошенные его рукой кости.

Я чувствовал, что долго так не протяну. Почти без пищи и без сна, с постоянно вывернутыми за спиной руками и сбитыми в кровь коленями - я сам не знал, чего хотел сильнее. То ли скорее умереть, избавившись от постоянных унижений, то ли назло врагу все вынести и не сломаться, а после, улучив момент, вцепиться в его горло зубами. Тело ломило от усталости, вызванной долгим стоянием в неудобной позе, шею и щиколотки нещадно саднило, а он еще и бил меня по икрам тонким гибким прутом, наказывая за отказ хватать зубами пищу или лакать из корытца теплую мутную жижу, именуемую водой, уподобляясь скотине.

Иной раз, стоя возле него на коленях, я засыпал от усталости и падал на пол, но меня тут же поднимали и возвращали в прежнюю позу. Только ночью я получал несколько часов относительного покоя, но и тогда муки голода не давали мне по-настоящему забыться, мой сон был тревожным и зыбким, его могли в любой миг прервать и снова потащить меня исполнять новые абсурдные приказания генерала.

Единственные минуты блаженства в рабской беспросветности - утреннее мытье. Павил не желал нюхать вонь грязного раба, поэтому меня ежедневно опускали в чуть теплую воду, бросали жесткую губку и заставляли тщательно смывать с себя пот и пыль. Мыльный раствор щипал царапины и мелкие порезы на моем теле, но все равно я наслаждался ванной, ощущая, как вода мягко струится вокруг меня, обволакивая уставшие мышцы и даря обманчивое ощущение успокоения. Но длилось оно недолго. Не успевал я расслабиться и отдаться приятной нирване, меня уже грубо ставили на ноги, выливали на голову ведро чистой воды и швыряли грубые рабские одежды, которые тут же намокали на теле, причиняя мне дополнительные страдания.

- Ну что, Або, проголодался? - с издевательским смешком спросил Павил на четвертое утро, когда меня приволокли и поставили перед его повелительным взором. - Скажи об этом вслух и попроси о милости, тогда мы будем вместе наслаждаться пищей! Смотри, какое нынче аппетитное на завтрак мясо! Да и овощи неплохи.

- Каких ты ждешь от меня слов, генерал? - исходя слюной от восхитительного запаха хорошей еды, промычал я. - Человеческой речи или собачьего воя? А может, мне уж сразу и похрюкать по-свинячьи?

- Ну что же, дерзкий идиот, я достаточно тебя терпел, - с тихой угрозой прорычал он, сморщившись, словно от зубной боли, - но ты не оценил моих усилий. Ты сам сделал свой выбор и отныне лишен моего покровительства и особого отношения!

- Особого отношения? - с горькой иронией хмыкнул я. - Ты сумасшедший ублюдок, если называешь свое стремление сделать из человека мерзкое животное покровительством! Я повторю тебе, раз ты глухой, что никогда не опущусь до свинского состояния, продав честь и достоинство за кусок мяса, так что не трать на эти глупые выходки свое время, которое сможешь использовать на другие цели. Отправь меня на рудники или прикажи забить плетьми на площади, как тебе больше нравится. Может, тогда насытишь наконец-то душу местью…

- Заткнись, урод! - лицо Павила исказила жуткая злоба, причины которой я не понимал. Чего он бесится так, словно вся его чудовищная ненависть к целому миру сосредоточилась на мне одном? - Ты будешь делать то, что прикажу, иначе я действительно тебя убью. Ну а сейчас пожри, я не хочу, чтоб ты сдох от голода, пока я не увижу тебя сломленным и жалким! - он ткнул меня ногой в плечо, и я упал, а вслед за мной об пол шарахнулась и миска с мясом. - Жри, я сказал! Можешь руками брать, сегодня руки у тебя свободны.

Я чуть заметно усмехнулся - это была хоть мизерная, но уступка. Что же, пусть с пола, я возьму. Руками же позволено, не ртом, как гнусная собака. Вкус у еды отменный, баранина отлично прожарена и сдобрена специями. Божественно, сто лет не ел такого сочного и свежего кушанья!

- Набил пустое брюхо, гордый идиот? - глядя на меня со зловещей усмешкой, спросил мой личный тиран. - Отлично, с этого утра ты в самом деле превращаешься в презренного раба, которого все будут сторониться, таким он сделается омерзительным и жалким! Отныне ты сполна вкусишь все прелести жизни отверженных, все испытаешь на себе, Або! Эй, кто там есть за дверью?

Вошел евнух Сувон, чуть глянул на меня и низко поклонился генералу.

- Этот вот раб, он совершенно бесполезен! - ткнув в меня пальцем, заявил Павил. - Немедленно отдать его на самые тяжелые и грязные работы и научить всему! Не вздумать делать для него поблажки. Если будет работать плохо, останется без ужина и получит плетей, - он говорил, словно плевался, жестко и категорично. - Все, уберите с глаз моих ублюдка, я больше не желаю видеть это ничтожество!