Амбер и её муж Рик только что переехали в Орландо из Калифорнии. Они были полиамурны и их приманила репутация юго-западной Флориды в качестве расцветающей мекки полиамории. ПолиТампа существовала уже восьмой год и вызвала появление похожих групп повсюду в штате. Район Тампы приобретал репутацию горячего местечка для полиаморов.
Амбер с Риком столкнулись со сложностями, похожими на те, от которых страдали мы с Целести. У них было совершенно разное представление о том, какими они хотят видеть свои отношения. Амбер хотела быть открытой для любви и связей, какие бы формы они ни принимали. Рик, как и Целести, хотел структурированных, иерархических отношений, обеспечивающих ему безопасную позицию на вершине. Амбер хотела цельности, самоопределения и гибкости. Рик хотел быть уверен в том, что он всегда будет первым, что никто и никогда не приблизится к ней слишком близко, а он всегда сможет контролировать то, насколько далеко заходят её другие отношения.
Их брак шёл ко дну ещё до переезда во Флориду. За несколько месяцев он достиг переломной точки. Они были ещё вместе, когда тем летом впервые пришли на встречу ПолиТампы, а к концу осени уже жили отдельно.
Однако, Амбер продолжала появляться на полиаморных дискуссионных встречах и после того, как они с Риком расстались. Она стала постоянным участником ПолиТампы и похожей группы в Орландо, называвшейся ПолиЦентрал.
В Ноябре несколько завсегдатаев ПолиТампы устроили большую вечеринку примерно за неделю до Дня Благодарения. Они жили в обширном старом двухэтажном доме, имеющем множество уголков и закоулков. В ночь большого полиаморного пира дом заполнился болтающими между собой людьми. Я сидел на полу скрестив ноги и разговаривал с группой людей, с которыми мы с Целести подружились через ПолиТампу. Амбер сидела рядом со мной. Каждый раз, когда наши колени соприкасались, между нами проскакивал электрический разряд.
Я слушал то, как она рассказывала о своей жизни и её мысли об отношениях. Мы говорили о киберпанковских антиутопиях. Она тоже любила мою любимую книгу: Нейромант, в которой действуют хакер по имени Кейс и его партнёрша Молли — кибернетически дополненная уличная самурай с выдвижными бритвенно-острыми лезвиями прячущимися под ногтями.
Я помню, как был поражён умом Амбер, но даже больше того я был впечатлён её мудростью и пониманием себя. Помимо этого, похоже, она была способна к самому глубокому сочувствию из всех, кого я когда-либо знал. Даже в то время, когда они разъезжались с мужем, я был поражён её состраданием к его переживаниям.
Та вечеринка стала знаковой для нас обоих. Эти проскакивавшие между нами электрические разряды побудили нас проводить время вместе. Как-то раз мы провели день, гуляя по маленькому пригороду Тампы с длинной и разнообразной историей. Сначала он был центром производства кубинских сигар, а позже, после кубинской революции стал центром ночной жизни Тампы. Там есть множество клубов и баров, многие из которых располагаются в бывших зданиях сигарных фабрик, построенных в девятнадцатом веке. Я сфотографировал Амбер в винтажном голубом платье из пятидесятых, прислонившуюся к фонарному столбу. Она выглядела удивительно счастливой.
После того, как её брак распался, Амбер покинула Орландо и переехала в небольшую квартиру в Тампе. Из-за сокращения расстояния нам стало проще проводить время вместе. Она настороженно относилась к структуре моих отношений с Целести и это было совершенно разумно. В конце концов, мы впервые встретились на собрании, где я рассказывал о трёхлетних любовных отношениях, на которые без какой-нибудь ясной причины было наложено вето. Ситуация явно не из тех, что способствуют доверию к потенциальному новому партнёру. «Нет уж», — говорила она после той встречи своим друзьям: — «Я ни за что не свяжусь с этим Франклином. Только не все эти их правила. Никогда.»
Но нас всё равно тянуло друг к другу. Было чудесно встретить кого-то, чьи взгляды настолько совпадали с теми, что постепенно сформировались у меня после вето: взгляд на отношения не через призму иерархии. Признание права всех вовлечённых в отношения людей выражать свои потребности и просить о том, чтоб они были удовлетворены.
Трудно переоценить то, насколько революционной была эта идея. Отношения, включающие троих, четверых, возможно, пятерых и каждый может свободно говорить о своих потребностях? Никакой структуры доминирования, подчиняющих одних людей другим? Что-то глубоко внутри меня говорило: «Да! Именно так! Почему нет?»
В декабре 2002-го наши с Амбер встречи стали любовными. Это было абсолютно не похоже на все те отношения, которые у меня были до этого.
Однажды днём, когда мы сидели на чёрном кожаном диване у нас дома, Амбер рассказала мне одну историю. Живя в Калифорнии и страдая от одиночества и депрессии, она обратилась за помощью к психотерапевту. После нескольких сеансов, он сказал ей: «Знаете, ваша депрессия не связана с тем, что с вами самой что-то не так. Вы одиноки, потому, что вы жираф, живущий среди аллигаторов. Разумеется, вы чувствуете себя изолированной! У жирафов и аллигаторов разные потребности и они предпочитают жить в совершенно разных средах. Вы общаетесь с аллигаторами, но не чувствуете с ними общности. Аллигаторы не понимают жирафов. Ищите людей, похожих на вас. Окружите себя жирафами и вы не будете чувствовать себя такой одинокой.»
Амбер была моим жирафом. Из всех, кого я когда либо знал, она первая по настоящему принимала меня, понимала меня, видела меня по-настоящему глубоко. Целести пыталась, но многие вещи во мне были ей совершенно непонятны… а я не понимал многих вещей, важных для неё. Амбер видела меня. Невозможно объяснить, насколько это меня преображало.
Дело в том, что я тоже был жирафом. И я никогда не верил в то, что существуют другие жирафы. Так же как и Амбер, я ощущал себя живущим в мире, населённом аллигаторами. Встретить другого жирафа… да, это прямо-таки пьянило.
Амебер относилась к тому, чтоб начать со мной отношения скептически, так как её собственный брак загнулся потому, что её партнёр хотел ограничивать и контролировать её общение с другими людьми. Она была не особенно уверена в том, что после выхода из этих отношений следует вступить в другие, такие, в которых её возможность быть вместе со мной будет ограничиваться и контролироваться. Я думаю, что получил свой шанс только из-за совершенно экстраординарной ситуации, сложившейся из-за того, что мы обнаружили друг у друга столь схожие взгляды.
Но чего Амбер делать не собиралась, так это хранить молчание, когда у неё имелся вопрос или соображения по поводу отношения к ней. Она была готова бросать вызов всем имевшимся у нас с Целести допущениям, основаниям, идеям и правилам. Мои предыдущие партнёрши всегда просто принимали мою ситуацию и мои условия, даже если они были болезненны и неработоспособны.
Мои отношения с Амбер начались на шестнадцатом году отношений с Целести. Все эти годы я принимал как должное то, что любовь всегда идёт рука об руку со страхом. Моя любовь к кому-либо, кроме Целести означала, что Целести будет бояться потерять меня, а все остальные, кого я любил, всегда жили под угрозой возможного вето. Мы с Целести были вместе бОльшую часть моей жизни, так что представление о том, что любовь и страх это две стороны одной монеты всегда было частью моих любовных отношений. Я не только никогда не ставил эти допущения под вопрос, мне и любому из нас никогда не приходило в голову, что их можно вообще ставить под вопрос.
Мы с Целести принимали как должное идею, что если события принимают серьёзный оборот, над всей суетой должна возвышаться одна единственная пара. Я провёл всю свою взрослую жизнь, говоря людям, что они могут сближаться со мной, но не слишком. Что они могут любить меня, но никогда не могут быть уверенными, что я буду с ними. Могут быть частью моей жизни, но только вот настолечко и никогда — больше.
Думаю, что Целести не доверяла мне полностью с самого начала наших отношений. Она любила меня — в этом я совершенно уверен. Она хотела быть со мной. Но не доверяла полностью. Каждый день в каком-то смысле начинался для неё с мысли, что может быть именно сегодня я брошу её ради другой. Провести почти двадцать лет с кем-то, кто каждый день просыпается с такой мыслью — невероятно болезненно.
