— Короче, в натуре, без погоняла нельзя! — уверенно сказал авторитет. — Ты какое хочешь?

Из-под прищуренных бровей на нигерийца в упор глянули суровые требовательные глаза.

— Суперпаук... — застенчиво пробормотал Мананга, интенсивно колупая пальцем старую дырку в многострадальном гипсе.

От неожиданности пахан сдавленно хрюкнул, на мгновение потеряв дар речи. Он натужно прокашлялся, давясь не то от смеха, не то от возмущения.

— Вот, кхгм... Хрен тебе! Это, кхм... не мультики! Может, еще Паук-два?

Доподлинно неизвестно, краснеют ли негры. Но губы Мананга явно порозовели. Паук подозрительно посмотрел на ученика и примирительно сказал:

— Ты, это, не серчай. Давай чифир соорудим, помозгуем.

Мананга бодро скрутил жгут из полосы, оторванной от пижамной подкладки, и поджег. Через минуту в железной кружке бурлила черная пахучая взвесь. Остатки обгорелой ткани тлели в пепельнице. Пахан степенно, как и положено авторитету, первым отхлебнул готовый чифир и назидательно поднял вверх указательный палец:

— По кайфу! Только фитиль тушить надо в параше, чтоб вертухай не усек.

Африканец с догорающим факелом поковылял в туалет. Задумчиво глядя в спину забинтованному и загипсованному кенту, Паук пожевал губами, перебирая, будто на вкус, подходящие случаю прозвища. И наконец, на память пришло это красивое слово, которым профессор называл Мишку.

— Донор! — радостно рыкнул пахан, как припечатал, — Мишка, греби сюда! Погоняло нашлось!

Такой повод не мог быть упущен. Торжественное обмывание друзья целиком посвятили новому имени. Особенно радовался Паук. Приняв «на грудь» стакан ледяной водки, он вольготно раскинулся в кресле и философски заметил:

— Погоняло — это, конечно, здорово. Но не главное. А главное, Мишка, что? — Ответа он ждать не стал. — Главное — жить по понятиям! Вот, например, базар.

Мананга серьезно кивнул.

— Не, Мишка, не рынок, а конкретный базар. В смысле каляк. За ним надо ой как следить! За каждый кикс можно попасть в ответку. Перед тем как болталом лязгнуть, лучше про себя до ста сосчитать. Усек?

Паук налил себе еще полстакана в ожидании ответа, но тишину не нарушали никакие звуки. Он повернулся, чтобы посмотреть, не уснул ли кровный брат. Оказалось, Мишка-Донор не спит, а сидит и считает до ста по-русски. Авторитет почувствовал, как что-то теплое ворохнулось в татуированной груди, под куполами храмов, разливаясь обжигающей волной умиления. В это время счет закончился, и нигериец ответил:

— Усек. Так правилна?

— Это ты косяк упорол, — добродушно усмехнулся Паук. — Ну, типа, с корешем считать — не по понятиям. Хотя подход четкий.

Единственное, что вносило мрачноватые нотки неудовлетворенности в безоблачную идиллию, была невозможность наколоть другу Мишке хоть что-нибудь.

— Лазишь по хате немеченый, как лох, — грустно вздохнул пахан, с тоской рассматривая лоснящуюся темную кожу кореша, не пригодную ни к каким традиционным методам зоновской разметки. — Хрен его знает, чем тебя писать! Хлоркой нельзя, да?

Мананга понимающе затосковал вместе с учителем, но помочь ничем не мог. Белых жидкостей в доме не было. Даже молока. Он потянулся к холодильнику и открыл дверцу. На полках было пусто. Лишь банка шпрот и лимон напоминали о недавнем продуктовом изобилии. Все остальное сгорело в топке обоюдного выздоровления двух кентов. Паук присоединился к безрадостному созерцанию.

— М-да... Надо топать за подогревом. На подсосе загнемся.

При мысли о морозе за окном Манангу передернуло:

— Стремно, пахан, — жалобно сказал он.

«По понятиям» выходило, что идти придется молодому.

— Сиди, я сам, — великодушно пробурчал Паук.

Определенная логика в этом присутствовала. Выпускать на Лиговку недоученного негра было рано. Пахан уверенно распахнул шкаф с одеждой...

Все время, пока он отсутствовал, кровник переживал. Каждая минута в одиночестве казалась ему страшней предыдущей. Мананга застонал. В голову лезли кошмары этого холодного мира: гололед, побои, менты-гомосексуалисты... И самое непостижимое — люди, пожирающие мороженое зимой! На этом месте Мананге стало совсем плохо. Пришлось взять себя в руки. Теперь, благодаря науке выживания, он был готов к борьбе с чем угодно.

Когда Паук с двумя огромными сумками ввалился в квартиру, Мишка-Донор сидел в холодной прихожей. Согласно рецепту старшего товарища, он точил отвертку о край железного табурета, превращая ее в заточку Услышав лязг открывающегося замка, африканец поднял курчавую голову:

— Привет, хвоста не навьел?

— Не боись, — расхохотался Паук, отряхивая снег со шляпы и ботинок. Он покопался в карманах и, не в силах сдержаться, вытащил на свет зарешеченной лампочки банку белой туши. — Вот! Тебе...

Вечером они обмыли первую наколку. Белый кинжал во всю кисть вонзался в район запястья. Среди брызг крови крупными кривоватыми буквами было написано: «Донор».

Рыжов появился в городе так же неожиданно, как и пропал. Путь домой ему был отрезан. Вариантов оставалось немного. Собственно говоря, всего один. Светлана Геннадьевна Грудаченко. Девушка со студенческой скамьи стремилась в психиатрию, что значительно облегчало их общение. Любовница была умнее Игоря ровно настолько, насколько психиатр может быть умнее сумасшедшего.

Звонок в дверь прозвучал около трех часов ночи. Как раз в тот момент, когда Светлана, с головой накрывшись одеялом, нежилась где-то на Карибах в лучах ласкового солнца и объятиях страстного мулата. Перелет с гостеприимных островов занял доли секунды. Перегрузки закономерно вызвали легкий приступ морской болезни.

Игорь Николаевич стоял на пороге в полевой военной форме, покрытой кое-где болотной тиной. Его била мелкая дрожь. Выглядел он не совсем обычно. Но разве способен смутить психиатра вид травматолога в мокрой военной форме, покрытой водорослями — даже зимой?

— Игор?! — женщина произнесла не то утверждение, не то вопрос с сильным украинским акцентом.

— Я! — по военной привычке ответил тот. — Светлана, срочно укрой меня. Возникла проблема... — Рыжов с мольбой посмотрел внутрь квартиры.

Подруга поняла просьбу буквально и стала быстро раздеваться.

— Да я не об этом! — Игорь Николаевич недовольно сморщил нос, машинально остановив взгляд на крупной белой груди. — Мне нужно спрятаться.

Грудаченко моргнула и отошла в сторону, профессионально вживаясь в очередной образ.

— Заходи, — заговорщицки произнесла она.

Хлюпнув мокрыми сапогами, Рыжов шагнул в приют нелегала.

— У тебя чисто? — он достал какую-то проволоку и поводил ею над порогом.

Светлана Геннадьевна посмотрела на пол.

— Было...

Входная дверь закрылась с неприятным скрипом. Рыжов встал к ней лицом, шумно выдохнул и руками нарисовал в воздухе какой-то знак. Затем повернулся к подруге и проделал то же самое. Она привычно помахала в ответ, рисуя замысловатые картинки. Значения их Света не знала. Она давно водила руками как попало, в надежде, что приятелю будет приятно.

— Я закрыл контур. Пока, действительно, все чисто. Но это ненадолго. Они все равно меня отыщут.

Игорь сел на тумбочку для обуви и, стараясь не пролить воду, снял сапоги. Женщина села рядом.

— Хочешь об этом поговорить? — Стандартная фраза вырвалась сама собой.

В нашем обществе психиатр, как милиционер — всегда при исполнении. Новые симптомы беспокойства не вызвали. В них не было никакой агрессии. Светлана Геннадьевна смотрела на Рыжова, непроизвольно сравнивая своего избранника с мулатом с Карибских островов. Сравнение было явно не в пользу местного партнера.

Заснули они только утром. Рассказ затянулся, а переплетение в нем нормы и патологии вконец измотало Грудаченко. Переход от любовных утех к устным рассказам ставил в их отношениях жирную точку. Как специалист, Светлана Геннадьевна знала точно, что «сублимация полового влечения в вымышленные переживания» есть процесс необратимый. Иными словами, рассказчик — не любовник. Придя к такому выводу, она с удивлением испытала облегчение и почти со злорадством произнесла, совершая замысловатые пассы в воздухе: