После его ухода охранники озадаченно переглянулись:

— Что это, ядрена-матрена, было?

— Хрен его знает! Надо в отделение позвонить, спросить, что ли.

Позвонили, спросили. Там хмыкнули, но странный факт пребывания Алика в МВД подтвердили. Хоть и неохотно.

После визита капитана Потрошилова Мананга никак не мог успокоиться. Беспардонные сексуальные притязания полицейского вызвали ужас в открытом сердце нигерийца. Кроме того, болела рана на животе и ныла нога. Он попытался что-то объяснить, потребовать... но по-английски никто вокруг не понимал. А из великого и могучего русского языка выветрилась половина разговорника. В смятении, поковыряв проделанные милиционером бреши в гипсе, заброшенный сын африканского народа протяжно запел что-то громкое и заунывное.

— Все в порядке, друг. Вылечим, не переживай! — безрезультатно попытался успокоить его дежурный анестезиолог.

Доктор с тоской взглянул на часы. Если бы не беспокойный клиент, до конца смены можно было немного подремать. Тут негр издал леденящий душу вопль и снова что-то залопотал. Вопли его становились все громче. Чаша терпения переполнилась, и многострадальный доктор позвал сестру:

— Катюша! Вкати Пятнице пару кубов реланиума, чтоб затих. Будем переводить на хирургию. А то работать невозможно — то менты, то концерт без заявки.

Сестра послушно прервала просмотр отрывочного утреннего сна и принялась за солиста. В первую очередь, к кровати была подвезена каталка. Протирая заспанные глаза, девушка широким жестом предложила поющему негру сменить дислокацию:

— "Бони эм", ту-ту! — она изобразила не то паровоз, не то бегуна.

При этом монументальный бюст предпоследнего размера колыхнулся влево-вправо. Песнь прервалась. Мананга напрягся, невольно фиксируя глазами затухающие колебания. По мере приближения сестры напряжение возросло, концентрируясь внизу живота. Медсестра сдернула одеяло и обеими руками взялась за гипс. При наклоне тяжелые налитые шары оттянули халат. Мананга осторожно выдохнул, не в силах отвести взгляда. Будто передвигая стрелку железнодорожного семафора, сестра перенесла загипсованную ногу на каталку. Возбужденное мужское достоинство взметнулось и замерло, чуть вибрируя. Опешив, девушка уставилась на экзотическое — во всех смыслах — зрелище. Секунд десять прошли в неловкой паузе. Придя в себя, она опомнилась и прошептала:

— Ого! — потом, присмотревшись, поправилась. — Даже — ого-го!

Уловив, что явилось объектом пристального интереса зарубежного гостя, она, наконец, бледно-розово покраснела, невольно оправляя и одергивая халат.

— Дауно у ас это? — хрипло и зачарованно прошептал негр.

Медсестра уже успела вернуть самообладание на место.

— С детства! — ехидно сказала она и ловко исчезла из поля зрения.

В поисках объекта живейшего интереса Мананга покрутил головой. В установившейся тишине из-за двери комнаты отдыха персонала донесся голос дежурного анестезиолога:

— Ну, слава Богу! Концерт окончен. Что, реланиум уколола?

— Вроде того, — отозвалась сестра, торопливо набирая в шприц не два, а целых четыре кубика.

Торопясь закончить до прихода доктора, она одним движением повернула пациента набок и перекинула на каталку. Сохраняя восторженную мечтательность, Мананга попытался развязать диспут:

— Йа не нуждайт...

Острая игла вошла в ягодицу, заставив его вскрикнуть. Реальность, данная в ощущениях, походила на вздутие собственной попы до размеров ритуального тамтама.

— Тс-с... — сказала сестра.

— Хр-р-р... — отозвался Мананга, мгновенно засыпая.

Большими печальными глазами девушка посмотрела на уменьшение в размерах жизненного тонуса пациента, перевернула его на спину и укрыла одеялом. Выезжающая каталка напоминала подводную лодку, медленно втягивающую перископ.

Молодой и неженатый дежурный хирург извлек из стола коньяк и конфеты. Опытная, но незамужняя хирургическая сестра «на минутку» забежала в ординаторскую.

Доктору одновременно хотелось женщину и спать. Желания противоборствовали. На стороне мужских инстинктов выступали молодость и двухнедельное воздержание. Против сражались хроническая усталость, голод и недосып.

Сестричке хотелось мужчину и замуж. Пересечение этих параллельных прямых представляло сложную нелинейную задачу. Сначала секс, а потом свадьба — или наоборот? Женщина, подобно минеру, не имеет права на ошибку, действуя на ощупь... на слух, на зрение и на вкус.

К утру решение было принято, условности отринуты. Пятизвездочный дагестанский катализатор немыслимо ускорил процесс. Тонко почувствовав нужный момент, она поняла — пора! Прочной нитью, связующей душевную беседу с телесным контактом, крепкая рука хирурга легла на нежную девичью грудь. Страстный шепот, поцелуи, полумрак... С тихим шорохом на стол упали халаты, звякнули снятые часы, мягко стукнули о коврик скинутые тапки. Нежно, но уверенно его ладонь двинулась по бедру...

Бульдозером по интиму загрохотала в коридоре приближающаяся каталка.

Предваряя стук в дверь, девушка в доли секунды успела одеться и выскочить из ординаторской. Навстречу ей сестра из реанимации везла на каталке перед собой прикрытого одеялом негра.

— Перевод вашего послеоперационного, — злорадные нотки были почти неуловимы.

Количество холостых врачей в больнице катастрофически стремилось в минус бесконечность. Все они состояли на незримом, но строгом учете, и над сокращением их поголовья работали превосходящие силы женского коллектива.

— Огромное вам спасибо, — язвительность скрылась под толстым-толстым слоем благодарности.

Двое охранников, изваяниями замерших в дальнем конце коридора, прислушались, получая огромное удовольствие.

Медсестра реанимации постучала костяшками по гулко отозвавшемуся гипсу:

— Просыпайся, Лумумба, тебе здесь рады.

Спросонья Мананга неловко повернулся, потревожив свежие швы на животе. Не открывая глаз, он взвыл пароходной сиреной, отчего и проснулся. Пробуждение вкупе с болью его расстроило.

— Хорошо, что не стали дожидаться пересменки! — в словах столь грубо оторванной от любви девушки не было ни капли досады. Лишь пара ведер бессильной злости.

— Ну, мне пора, — освободившаяся от хлопотного пациента коллега легким перышком снялась с места и радостно упорхнула.

Одуревшим сонным взглядом Мананга засек отбытие знакомого бюста. Прекратив стонать, нигериец снова затянул песню, радуя больницу непредсказуемостью гамм.

На шум из ординаторской вышел дежурный хирург. Дабы его приподнятое состояние не бросалось в глаза, руки он держал в карманах халата.

— Свободные палаты есть? — шепотом спросил доктор.

— Ай-яй-яй-и-и-и — убил-ли негра-а-а! — вдруг сменил репертуар окончательно разбуженный самим собой африканец.

— Жаль не добил-ли! — передразнила сестра. — Есть. Вон, шестерка свободна. Двухместная, с туалетом.

Оценив вокальные данные иностранца и свои перспективы в личной жизни, хирург попросил по-доброму:

— Давай, мы ему внутрипопочно пару кубиков реланиума...

— Су-уки, замо-очилли-и! — негр продолжал пропаганду российской попсы.

Девушка скривилась.

— Согласна с предыдущим оратором, — шепнула она. — Иди к себе, я сейчас.

Прохлада шестой палаты и введение лекарства надолго успокоили темпераментного солиста. Звонкие вопли перешли в глухой храп.

Владимира Сергеевича Тенькова преследовали навязчиво-красочные сновидения. По реализму они походили на эротические грезы той поры, когда он был просто Вовочкой. В последнее время их сюжеты приобрели кошмарную направленность. Ночи превратились в бесконечный ужас. Черные люди врывались в палату, размахивая копьями и раскручивая на цепочках огромные булыжники. Они наваливались толпой, ставили его в позорную позу, и он оказывался лицом к лицу с адской топкой. Там были Куцый и Бес, недавно прикопанные на старом кладбище, все в червях. Они улыбались подгнившими щербатыми ртами и звали: «Паук, канай к нам!» Чмырь, собственноручно задушенный на Воркутинской зоне, шептал: «Торопис-с-сь...» На заднем плане мелькали Мозг и Бай, требующие банковский код. На этот раз они были настойчивы и особенно наглы. Бай выбрался из-за чужих спин, зашел сзади. По сигналу Мозга что-то вонзилось в область заднего прохода, боль прошила ослабевшее тело...