Уже засыпая, она успела подумать, что ближе к утру комнатушка их снова остынет, окошко заледенеет и как неохота будет спозаранку выбираться из теплой, нагретой за ночь постели.

Настало утро. Важенин стоял перед зеркалом и, оценивая себя в черном бостоновом костюме, который был когда-то пошит к его собственной свадьбе и много лет уже не носился, поворачивался к своему отражению то левым, то правым боком, то поводил локтями, испытывая его на прочность. Костюм был откровенно узок, и, угрожая при малейшем неосторожном движении разъехаться по швам, жестоко отовсюду тянул и топорщился. Однако Важенину очень хотелось, чтобы Аленушка непременно увидела его в нем: пусть хотя бы этот черный костюм послужит ей напоминанием… о ее долге, о ее ответственности, — и, натянув полушубок, он оставил его распахнутым.

Предстоящая встреча с Аленушкой угнетала его: после вчерашнего он не желал ее видеть и в то же время остро ощущал необходимость переговорить с ней. О чем? — этого он покамест не знал. Про себя он произносил какие-то длинные, путаные монологи, изобличал, призывал ее одуматься, но чувствовал, что этак не годится и опасался, что встретившись с ней один на один, так ничего и не выскажет. Вдобавок его мучила совесть — но не потому, что он позволил себе запустить в это злосчастное оконце булыжником, а потому, что мог позабыть о том, что кроме его бывшей жены и ее длинноногого приятеля в домике находится и его ребенок, его маленькая Мариночка. И показываться там представлялось ему не слишком удобным.

Но ехать все-таки было надо.

Памятуя о собаке, он вынул из холодильника кусок колбасы приличного размера, завернул его в бумагу, втолкнул во внутренний карман полушубка и вышел из дома.

На улице было свежо и даже повеивало морозцем. С рассветом выпало немного снега, мокрого и мелкого, занесло оголившиеся было проплешины, но глаз это не радовало: чувствовалось, что все вскоре растает и потечет, и снова будет сыро и слякотно.

Шагая к остановке, Важенин понуро смотрел себе под ноги, наблюдая, как отпечатываются под ботинками в налете пороши четкие, неглубокие следы, откуда проглядывала асфальтовая чернь, и думал о жизни, о справедливости, о любви, о ее безжалостных законах, и не было уже в нем ни ненависти к изменившей ему супруге, ни ревности, ни отчаяния — все перегорело вчерашним вечером; осталась лишь горечь горькая, да ломили голову мысли. И думалось порой, что пожелай она вернуться к нему обратно, то он простил бы ее.

В автобусе он занял место у окна на задней площадке и принялся следить, как убегают вдаль, таращась темными стеклами и теснясь один за другим, будто бы в очередях, каменные стены разновеликих зданий и как стелется над ними однообразно серое, низкое, унылое небо.

«Конечно, этот длинноногий для нее — лучшего и не желать: смазлив, — ничего не скажешь. Но что такое внешность? — рассуждал он, словно бы собираясь себя уверить, что она ошиблась и еще пожалеет о своем опрометчивом выборе. — В сущности, красота — это ничто, так — скорлупа, облепленная сусальным золотишком, конфетная обертка. А жизнь — это жизнь, и гарантий она никому не дает. Может еще так изуродовать, что и жить не захочется. Вот попробуй она потом поживи!.. Да и не красивыми же глазками ценится человек!.. А в общем, какое ему до них дело!..»

Нужный ему особняк Важенин определил еще из автобуса, узнав его по надстройке с миниатюрным балкончиком, но подойти к нему решился не сразу. Долго прохаживался у края дороги, пытаясь отыскать бугорок, с которого было бы видно оконце времянки; хотя обнаружить его разбитым ему было бы тяжко. Ведь в этом домике живет его дочь. Воображая минутами ее — кутающуюся в одеяла, стучащую зубами от холода, крохотную, посиневшую, он проклинал свою вчерашнюю несдержанность, ему захотелось бежать к ней, но его останавливала и успокаивала мысль, что сейчас ее в домике нет. Да и вообще — напрасно он рано приехал: обычно в это время взрослые на работе, а дети в саду. Так что было бы вернее наведаться сюда к вечеру. Но на оконце все-таки надо взглянуть.

— Проклятый забор! — бормотал он, вынужденный к нему подойти, так и не найдя у дороги подходящей возвышенности. — Вот куркули… огородятся же!

Под забором, несколько на расстоянии от него, оставляя только проход к воротам, в обе стороны тянулся единой линией низкий, видимо, когда-то стриженный кустарник, как бы являя собой дополнительную изгородь к уже существующей. За кустарником Важенин увидел скамейку. Как и все вокруг, она была припорошена снегом. Важенин, воровато озираясь, шмыгнул мимо калитки, ухмыляясь табличке «Осторожно! Злая собака!», стал на скамейку ногой и быстро поднялся — на душе у него отлегло: оконце, за которое он так переживал, оказалось целым. Если бы оно было выбито, вероятно, Важенин постарался бы тихо исчезнуть, но все его четыре стеклышка подслеповато глядели во двор и как бы подсмеивались, вызывая в нем неожиданную радость: «А мы-то вот они! и совсем невредимы!»

«А что? Если так все обстоит неплохо…» — подумал он, и у него родилась дерзкая мысль: проникнуть во времянку. Для чего? Зачем? — в этом он не отдавал себе отчета и, конечно же, не представлял себе, как это он проделает. Но какая-то ребяческая бесшабашность, взыгравшая у него в груди, требовала от него незамедлительных действий. Тем более, что во дворе никого не было, если не брать во внимание собаки, которая, уже завидев его, вся напружинилась и ощерилась, готовая броситься в его сторону, но чего-то еще выжидала, лежа у своей будки в глубине у сараев. Двери обоих домов — и большого, с высоким крыльцом и верандой, и маленькой развалюшки напротив — были закрыты; ни за ними, ни где-нибудь во дворе, ни в саду за сараями, где под деревьями темнели бугры застарелых сугробов, не ощущалось никакой жизнедеятельности. Стояла сонная, белая тишина. Припущенные снегом, выделявшиеся то там, то здесь следы человеческих ног указывали на то, что по двору давно не ходили. Но собака… она не даст ему перелезть. Ее можно задобрить — не каждый же день она ест колбасу! — и все ж попытаться, и если двор этого домика окажется на запоре, то хотя бы полюбопытствовать через оконце, что делается там, внутри. А, была не была! не пустит — так и не надо!

Важенин извлек колбасу, освободил ее от бумажки и призывно замахал ею над головой.

— Дружочек, дружочек! — В эти минуты им руководило какое-то непонятное, буйное, дикое ощущение свободы и вседозволенности.

Собака бросилась по направлению к нему, гремя своей цепью, не отпускавшей ее от проволоки, натянутой по земле, рыча и большими скачками подпрыгивая вверх.

Важенин увидел, какая она огромная и лохматая. От страха у него зашевелились волосы. Но веселье не покидало его: она его не достанет.

— А ну стой! — вдруг завопила откуда-то взявшаяся рослая, тучная, пожилая тетка в стеганом ватнике. — Это что у тебя в руке? Иголками, небось, начинил! А ну на место, Пират! На место! У-у, скотина, только и знает подачки выпрашивать!..

Ругаясь и безбожно стегая ее хворостиной, подобранной в какой-то момент под ногами, она отогнала собаку назад и вновь повернулась к Важенину, придурковато пялившемуся на нее из-за забора.

— А, ты еще здесь, — проговорила она с угрозой, подступая к забору и подбоченившись. — Чего ты туда залез? Чего тебе надо? Ну иди отсюда, пока не позвала кого следует!

— Гляжу, времяночка у вас неплохая, — улыбаясь, как ни в чем не бывало ответил Важенин. Теперь уже, когда появилась хозяйка особняка, как он успел догадаться, у которой можно многое выведать, он решил ни за что не отступать от своего замысла.

— А тебе-то что до времянки?

— Квартирку хотелось бы снять, — ответил Важенин.

Та недоверчиво посмотрела и отбросила хворостину.

— Я на полном серьезе… Если надо, могу и помочь: и дров наколоть, и угля натаскать…

— Есть у меня уже уголь кому таскать, — проворчала старуха. — Сдала вот одним на свою голову. Жду не дождусь теперь, когда съедут.

— Да мне и не к спеху! — обрадовался Важенин, чувствуя, что разговор принимает желательный для него оборот. — Пусть себе поживут. А я к лету квартирку подыскиваю, или даже к осени — студент я, заочник. Сессия у меня будет осенью, — говорил он о вещах, о которых даже вовсе не знал, стараясь снискать у старухи доверие любыми средствами и все больше и бесстыднее начиная завираться. — Август, сентябрь надо будет как-то готовиться: читать, писать… Ну, дело ясное, — куда уж там квартиру искать! Поэтому я и решил, что надо заранее… А хорошо, гляжу я, у вас!.. И остановка под боком… А за ценой бы я не поскупился — сколько назначите, столько и будет. Вот только желательно бы посмотреть ее изнутри, мало ли что… Вдруг там и полы уж подгнили. Или кровля прохудилась. А я другим разом мог бы и доски с собой привезти, подновить вашу времянку. Ну так что, мамаша, может, согласны?