Он вернулся на Тверскую улицу – пошататься по магазинам нэпманов и купить «гражданку» – костюм, рубашки, пальто, ботинки. Улица пестрела зазывающими вывесками магазинов, ресторанов, парикмахерских, фотоателье. Чем только не торговали, чего только не предлагали в этих лавочках. Среди вывесок с русскими именами владельцев – Филиппов, Елисеев, Яковлев, Грачев, братья Кулешовы, сестры Цветковы – было много еврейских, армянских, грузинских фамилий:

ОДЕЖДА НА ВСЕ ФАСОНЫ – ВОЛЬФСОН; ГАДАНИЕ НА КАРТАХ, САМЫЕ ТОЧНЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ – ЦЫГАНКА МАША КОГАН; СВЕЖАЙШИЕ МЯСНЫЕ ПРОДУКТЫ – АСРАТЯН; РЕСТОРАН ЕВРОПЕЙСКОЙ КУХНИ – ПЯТИГОРСКИЙ; РЕСТОРАН АЗИАТСКОЙ КУХНИ – ИМАМАЛИЕВ; ГРУЗИНСКИЕ ШАШЛЫКИ – БРЕГВАДЗЕ; ПОШИВОЧНАЯ МАСТЕРСКАЯ, ПЕРЕЛИЦОВКА, ДЕЛАЕМ ИЗ СТАРОГО НОВОЕ – ШАФРАН…

Но многие магазины были уже закрыты, и вывески висели над запертыми дверями – эпоха НЭПа подходила к концу. Павла приятно поразило обилие еврейских фамилий. Что ж, евреи с древних времен были лучшими торговцами, процветали они и теперь, при НЭПе. Так проявлялись изменения в социальной структуре и в образе жизни разных слоев общества и разных национальностей. Он заговаривал с хозяевами и видел, что это были уже не прежние евреи-лавочники, каких он знал когда-то в мелких городах. В евреях нового времени произошла большая трансформация – никто из мужчин не носил ермолок на голове, ни у кого не было пейсов, одеты они были в обычные костюмы, а не в лапсердаки и выглядели как обычные мелкие русские дельцы. Только их лица выдавали национальное происхождение: длинные еврейские носы, большие навыкате глаза, в которых застыла многовековая еврейская грусть. И их жены, торговавшие с ними, тоже больше не носили на головах платков, не укрывали ног длинными юбками и не были замотаны кофтами по самую шею. Они выглядели как обычные горожанки: юбки у молодых – до колен или даже чуть выше, губы ярко накрашены, волосы коротко подстрижены и завиты по моде. В некоторых магазинах женами хозяев-евреев оказывались русские женщины – невиданное до революции зрелище. Многие мужчины и женщины курили.

Хозяева магазинов и их жены подчеркнуто любезно встречали Павла: военный с орденом на груди мог оказаться хорошим клиентом. В «Одежде» Вольфсона он разговорился с хозяевами и сказал, что тоже еврей. Оба расплылись в улыбках от удовольствия, хозяйка всплеснула руками, вскрикнула:

– Ой, вы еврей? Муля, посмотри на него – он еврей!

Муля среагировал спокойней:

– Приятно видеть еврея – героя войны. Мазал Тов[15] с приездом в Москву.

– Вы давно здесь торгуете? – спросил Павел.

– Что вам сказать? Не так, конечно, давно, но торгуем. Теперь сюда понаехало много евреев – кто работать, кто учиться, кто торговать, как мы. Мы торгуем для всех, но вот еврея-героя с орденом видим впервые. А вы откуда будете?

– Родился я и вырос в Рыбинске, но давно там не живу.

– В Рыбинске? Ой, так в Рыбинске ведь живет мой племянник – Самуил Перельман. Слышали про такого?

– Нет, не припомню.

– О, он очень хороший человек, он теперь учитель в тамошней школе. Может, ваши родители его знают. А может, мы с вами даже родственники. Как говорится – все евреи родственники.

– Родители мои умерли.

– Ай, ай, ай, как жалко. Так что бы вы хотели купить? Для вас будет лучший товар и по самой дешевой цене.

– Мне надо включаться в гражданскую жизнь. Нет ли у вас гражданского костюма мне по росту?

Хозяйка опять вскрикнула и даже всплеснула руками:

– Ой, как это «нет ли»? Для вас у нас нет? – для вас есть все. У нас не какая-нибудь лавочка, у нас выбор товара. По вашему росту? – она прикинула. – Конечно, закройка на костюмчик найдется, только надо будет подгонять. Очень уж вы большой. Но мы вам быстро пошьем, из лондонского материальчика. И дадим скидку как герою – десять процентов.

– Муся, дай ему двадцать, он из Рыбинска, где Самуил, – сказал хозяин и спросил: – Расплачиваться чем будете? Теперь понавыпускали разных казначейских билетов – казначейских-смазначейских, кто их разберет. Не поймешь, чего настоящие деньги стоят.

– У меня новые червонцы. Это как, подходит?

– Червонцы? Это подходит. Червонцы выпустили недавно, это твердая советская валюта, их даже за границей принимают.

Муся сняла мерку и пошла в заднюю комнату перекраивать костюм по росту.

– А вы пока погуляйте.

– Мне бы подстричься. Зарос очень.

– Так вот рядом – парикмахерская Маргулиса, Моисея Михаловича. Это наш родственник. Скажите, что вы от нас, он вам даст скидку.

Маргулис оказался большим болтуном. Павел никогда еще не стригся у профессионального парикмахера и не знал, что все они любят поболтать. Срезая рыжеватые лохмы с головы Павла, Маргулис вещал тоном проповедника:

– Знаете, что я вам скажу? В этой войне главное было выжить.

Павел подумал: а ты-то что об этом знаешь? Маргулис продолжал:

– А у тех, кто выжил в войну, теперь новая забота: как выжить при советской власти. Партии-шмартии, митинги-битинги, ничего не поймешь. Всех арестовывают, допрашивают – любишь ли советскую власть? А что я, знаю – люблю, не люблю? Советская власть – это как жена: любишь, не любишь, но жить надо вместе. Но я так думаю, что парикмахеров трогать не станут. А вы как думаете?

У Павла на этот счет мнения не было, он еле дождался, когда Маргулис закончит стрижку и можно будет вернуться к Вольфсонам. Муся, как увидела его стриженым, воскликнула с восторгом:

– Ой, какой вы теперь стали красавец, такой красавец! Только еврейские мужчины могут быть такими красавцами.

Она принесла пиджак и стала подгонять его по фигуре Павла. А он разговорился с хозяином.

– Ну а как вообще-то ваша жизнь здесь, как идет торговля?

– Как идет торговля? Азохен вэй[16]. Нет, жить, конечно, можно. Что вам, как идет, сказать? – для евреев революция лучше, чем царь. Раньше были погромы, запреты. Теперь нас не бьют по морде и не плюют в лицо. Нас даже не ограничивают – торгуй где хочешь. Евреи теперь везде: Троцкий – еврей, Каменев – еврей, Зиновьев – еврей. Да что там говорить – в правительстве много умных еврейских голов. Ну, правительство-шмавительство, а что делать бедному еврею? – еврею надо делать деньги, надо заводить свой гешефт. Нет, жить, конечно, можно.

Муся то входила, то выходила, разыскивая ножницы и принося мел, и тут нетерпеливо перебила мужа:

– Что ты говоришь – «жить можно», «жить можно»! А я вам так скажу: зря отобрали у нас нашу религию. Ну, конечно, мы понимаем, отобрали у всех – и у русских тоже, и у татар, у всех. Но у евреев все, что они имели, – это традиции их веры. Мы привыкли жить традициями. Теперь не стало синагог, нет Торы, нет Библии. От этого пойдет только разврат. Как нам теперь воспитывать детей, в каких традициях? У молодежи уже переворот в мозгах. Что это такое – евреи женятся на шиксах, а еврейки выходит замуж за русских, за украинцев, за кого хотите! Это же против всех традиций. Но я вам все-таки скажу: таких чистых, как та девушка, с которой я могу вас познакомить, – таких уже не осталось.

Опять перебивая, вступил муж:

– Ах, Муся, кому теперь интересны традиции и чистота? Никому они не нужны. А вот деньги нужны всем. Когда в 1921 году объявили НЭП, для гешефтов свободы было больше. Конечно, евреи пошли торговать. А теперь? Теперь налоги повышают, жмут, обзывают нас частниками. А я спрашиваю – что в этом плохого? Почему плохо быть частником? Весь мир стоит на частной торговле. Говорят, при социализме все будет общее, ничего частного. Посмотрим, как это у них получится. Пока что некоторые уже не выдержали и закрыли свои точки. Впечатление такое, что приходит конец нашему НЭПу. Поэтому я и говорю – азохен вэй. Но нет, жить, конечно, можно.

Павел, усмехнувшись его приговорке, спросил:

– Вы все говорите: жить можно, жить можно… Так чем же вы недовольны?