— Ага, — проговорила она медленно и опустила руку, — хорошо.

— Забирай, — сказал Джон Джиму. — Сжигай. Делай что хочешь. Не имеет значения.

Это явно был не тот ответ, который Джим ожидал.

— Прошу прощения?

— Это здание — оно просто здание. Четыре стены, слой краски и печь, — сказал Джон. Ухмылка на его лице была такой широкой, что он боялся взлететь. — Но если ты этого не понимаешь — ну, мне тебя жаль. Действительно, жаль.

— Я собираюсь сжечь его дотла, — произнёс Джим, словно объясняя маленькому ребёнку.

— Ни в чём себе не отказывай, — весело сказал Джон, — хотя лучше удостоверься для начала, что страховка это покроет. Дружеский совет.

Обернувшись к Гарри, он уточнил у неё:

— Естественно, они не будут платить за поджог. Это ведь будет поджог, правда? В смысле — мы все тут слышали, как он говорил, что планирует это сделать.

— Да-да, — подхватила Гарри, ухмыляясь ему.

— Они ничего не смогут доказать, — сказал Джим, — я очень хорош.

— Уверен в этом, — ответил Джон. — Но, даже если они тебя не поймают — это не будет иметь значения. Ты действительно думаешь, что моё сердце привязано к этому зданию? Ты ошибаешься. Ты так ошибаешься. Ты совершенно ничего не понимаешь.

— Неужели? — холодно произнёс Джим. — И почему бы великому и благородному Джону Уотсону не объяснить мне, где я ошибся?

Джон шагнул вперёд, вновь оказываясь нос к носу с Джимом Мориарти.

— Знаешь, я тебе верю. Я верю, что ты мой кузен, что Джеймс Уотсон был твоим дедом.

За его спиной Гарри подавилась вздохом, Молли пискнула, а Арти выругался. Но Джон смотрел на Джима, видел, как бегают его глаза в попытке понять.

— Всё, что тебе нужно было сделать, — сказал Джон, — это прийти ко мне или к Гарри и рассказать нам свою историю. Рассказать нам, кто ты. Мы бы приняли тебя. Может, и не сразу, но знаешь… у нас больше никого не осталось. Не знаю, как Гарри, но я бы попытался принять тебя. Чтобы ты почувствовал, что «Империя» принадлежит и тебе тоже.

Гарри издала сдавленный звук, будто пыталась осознать подобную идею.

— Нет, не приняли бы, — сказал Джим. — Вы бы меня возненавидели.

— Может, поначалу, — ответил Джон, — но я бы справился с этим.

— Ты бы ненавидел меня, — настаивал Джим.

— Ладно, я бы тебя ненавидел. Но я бы не отмахивался от тебя, как будто ты не часть семьи. Видишь ли, именно этого ты не понимаешь. Это здание не является моим сердцем. Это просто здание. Сжигай его дотла, станцуй вокруг костра. То, что для меня важно, то, что я люблю больше всего на свете — ты не найдешь в этих стенах. Это они. — Он махнул рукой назад, на Мэри и Молли, Арти и Гарри. Они хранили мёртвое молчание, но всё ещё стояли у него за спиной.

Джон наклонился, пока их с Джимом носы чуть не соприкоснулись.

— Спали его. Спали дотла. Ты меня не затронешь. Больше. Никогда.

Джон отошёл.

— Убирайся из моего ресторана.

Джим втянул воздух. Он одернул свой пиджак и оглядел их всех.

А затем, не говоря не слова, он развернулся и вышел. Звонок на двери издал весёлую мелодию, когда она захлопнулась за ним.

Джон выпустил дыхание, которое сдерживал целых три месяца, и развернулся, чтобы посмотреть своей семье в лицо.

Они смотрели в ответ с широко раскрытыми глазами, и Джон с удивлением обнаружил, что у них на глазах слёзы, так же как и у него.

— Ну, — сказал он в тишине, — Молли, ты определённо забираешь эту сковородку.

— Ох, Джон, — произнесла Молли и бросилась к нему.

***

— Итак, — сказала Гарри, когда Джон припарковал машину у дома на Бейкер-стрит. Задняя её часть была заполнена обломками и останками из ресторана. Арти забрал карты Индии и Японии; Мэри решила сохранить глиняные кувшины с Ближнего Востока. Молли решила забрать не только драгоценную сковородку, но и противни, охлаждающие подставки, силиконовые пекарские коврики и в порыве хомячества — KitchenAid-овский миксер.***

— Он же просто собирается его сжечь, — объяснила она, — а даже если и нет, он всё равно его не заслуживает.

— Понимаю, понимаю, — подбодрила Мэри, — передай мне кухонные полотенца, они — мои.

— Лучше ты его заберёшь, а не я, — сказал Арти.

Джон сам снял портреты дедов. Джоны, в своих старинных формах и костюмах; Хэмиш с широкой, приветливой улыбкой. Джеймс, чью скрытность и таинственность Джон оценил только сейчас.

Он больше не видел осуждения в их лицах. Теперь он смотрел на них, и ему казалось, что они одобрительно улыбаются. Он тщательно обернул портреты в несколько скатертей и отнёс в маленькую синюю машину, ожидающую в переулке.

— Итак, — произнесла Гарри, когда они прибыли к дому на Бейкер-стрит, не выходя из машины, чьё заднее сиденье было забито их историей, — что дальше?

— Понятия не имею, — произнёс Джон. Он выключил зажигание, но не вышел из машины сразу. — Я позвонил Грегу Лестрейду в пятницу.

— Ох, — выдохнула Гарри. Она смотрела прямо перед собой. — Полагаю, он был не слишком рад.

— Нет. Разочарован, шокирован, потрясён. Сказал, что они всё равно выпустят эпизод в эфир.

— Правда?

— Ну, мы не первый ресторан, который закрылся до его возвращения.

Гарри помолчала.

— Прости. Я бы хотела… я бы хотела, чтобы мы оставались открыты ещё две недели, чтобы ты смог его снова увидеть.

— Да, хороший фильм был бы, не так ли? — тихо усмехнулся Джон. — Всё это неловкое молчание и невысказанные извинения. Было бы хуже, если бы он просто вошёл, как будто ничего не случилось.

— Джон…

— Нет, всё… не в порядке. Но будет. Мне просто нужно немного времени.

— Ты любил его.

Джон улыбнулся.

— Не думаю, что прошедшее время тут применимо.

Гарри кивнула.

— Я скучаю по ней.

Джон не спросил, кого она имела в виду. Он притянул Гарри к себе, позволил уткнуться лицом себе в пальто. Гарри не плакала — Гарри никогда не плакала, не всерьёз, не из-за чего-то важного. Но она обняла его так сильно, как позволяла маленькая машина, и когда её дыхание выровнялось, она обняла его ещё крепче.

— Я знаю, — сказал Джон. — Давай отправимся куда-нибудь.

— А? — отстранилась Гарри.

— Давай куда-нибудь уедем. Арти сказал, что отправляется в Швейцарию. Поехали.

— В Швейцарию?

— Нет! В… не знаю. Таиланд. Австралия. Аргентина. Туда, где фантастическая и потрясающая еда. Где яркие краски и красивые пейзажи. Ты можешь их фотографировать. Я могу есть. Нас тут больше ничего не держит. Дом постоит пустым.

— Джон, как так? Мы не можем просто сняться и уехать в путешествие.

— Почему нет? — Джон обернулся к ней, воодушевляясь. — У нас есть семьсот тысяч фунтов, и нам не на что их тратить. Я ещё не готов уйти на пенсию. Нам нужно что-то делать со своей жизнью — давай уедем и выясним, что именно.

Гарри засмеялась.

— Ты… ты не шутишь.

— Не думаю, что был когда-либо серьёзнее в своей жизни.

Гарри прикусила губу, но не смогла сдержать улыбку.

— У меня даже камеры больше нет.

— Семьсот тысяч фунтов, — напомнил ей Джон. — Мы купим тебе другую. Фантастическую.

Гарри начала смеяться.

— О, боже. Мы отправляемся в Таиланд.

Джон усмехнулся.

— Хорошее место для начала, — ответил он.

***

Шерлоку было скучно.

Это не было знакомой и привычной скукой. За последние три недели Шерлок обнаружил, что существует множество способов скучать. Опустошённость, с которой он был знаком — до-Джоновая версия скуки, когда ничто в прошлом, настоящем или будущем не обладало привлекательностью или заманчивостью. Когда единственное, чем он мог заняться — это уничтожать собственность ВВС при помощи карандаша и обмениваться оскорблениями с любым, кто оказался поблизости.

Утомлённость — когда было что-то интересное на горизонте. Достаточно далеко, чтобы не полностью занимать его ум, но слегка манить соблазнительным обещанием развлечения, каким бы мимолётным оно ни было.

Но в данный момент у Шерлока был совершенно иной вид скуки, потому что в её основе лежало нетерпение. Что-то должно было произойти, что-то восхитительное и чудесное, и больше всего на свете Шерлок хотел, чтобы время ускорилось, чтобы ожидание закончилось, чтобы это невозможное время закончилось.