– Позвоните мне, – сказал он и исчез за воротами.

Группа студентов поджидала ее у входа в биологический корпус, но она еще несколько секунд смотрела ему вслед, и улыбка не сходила с ее лица. Милиционер, закрывая ворота, собирался повторить свое предупреждение. Только тогда она повернулась и, сжав в руке карточку, побежала к ребятам, издали с любопытством наблюдавшим за сценой у посольства.

– Лилька, ты дипломата заарканила!

– Ты что, специально ждала его?

– Что он тебе сказал?

Лиля, слегка запыхавшись от бега, засмеялась:

– Ну уж прямо так и заарканила. Ничего он особенного не говорил.

– Хитришь, по тебе видно, что ты чему-то очень рада.

– Чему рада? Обменялись двумя словами и разошлись. Вот и вся радость.

В полутемном коридоре биологического корпуса ее ближайшая подруга Римма тихо сказала:

– Лилька, ты с ума сошла – знакомишься на улице с иностранцем, да еще прямо перед посольством. Это же опасно, играешь с огнем.

– Почему опасно? Албания – наша дружественная страна.

Римма усмехнулась:

– Да? Югославия тоже была наша дружественная страна, – и примирительно добавила: – А он симпатичный, высокий, и на тебя засматривался, издали видно было.

– Да? А я и не заметила.

Конечно, она все заметила. Случаются такие обмены взглядами, которые длятся мгновение, но пронизывают на всю жизнь. Внутри еще продолжало вибрировать ощущение непонятной взволнованности, и девушка не хотела, чтобы над этим подтрунивали: даже визитную карточку она подруге не показала – это был только ее секрет.

Но Римма не без основания говорила, что знакомиться с иностранцами опасно. Хотя социалистическая Албания считалась дружественной страной, но еще недавно, в 1948 году, неожиданно оборвалась дружба Советского Союза с такой же дружественной Югославией. До этого в советских газетах писали о «вечной и нерушимой дружбе» народов обеих стран, а президента Югославии маршала Тито называли «другом, учеником и соратником великого Сталина». И вдруг однажды утром газеты и радио переименовали Тито в «злейшего врага коммунизма» и стали называть его не иначе как «кровавым палачом югославского народа». На первых страницах всех газет и журналов, на плакатных стендах пестрели рисунки карикатуристов Бориса Ефимова и Кукрыниксов: Тито изображался с искаженным от злобы лицом и с окровавленным топором в руках. Никаких объяснений этому в прессе не давали, люди терялись в догадках – что случилось? Но буквально на другой день хлынула волна репрессий – всех, кто имел хоть какую-то связь с югославами, снимали с работы и исключали из партии, а это было равносильно изгнанию из общества. Хуже всего пришлось тем, у кого жены или мужья были югославскими гражданами, – их арестовывали и ссылали. Первой пострадала знаменитая красавица актриса Татьяна Окуневская, звезда театра Ленинского комсомола, практически открытая любовница Тито: афиши с ее именем сняли за одну ночь. По Москве распространялись зловещие слухи: осведомленные люди шепотом рассказывали, что основой резкого разрыва были политические расхождения Тито со Сталиным. Дескать, он не захотел слушать указания и собирался устанавливать в Югославии какой-то новый, свой вариант социализма со множеством экономических свобод. Это был первый разлад в международном коммунистическом лагере, и простить такого Сталин не мог.

Но с тех пор прошло семь лет, и было уже два года, как умер Сталин. После его смерти советское правительство реабилитировало и начало выпускать «врагов народа» на свободу с единственной формулировкой – «за отсутствием состава преступления». Вместе со всеми выпускали и арестованных по «югославскому делу».

Впервые со времени большевистского переворота в октябре 1917 года, после сорока лет репрессий, люди почувствовали некоторую политическую оттепель. Два поколения выросли, придавленные страхом, и теперь не понимали – верить или не верить тому, что может наступить жизнь без страха. Не понимали, но хотели верить…

Лиле Берг хотелось верить в это еще больше, чем другим: ее отца арестовали, когда ей было шесть, и вот год назад он вернулся из ссылки; впервые они зажили всей семьей, ожидая непременных изменений к лучшему. Шестнадцать лет Лиля с матерью жили с ярлыком «семьи врага народа»: в результате переворотов, гражданской войны, голода и десятилетий массовых «чисток» пропагандистская машина добилась того, что население страны почти поголовно верило в вину миллионов арестованных. Поэтому Лилину мать, студентку, как жену «врага народа» из медицинского института исключили. Она устроилась работать медсестрой, но и тогда жила под постоянным страхом увольнения. А на маленькую девочку Лилю с неприязнью косились соседи в их коммунальной квартире и даже некоторые учителя и ребята в школе.

Глубоко в ее душе продолжали жить остатки тайного страха перед будущим. У советских людей иммунитет против него не выработался, и после смерти Сталина страх сидел в них глубоко, они унаследовали его от предков. Поэтому и во второй половине XX века москвичи так же опасливо сторонились иностранцев, как четыреста лет назад их предки сторонились голландских жителей Немецкой слободы, а в пригороде Москвы Лефортове – первых иностранных поселенцев времен Петра Первого. Русские люди боялись тогда – и все еще боялись теперь. Боялись даже не умом, а, по точному определению писателя Алексея Толстого, «поротой задницей».

В день встречи у ворот посольства Лилина группа сдавала зачет по марксистской философии. Никто не любил и не понимал этот предмет, но приходилось заучивать и отвечать на зачетах малопонятные и ненужные врачам материалы – идеологическая подготовка специалистов в Советском Союзе считалась важнее, чем профессиональные знания. Память у Лили была хорошая, и обычно она довольно просто запоминала даже то, что не в состоянии была понять. Но на этот раз она отвечала на вопросы преподавателя невпопад и вяло. Он что-то спрашивал, а она смотрела куда-то мимо него и все еще видела перед собой белозубую улыбку высокого албанского дипломата.

– Что-то вы сегодня рассеянны, Берг, – сказал экзаменатор, – если бы я не знал, что вы хорошая студентка…

У сорокалетнего лысоватого доцента со странной фамилией Погалло была склонность помучить хорошеньких девушек, чтобы подольше посидеть с ними рядом и как следует распалить свою похоть. Он провоцировал их, девушки кокетничали, а он наслаждался их зависимостью от себя. Студентки знали, что преподаватель делал это специально, и, когда не могли отвечать на вопросы, подсаживались к нему ближе, чтобы невзначай коснуться ногой или грудью, и упрашивали поставить зачет. Лиля и сама проделывала этот маневр не раз, но сегодня она вспоминала албанца и совсем не хотела возбуждать чувственность похотливого философа. Она молча сидела и рассеянно и нежно улыбалась своим мыслям.

Близкая подруга понимала состояние Лили и решила отвлечь доцента. Римма придвинулась к нему, прижав его плечо пышной грудью. Доцент даже опешил, но сразу перевел взгляд на Римму, которая уже быстро-быстро тараторила:

– Мы с Берг вместе писали конспекты, видите? – она сунула ему под нос тетрадку.

Экзаменатор принял Лилину улыбку и нападение Риммы на свой счет и зачет им поставил.

Выйдя из института, Римма лукаво покосилась на Лилю:

– Ну, так что тебе сказал иностранец?

– Ничего особенного, – но она опять улыбалась своим воспоминаниям.

– Ой, Лилька, что-то ты много улыбаешься.

В ответ Лиля громко рассмеялась. Римма была закадычной подругой, и скрывать от нее подробности девушка не собиралась:

– Знаешь, он вдруг неожиданно пригласил меня приходить в посольство на приемы по культуре.

– Да? И ты пойдешь?

– Не знаю. А ты бы пошла?

– В посольство? Не знаю. Наверное, пошла бы – это ведь интересно. Слушай, Лилька, он в тебя влюбился.

– Ну уж так сразу и влюбился.

– Я знаю, что говорю: если мужчина с первого взгляда предлагает новую встречу – значит, он или влюбился, или готов влюбиться. А хочешь, я тебе еще что-то скажу? По-моему, ты тоже влюбилась.