Профессор истории Петроградского университета Евгений Викторович Тарле не сочувствовал большевикам. Он был автором нескольких книг по истории французской революции XVIII века и лучше многих понимал, что большевистский переворот опасен для будущего России. Еще студентом, в 1900 году, он сам примкнул к демократическому движению и даже был однажды арестован, но теперь, исходя из своих политических взглядов, он не одобрял идеологическую платформу Ленина.

В Петрограде начала XX века известные историки держали два салона: по средам собирались в большой профессорской квартире Лосского, а по субботам – у Тарле, на Дворцовой набережной. На вечерних приемах там бывали петроградские интеллигенты и гости из Москвы и Киева. В этих гостиных скрещивались разные направления интеллектуальной мысли – русские интеллигенты, дворяне и разночинцы, имели возможность обменяться мнениями с европейцами, жившими и работавшими в Петрограде. А затем к ним стали присоединяться талантливые выходцы из евреев и полуевреев, воспитанные на русской культуре. Вопреки бесконечным запретам и правилам, запрещавшим евреям занимать важные посты в администрации и в университетах, эти люди сумели трудом и талантом добиться больших высот и уважаемого положения в обществе. Они давно отошли от традиций еврейского мещанства, ассимилировались, слились с русской культурой; многие переделали свои имена и фамилии на русский лад.

На традиционные вечерние собрания приезжал из Москвы известный философ Николай Бердяев, считавшийся социалистом. Там бывали глава партии меньшевиков Юлий Мартов (Юлий Осипович Цедербаум, бывший член еврейской социалистической партии «Бунд»); философы Густав Шпет и Александр Кизеветтер; профессор-социолог Питирим Сорокин, религиозный мыслитель, крещеный еврей; православный священник Семен Людвигович Франк. Часто приходили литературный критик Юлий Айхенвальд, ректор Московского университета историк Михаил Новиков, историк Средневековья Лев Карсавин; писатель Евгений Замятин и последний секретарь Льва Толстого Валентин Булгаков.

Во времена военного коммунизма в стране катастрофически не хватало продуктов и товаров, в Петрограде все трудней становилось покупать даже самую простую еду и одежду. Гости, кто в обмотках, кто в старых фуфайках, переходили в кабинет после пустого чая с сухарями. Странно выглядело это бедно одетое общество с аристократическими манерами, когда все неторопливо и важно усаживались в мягкие кресла и закуривали – у кого что было, даже махорку. Спичек не было тоже: выбивали кремнем огонь на свитый из ткани фитиль и, когда он начинал тлеть, прикуривали от него по очереди.

Во время одного такого заседания Бердяев, прикурив, саркастически заметил:

– Вот, довели большевики Россию: ни спичек, ни папирос нет.

Началось типичное для того времени обсуждение ситуации в стране. В первые годы после революции никому не было известно, удержатся большевики у власти или нет и куда повернет Россия. Интеллектуалы видели, что никто из большевиков, включая Ленина, не был готов к управлению страной и даже не совсем ясно представлял, в чем оно, собственно, должно состоять.

Бердяев добавил:

– За год до октябрьского захвата власти Ленин считал это невозможным и называл Россию самой мещанской страной в мире. А когда переворот все-таки произошел, он стал почему-то рассчитывать, что захват власти обеспечит быструю ликвидацию последствий войны и построение социализма, а потом и коммунизма. Он даже обещал, что это произойдет между 1930-м и 1950 годом! Какой поразительный пример самообмана! И вместе с Троцким он теперь говорит о революционном распространении социализма на другие страны. Все это нереализуемые мечты и несбыточные обещания…

Литературный критик Юлий Айхенвальд, автор книги «Наша революция», которую большевики уничтожили, и автор рукописи «Диктатура пролетариата», которую они не хотели издавать, с возмущением вставил:

– Они назвали военный переворот социалистической революцией, но по-настоящему он не имел характера революции. Какая же это революция, при которой мы теряем больше свобод, чем имели? Из тьмы несвободы они повергают нас в потемки зависимости. Они уничтожают и запрещают мои книги. Почему? Почему они не дали нам свободы слова и печати, как дала революция людям в Америке сто с лишним лет назад?

– Потому что мы не Америка и российские мужики – это не американцы, воспитанные на британских традициях, – вставил ректор Новиков. – Но вы правы, революция – это движение вперед, а они потянули Россию назад, в бесправие.

Историк Лев Карсавин, горячась, воскликнул:

– Еще как потянули! Я, как историк, интересовался: что позволило Ленину и компании вернуться из эмиграции в Россию и совершить переворот. Оказывается, все это было сделано на немецкие деньги. Да, да, господа, – большевики осуществили переворот на деньги, которые им дали немцы. Немецкий план заключался в том, чтобы побудить Россию прекратить войну, за деньги они хотели заручиться обещанием Ленина. Еще в 1915 году революционер Александр Парвус, настоящее имя которого Израиль Лазаревич Гельфанд, принес в министерство иностранных дел Германии большевистский план свержения царя и заключения мира. За это он получил миллион марок, часть из которых взял себе, а часть передал Ленину. Эстонский националист Александр Кескюла разыскал Ленина в Швейцарии и рассказал, что Германия готова дать большевикам деньги, если после революции Россия выйдет из войны. Он тоже получил из Берлина 250 тысяч марок и передал часть из них окружению Ленина. Ну а Ленин и сам все время заявлял, что война губительна для России. В апреле 1917 года швейцарский социалист Фриц Платтен договорился, чтобы Ленина, Зиновьева, Крупскую, Инессу Арманд, всего 35 человек из его окружения, перевезли через Германию в запломбированном вагоне в Стокгольм, а потом в Финляндию. Запломбированный вагон символизировал экстратерриториальность. Так они доехали до Хельсинки, а там уже рукой подать до Петербурга. Ну а как только большевики взяли власть, они первым делом выполнили обещание, за которое получили деньги. Троцкий сначала был против позорного для России Брестского мира, но под давлением Ленина все же заключил его. Да, на эти деньги и было куплено оружие для переворота. Вот вам и вся история их «революции».

Замятин воскликнул:

– Какой великолепный сюжет для исторического романа – «Купленная революция»! Прямо руки чешутся написать.

Айхенвальд сказал:

– Прибавьте к этому роману вторую часть – «Подкупленный мир». Ведь всем известно, что немцы заплатили большевикам миллионы, чтобы они уступили так много земель в составе Российской империи – Западную Украину, Эстонию, Финляндию…

Юлий Мартов, горячась, включился в полемику:

– Ну удалось им устроить этот переворот, пусть хоть за деньги. А дальше что? Ну заключили мир, пусть тоже за деньги. А что дальше? Способны ли большевики вывести громадную Россию из хаоса мировой и Гражданской войны? – нет. Они способны только развязать террор, пытаться заставить всех людей думать так же, как они, насильственно внедрять одинаковые убеждения. С самого момента основания нашей партии я был против этого, спорил с Лениным. Но он такой острый полемист, его не переспоришь. Все началось с того, что на II съезде русских социал-демократов в Лондоне, в 1903 году, Ленин предложил партийную структуру с жесткими требованиями: члены партии должны быть профессиональными революционерами, в партии должна соблюдаться железная дисциплина подчинения меньшинства большинству и все члены обязаны оказывать партии материальную поддержку. А что было в основе этого? – убежденность Ленина в необходимости строгого партийного единомыслия. Я предлагал куда более мягкую структуру партии с демократическими основаниями и парламентским путем получения власти. За мое предложение было больше голосов, но семь человек из моих единомышленников, так называемых экономистов и бундовцев, не присутствовали в день голосования. Поэтому за предложение Ленина проголосовало 28 человек, а за мое предложение – 22 и один воздержался. Конечно, статистически 28 против 22 нельзя считать большим перевесом. Но все-таки с тех пор Ленин и его сторонники стали называть себя «большевиками». В 1912 году они окончательно отделились от нас, «меньшевиков». Ленин воспитал в своих соратниках ущербную философию: мы большинство, поэтому мы лучше знаем, что делать, остальные обязаны следовать за нами.