Во всполохах цветомузыки я вдруг увидел её...

Нет некрасивых женщин, а красивые есть... в алых и синих всполохах я вдруг увидел её... В такт прыжкам взметались длинные белокурые локоны, руки подняты вверх,

- Гей-го, - кричала она, подскакивая, будто мячик.

Внезапно - не самое точное слово... не успел я опомниться, как неведомая сила сорвала меня с места и швырнула к блондинке.

- Гей-го, - заорал я с энтузиазмом и как необузданный жеребец взялся гарцевать около.

Дерзость моего появления ничуть не смутила девушку.

Поощрительная улыбка, чуть видимое движение губ... и этот взгляд, о! этот взгляд, в котором не разбери что: то ли флирт, то ли твёрдое обещание,

- то самое "мы будем жить долго и счастливо" -

Я наподдал жару.

Мне хотелось вопить и смеяться.

Вертеться, скакать, махать и трясти руками.

Будто артист дельфинария, дрессированный виртуоз с отключенным тренировками мозгом, я готов был сигать через обручи, тыкать носом в большой надувной мяч.

Я плавился в этих синих очах, я тонул в них... безумства и сквозняки.

Какой-то тип попытался втиснуться между нами.

Поставив корпус, я пресёк эти потуги.

Тип проявил настойчивость, он схватил меня за плечо.

Я круто развернулся... ба! да это Чиба.

Олег Чичибабин, мой однокашник, хохмач и душа любой компании, преферансист, прогульщик, повеса и лоботряс.

- Мы отойдём, - крикнул Чиба блондинке.

Она мотнула головой, ух... взметнулись белокурые волосы... я просто в угаре от этой девушки.

Я влюблён.

Мы протолкались к бару.

Йо-хо-хо, бутылочка рома дожидалась нас в целости и сохранности.

На Тортуге нравы простые, бесхитростные. Пиратский этикет вполне позволял джентльмену приложиться прямо к бутылке. Но здесь, в третьем тысячелетии, негоже приличному человеку глушить "из горла".

- Эй, бармен, дружище, организуй посуду.

Парень за стойкой поставил перед нами два высоких стакана, на треть плеснул в них спиртное.

- Ну, за встречу, - чокнувшись, два старинных товарища выпили... можно переходить к разговорам.

- Как ты? - спросил Олег.

- В Национальном банке работаю.

- Ого, - Чичибабин уважительно покачал головой.

- Ничего интересного, - заверил я, - бумажки туда-сюда перекладываю. А ты?

- Без изменений. Всё по-старому.

Чиба - парфюмер.

Несколько раз в неделю он мотается в Париж семнадцатого столетия, туда тащит одеколоны и туалетную воду, обратно - закладные на недвижимость и векселя... мелкая сошка в империи Изи.

- Клёвая у тебя подружка.

- Это ты о ком? - не понял Олег.

- О ней, - я взглядом указал на блондинку.

- А-а-а, - протянул Чиба. - Понятно.

Он драматически, по-актёрски вздохнул:

- Хорошо бы, конечно, но Мария-Терезия мне не подружка. Не того я полёта птица, чтобы в друзьях у Жмудской ходить.

Чичибабин поднял указательный палец вверх и со значением потыкал им в воздух:

- Очень большой начальник. Правая рука вундеркинда. Если хочешь, его мозги...

... вот оно как... что ж, значит, быть вскорости без мозгов олигарху, - отобью я у него Марию-Терезию, украду, отвоюю...

Чиба наполнил стаканы алкоголем.

- Повторим?

- Повторим.

Мы выпили.

- Так что же это выходит, брат, ты с посторонней девушкой шляешься по ночным клубам?

- Почему с посторонней, - возмутился Чиба. - Мы с Марией-Терезией приятельствуем. По Парижу. Она камеристка у Анны Австрийской, а я поставщик Её королевского величества: пудры, помады, всё на мне... Прикинь, у меня связи.

Да, завидная карьера. Взлетел.

- Познакомь меня с ней, - попросил я.

- С кем?

- Сейчас как дам в лоб.

- Шучу, шучу. Конечно, познакомлю. Легко.

У Чибы и впрямь всё легко: "это Юрик", "это Мария-Терезия", анекдот рассказал, сам же и посмеялся... - "ну всё, мне пора, погнал".

А у меня проблемы.

Эти глаза, я плавился в них, я тонул.

Я мялся, смущался, пыхтел и кряхтел, мои руки... куда мне девать свои руки?

Был бы я живописцем, схватил вдохновенно кисть: давай, художник, дерзай, малюй предмет своего обожания.

Был бы поэтом, рассекал бы кулаком воздух:

"Любимая - жуть! Когда любит поэт, влюбляется бог неприкаянный".

Но я не живописец.

Кулаком махнуть, конечно, могу, но декламировать... жуть!

К счастью, Мария-Терезия разбиралась в поэзии:

- Хочешь меня проводить?

- Хочу.

Звёзды, крупные, яркие, бутафорские, высыпали на небо.

Эх, был бы я звездочётом, я бы сказал ей:

- Смотри, это созвездие Бенетнаш. А это Волосы Вероники. Гидра, Лев, Волопас. Две звезды, воспринимаемые, как одна: это Альфа Центавра. Имеет также собственные имена: Бунгула, что означает "копыто". И Толиман - "страусы".

К счастью, моя спутница разбиралась и в астрономии:

- Хочешь подняться на чашечку кофе?

- Да!

Лестница вверх, - сколько ступенек до рая? - раз, два, три... мы оказались в её квартире.

В прихожей буйствовала, неистовствовала сирень.

Чуть слышно вздыхал ветер, нежно лохматил он эти лиловые пряди. Щёлкал и насвистывал соловей... эх, если б я был программист, если б хотя бы чуть-чуть понимал в виртуальной реальности.

К счастью, Мария-Терезия разбиралась и в этом.

- Хочешь принять душ?

Ещё бы. Я метнулся в туалетную комнату... никаких тебе водопадов в девственных джунглях: кран, вода.

Я быстренько намылился, быстренько смыл с себя пену.

Не мешкая, выскочил из кабинки, быстренько вытерся насухо.

Одеться? Или в чём мать родила пошлёпать к любимой?

Выбрал среднее: обмотал вокруг бёдер банное полотенце.

Ну, пора...

Задержался ещё на миг, - не избежав суетного искушения, наспех протёр запотевшее зеркало и с удовольствием оглядел своё отражение: Аполлон!

Ну, пора... я открыл дверь.

Ночь и цветущий май: сирень кружила, дурманила голову.

Плеск ручья и шелест листвы, невидимый в густых зарослях заливался, захлёбывался самозабвенными трелями пернатый маэстро.

В одной из комнат - должно быть, это гостиная - тихо играла музыка.

Я пошёл туда, на звуки фортепиано.

Электрический свет был выключен.

Теплились зажжённые свечи, в углах копошилась мгла.

На низеньком столике у дивана стояли фужеры, холодной сверкающие красотой, в серебряном ведёрке со льдом покоилась бутылка шампанского.

Дымился кофе, в вазе - виноград... возле вазы лежал исписанный лист бумаги.

Я взял его, пробежался глазами по строчкам.

"Срочные дела требуют моего присутствия в Париже, - сообщала мне Мария-Терезия. - Но, если ты не против продолжить наше знакомство, давай встретимся через неделю, в пятницу, в "Пузатой хате", с часу до двух.

Твоя МТ".

Имелся у послания и постскриптум:

"Устрицы в холодильнике, шампанское на столе. Ешь, пей, веселись, будь, как дома".

Трижды перечитывал я записку.

Что значит "будь, как дома"?

Вытереть пыль? Пропылесосить ковёр?

Быть, как дома, я могу и дома... я оделся и пошагал к себе.

Глава двенадцатая

Цвела липа, до одури пахла липа. В этом цветении, как околдованные, шлялись влюблённые парочки, в вязком сиропе июльского воскресения барахтался Юрик Хвалько, - без аппетита глотал я мороженое, с видом абсолютного равнодушия сидел на лавочке дельфинария. Где другие видели шедевр супрематизма, я видел голубые глаза и белокурые локоны... это лицо преследовало меня, оно мерещилось мне повсюду.

Кап, кап, кап, с невыносимо-тягучей медлительностью истекали секунды, падали в небытие, отсчитывая расстояние до нашей с Марией-Терезией встречи, - оставалась почти неделя, оставалась без малого вечность.