Когда-то генерал служил Таргасе, то есть нам. Здесь у него был дом и даже что-то наподобие семьи. Об этом говорить было запрещено, но слухи все равно блуждали по столице. Его жена (или любовница?) как будто бы родила ему сына, но их дальнейшая судьба и жизнь была покрыта плотным мраком тайны, и я не смог, как ни пытался, разузнать о том, что послужило поводом к разрыву отношений Павила с моим отцом. Еще шептались, будто в маленьком пустующем дворце, принадлежавшем когда-то покойной матери, содержится таинственная женщина, но правда это или ложь, никто не знал. Вокруг дворца охраны не было, да это было и ненужно, никто по доброй воле не полез бы туда даже за награду, потому что он пользовался нехорошей репутацией, так же, как и обстоятельства таинственной кончины королевы Луизы.
Имя ее было также под запретом, за нарушение которого следовало суровое наказание. Наверно и меня отец не любил именно потому, что я был сыном отвергнутой им женщины, но понял я причину отцовской неприязни уже будучи взрослым, а в детстве его холодность и суровое обращение больно ранило мое сердце. Я рос без ласки и любви, с суровым воспитателем вместо любящих родителей, тренировавшим мое тело и дух непрерывными занятиями, одинаковыми для всех мужчин, служивших в армии Таргасы. Отец лишь изредка наведывался в мои покои, но не с целью приласкать или спросить о здоровье и настроении, а проинспектировать ход боевой подготовки и владения навыками кулачного боя.
Вот и сейчас, даже в таких роковых обстоятельствах, король лишь неприязненно зыркнул на меня и равнодушно отвернулся, не сказав ни слова. Нас бросили с ним рядом, тоже поставив на колени, и мы стояли, молча ожидая своей дальнейшей участи. О чем думал отец, конечно, я не знал, но мои мысли продолжали витать вокруг возможных причин внезапного нападения войск Павила. Неужели отец был настолько ослеплен похотью и страстью, что утратил здравый смысл и покусился на жену главаря наемников, и вот теперь настал час жестокой и кровопролитной расправы, в которой погибли тысячи ни в чем не повинных простых воинов и мирных крестьян?
Я пропустил момент, когда они вошли: Павил и его женщина, по слухам, первый помощник, безжалостная фурия Мальина де Сиена. Ханайская принцесса добровольно пошла за Павилом, оставив дом и семью, и стала почти такой же знаменитой воительницей, как и сам генерал. Она расправлялась с врагами с поистине женской жесткостью, и, как говорили, имела в груди не сердце, а кусок льда, ибо не знала жалости ни к детям, ни к старикам, особенно беспощадно карая тех, кто имел хотя бы косвенные намерения чем-то навредить ее генералу. Еще болтали, что холодное сердце принцессы жарко стучало только для Павила, но за пять лет, что они были вместе, она так и не смогла добиться от него взаимности. Он брал только тело Мальины, не открывая ей своих чувств, навеки принадлежавших той полумифической женщине, которая исчезла много лет назад.
Павил выглядел точно так, как я себе его и представлял, как помнил из далеких беззаботных лет. Красивое надменное лицо и повелительная властность серых глаз. Упрямый подбородок идеально сочетался с тонко очерченным ртом, прямые черные волосы были собраны в хвост и схвачены драгоценной заколкой, переливающейся многоцветными яркими лучами. Он усмехнулся, глядя на поверженных перед троном пленников, и эта усмешка, больше похожая на оскал, невольно заставила меня вздрогнуть - от этого человека веяло смертельной опасностью.
Подавив дрожь, я перевел взгляд на женщину, с изяществом хищного зверя шедшую рядом с Павилом. Черты ее лица были безупречны, именно такими и славились ханайские принцессы. Она обладала великолепно тренированным телом и молниеносной реакцией, любой мужчина счел бы ее желанной добычей, пока не заглянул в пронзительно холодные зеленые глаза, от которых ничто не могло укрыться. Смертоносная, как кобра, она безупречно владела собой, но все же я уловил в ее взгляде тщательно скрываемую озабоченность.
- Ваше Превосходительство, король Таргасы здесь, - угодливо сунулся навстречу Павилу изменник Витор. - И принц Герберт, он схвачен лично мной! Вон тот, что слева от отца. Кстати, презренный трус хотел сбежать через подземный ход! Но я его остановил!
Павил с досадой отмахнулся от него, словно от жалящего овода, и Витора убрали у него с дороги. Вблизи наемник показался мне еще красивей, даже с мужской точки зрения, и в голову пришла нелепая мысль, что это гнусная насмешка злой природы. Безжалостный кровавый монстр, погрязший в войнах и жестокости, должен иметь отвратительную внешность и мерзкое паучье тело, а не такую идеальную фигуру, от которой, даже будучи бесправным пленником, трудно отвести восхищенный взгляд…
Впрочем, мне тут же стало не до размышлений о красоте заклятого врага, ибо он подошел и грубо приподнял мое лицо носком сапога. Должно быть, я показался ему жалким, потому что Павил зловеще усмехнулся и кивнул кому-то за моей спиной. Мне приподняли голову и крепко зажали в таком положении, заставив посмотреть ему в глаза, и тут же вражеский сапог ткнулся в мою разбитую губу.
- Ты мне испачкал. Оближи, - кивая на блестевшую на гладкой коже сапога капельку моей крови, насмешливо бросил он. - Что? Ниже твоего достоинства, наследный принц? Ну ничего, научим слушаться хозяина, презренный раб! - Он плюнул на сапог, точно попав на красное пятно, и повторил приказ.
Я замер от такого унижения, кровь хлынула в лицо. Да лучше умереть, чем подчиниться! Я попытался отстраниться от его ноги, но мне этого не позволили. Державшие мою голову руки дернулись вниз, вынудив открыть рот, и в тот же миг носок чужого сапога ворвался между губ, сминая язык. Мерзавец хочет поломать мне зубы или раздробить челюсть? Я подавился криком, слезы брызнули из глаз, а он нажал сильней и я почти упал назад, на связанные руки. Колени прострелила боль, ноги неестественно вывернулись, но в тот же миг меня снова толкнули вперед. Сапог вернулся к моему рту, я зарычал и тоже плюнул на него, в отместку получив ошеломляющий удар по голове, и провалился в черное небытие…
… Как долго я валялся без сознания, не знаю, но очнулся оттого, что рядом кто-то громко хохотал. Словно безумный, всхлипывая каждую секунду, и этот смех мне показался совершенно ненормальным. Открыл глаза и натолкнулся взглядом на пылающее бешеной яростью красивое лицо генерала Павила, но он смотрел не на меня, а на того, кто хохотал…
В моем мозгу стреляла боль, плавал туман, но все же я узнал этот безумный смех и ужаснулся - смеялся мой отец! Мы находились в том же тронном зале, но теперь втроем. Я лежал на полу, неестественно скрючившись, и с этой позиции мне были хорошо видны те двое. Король сидел, привалившись к тронному возвышению, над ним нависал взбешенный наемник, а отец откровенно наслаждался его яростью и хохотал, брызгая слюной, он вроде бы торжествовал над грозным генералом! Да он рехнулся, или это я сошел с ума? И что он говорит такое, глядя в гневное лицо врага?..
- Ты ничего не узнаешь об их судьбе, мальчишка. Это твое слабое место и твоя вечная боль, которая никогда не заглохнет. Слышишь, ничтожество, презренный маленький слюнтяй, я все же победил тебя, хоть ты и захватил мою страну. Но мне плевать на то, что все лежит в руинах, плевать на тысячи убитых, я все равно поверг тебя, остался повелителем! Это твоя геенна и твой страх, Павил, тебе не избежать своей судьбы и кары!
- Скажи мне, где моя семья? - наступал на него Павил, однако в голосе его ясно слышалась мольба, которую он тщетно пытался заглушить яростью. - Иначе твой единственный сын умрет жестокой смертью!
- Да мне плевать, что ты с ним сделаешь, слизняк! Я сроду не питал к нему отцовских чувств, - снова расхохотался отец безумным смехом. - Хоть кожу с Герберта живьем сдери или свари в кипящем масле, я не поморщусь ни единым мускулом, ты понял! Но я тебе скажу, скажу все о твоей семье! Ты прав, я их украл, я отнял у тебя твою любовь! Твой сын был отдан в монастырь на Шельбе, да-да, в тот самый, который ты велел сжечь подчистую, дабы пресечь опасные знания, накопленные братией за тысячелетия. Ты знаешь сам, что выживших там не осталось.
