Жизнь с партнёром, который считает, что одной ногой вы всегда уже за дверью, разъедает душу. Так как Целести никогда полностью не доверяла мне, я никогда полностью не доверял себе самому. Она считала, что без строгих ограничений я поведу себя как пресловутый ребёнок в магазине сладостей, безрассудно упиваясь новыми отношениями. Она считала, что я не способен на сочувствие, поэтому я тоже верил в это. Она не верила в то, что без всех этих ограничений я буду хорошо обращаться с ней. В результате, в это не верил и я.

У Амбер был способ ставить под вопрос мои допущения. Это всегда начиналось одинаково. Она поднимала палец, её лицо становилось задумчивым, после чего она произносила: «У меня есть вопрос». И неизбежно следующие произнесённые ею слова проходили через мой мысленный пейзаж подобно машине с шаром на тросе, предназначенной для сноса зданий.

«У меня есть вопрос» — сказала она как-то вечером. Мы сидели на длинном чёрном кожаном диване в нашей жилой комнате. Я прислонялся к её плечу, наслаждаясь соприкосновением. «Если ты говоришь, что хочешь любить других людей, почему ты загоняешь их в ситуацию, в которой для них небезопасно любить тебя в ответ? Если Целести может прекратить их отношения в любой момент, как эти люди вообще могут чувствовать себя в безопасности?»

Вопрос в том виде, как она задала его, казался таким простым. Но у меня не оказалось ответа. Я привык отвечать на вопросы о вето в интернете и на дискуссионных встречах. Даже после вето, наложенного Целести и моего последовавшего отказать принять новое вето, я всё равно защищал его как необходимый инструмент, позволяющий паре чувствовать себя уверенно. Я считал, что моё недоверие к вето происходило только из непонимания того, почему оно случилось. Я не видел проблемы в вето как идее. Но за все шестнадцать лет, проведённых мной с Целести к тому моменту, я ни разу не посмотрел на право вето с точки зрения кого-то другого.

— М… почему бы им не чувствовать себя в безопасности?

— Это оказалось безопасным для Элейн?

— Нет.

— Выполняла ли она правила?

— Да.

— Таким образом, если любить тебя не безопасно даже для того, кто следует правилам, действительно ли нормально побуждать кого-то тебя любить?

У меня не было ответа.

Подчас, я отчаивался понять её вопросы. Я понимал каждое слово в отдельности, но сложенные вместе в выбранном ею порядке, они образовывали такую загибающую мозги штуковину, загоняющие меня ровно в мои собственные предубеждения. У меня никогда не было опыта участия в отношениях в качестве «дополнительного» партнёра, так что я не мог полностью осознать каково это, когда мою любовь к кому-то должна быть всегда починена кому-то другому.

Но, тем не менее, несмотря на все её вопросы, Амбер всегда была готова проявить сочувствие. Она никогда не была обвиняющей или сердитой. Она расспрашивала меня мягко, терпеливо и постоянно. Она говорила о своём опыте и том, как он на неё повлиял. Она относилась ко мне с невероятной и безграничной добротой, хотя моя способность видеть мир с её точки зрения и подводила меня.

А вопросы продолжались. «У меня есть вопрос», — сказала она однажды вечером. «Ты говоришь, что любишь, что в твоей жизни есть другие люди. Но почему ты не придаёшь значения их стремлениям?»

Я почесал в затылке. На первый взгляд, вопрос казался абсурдным. Разумеется, я придаю значения стремлениям моих любимых, их праву жить свои собственные жизни! Я спросил:

— Что ты имеешь в виду? Я не хочу контролировать своих партнёрш. Я не хочу, чтоб они были моей собственностью. Как я могу не ценить их стремлений? Они могут делать всё, что хотят!

— Они могут делать всё, что хотят, кроме как любить тебя так, как они хотят этого. Разве это не самое главное?

Она была права. К этому за время отношений с Амбер мне следовало привыкнуть. В вопросах эмоциональной мудрости она часто была права. Я никогда не замечал, что Целести не ценит моих стремлений (или, возможно, не доверяет им). Я не замечал, как соглашаясь на все эти ограничения не пригласив за стол переговоров никого из моих любимых, я договариваюсь о действиях других людей без их влияния и согласия, что демонстрирует, как я не придаю значения их стремлениям.

Это не значит, что наши отношения целиком состояли из того, что Амбер тыкала в стены моих предубеждений и ломала их. Даже в начале мы не только обсуждали природу связывающих нас любовных отношений. Мы провели множество пятничных и субботних ночей танцуя до утра в местном клубе, называвшимся Замок. У нас были сходные вкусы в музыке, и я стал регулярно танцевать впервые с тех пор как я покинул колледж. Я заново открыл в себе радость от танцев.

Марианна и Амбер впервые встретились в середине декабря. Они сразу приглянулись друг другу, и вскоре Марианна присоединилась к нашим экскурсиям в Замок. В один особенно запоминающийся вечер, мы трое пошли танцевать вместе, все одетые в чёрное с ног до головы. На нас с Амбер были надеты ошейники и Марианна держала нас на поводках. Непросто заставить людей оборачиваться на вас в готическом клубе, но нам это удалось.

Примерно за наделю до Рождества, Амбер провела ночь в нашей гостевой комнате. В соответствии с договорённостью, я спал с Целести, а когда она встала, переместился в гостевую комнату. Тем же утром, задолго до того, как мы снова встали, к нам пришла Марианна и заползла к нам в постель, в то время как Целести готовила завтрак. Мы обнаружили, что душ в лаборатории/ванной на втором этаже достаточно велик, чтоб вместить нас троих, хотя и едва-едва. Мы провели чудесное, эротичное время, стиснутые вместе под струями горячей воды. Позже, Целести добродушно прервала нас при помощи тостов и поджареного бекона.

Все мы четверо: Целести, Марианна, Амбер и я достигли точки равновесия. Отзвуки вето всё ещё звучали в наших с Целести отношениях, но они уже затихали. Я начал убеждать себя, что наложение вето на Элейн было отклонением. Я не понимал, почему она это сделала и мне было по-прежнему больно, но начал прощать её

В январе 2003-го я совершил свою ежегодную поездку на MacWorld. Целести работала в новой стоматологической лечебнице и не могла взять отпуск, чтоб поехать со мной. Однако, Амбер работала в интернет-провайдере, что означало, что она могла работать из любого места, где можно было найти подключение к сети. Она предложила мне провести эту неделю в Сан-Франциско со мной.

Мы поселились в маленьком отеле в европейском стиле всего в двух минутах ходьбы от места выставочного центра. Комнаты в нём лишь немного превышали размером размещённые в них кровати, а ванные комнаты отсутствовали, вместо них в каждом холле были общие душевые. Такое размещение было очень уютным, кто-то даже сказал бы — тесным. Но оно было совершенно прекрасным.

Проведённое нам вместе в Сан-Франциско время было чудесным. Амбер всё сильнее и сильнее впечатляла меня тем, с какой полнотой и изобилием она вкладывалась во всё, что делала. Дни мы проводили на конференции, а по вечерам исследовали город. Однажды днём на Маркет-Стрит мы увидели на тротуаре проповедника, держащего огромный плакат: «Нет незаконному сексу». Он оборонялся от грехов «промискуитета, полигамии, презервативов и порнографии». Я сфотографировал его, насвистывая старую песенку из Улицы Сезам: «Одна из этих штук не похожа на другие». Амбер усмехнулась и мы пошли дальше.

Как-то вечером мы шли вдоль пляжа. Мы обнаружили крохотный музей старых компьютерных игр, прямо рядом с руинами бассейна Сутро. Когда мы вошли туда, я с ликованием увидел старую игру Звёздные Войны для компьютеров Atari — я любил её со школьных дней. Я опустил в автомат четвертак. Время не слишком милосердно к игровым навыкам. Ребёнком я мог набрать три миллиона очков с одного четвертака, но теперь — увы. После того, как я убедился в том, что мои славные дни миновали, мы гуляли вокруг развалин, рассматривая сложную систему каналов, по которым вода когда-то попадала в здания и выходила из них. На закате перед нами оказался впечатляющий вид на линию горизонта.