— Что знаете? Я ничего не понимаю, Верочка.

— Я знаю, что сестра берет у вас деньги.

— Деньги? Какие деньги? Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, Верочка, — сказал Балябьев с достоинством, смутно догадываясь, что, собственно, заставило Верочку явиться к нему для объяснений.

— Вот уже пятый месяц, как сестра не служит в театре.

— А вы разве не знали этого? — удивился Балябьев, все же не вполне понимая; отношения Верочки к сестре и к нему.

— А вы думали, что я знаю! Вы думали, что я все знаю.

— Нет… Да… Не совсем так, — смущался адвокат, не подозревавший такой наивности.

— Так вот что, — прошептала Верочка в совершенном отчаянии, — значит, все вы, барон, например, и другие, все вы думали, что я все знаю, все понимаю и живу так с Тамарою на ваши деньги…

Она закрыла лицо руками.

Иннокентий Матвеевич Балябьев был человек неглупый. До сих пор, правда, он не потрудился подумать о судьбе Верочки, и ему в голову не приходило, что в душе этого подростка могут быть и отчаяние, и стыд, и ужас; но теперь, убедившись, что Верочка, в самом деле, ничего не знала и едва ли догадывалась о том, каким способом Тамарочка добывает деньги, он тотчас же сообразил, что ему надо быть осторожным и мягким.

«Солгу лучше, — мелькнуло у него в голове. — Надо успокоить как-нибудь эту сумасбродную девчонку. С нею, того и гляди, беды наживешь».

— Верочка, — сказал он мягко и вкрадчиво. — Вы очень волнуетесь, я вижу, но это напрасно. Нет причины так волноваться. Тут недоразумение какое-то. Уверяю вас. О каких деньгах вы говорите? Я, правда, однажды дал взаймы Тамаре Борисовне некоторую сумму. Но что же тут дурного, Верочка? Тамара Борисовна опять получит место. Она отдаст мне долг. Вот и все.

С совершенной наивностью и ребяческим простодушием Верочка вдруг на минуту поверила Балябьеву.

— Вы правду говорите? Вы не обманываете меня? — воскликнула она с такою доверчивостью, что даже Балябьев смутился и чуть было не признался, что лжет.

Но смутился он, впрочем, на один только миг.

— Разумеется, Верочка. Конечно, я говорю правду, — даже засмеялся он, и довольно натурально.

— Верю! Верю! — исступленно вскрикнула Верочка. — Не может быть, чтобы вы говорили неправду. Ведь человек же вы! Это все моя сумасшедшая голова. Я вообразила Бог знает что. Ну, конечно, вы, как добрый друг, дали нам взаймы. Вот и все. Это я такая скверная. Это я мнительная и злая. Мало ли кто должает! Ведь нет тут ничего унизительного. Я уроки достану. Тамарочка опять в театре будет служить — и все уладится. Не правда ли? Ведь…

Она вдруг остановилась и взглянула прямо в глаза Балябьеву. Он не отвел глаз. В них только вспыхнули зеленоватые огоньки и тотчас же потухли.

— А вдруг вы сказали неправду? А вдруг вы смеетесь надо мной? — прошептала Верочка, задыхаясь, и глаза ее гневно засверкали.

— Ах, какая вы недоверчивая! — невесело улыбнулся Иннокентий Матвеевич.

— А барон? Ведь Тамара сказала, что она и у барона брала деньги…

— О бароне я ничего не знаю, — сухо сказал Балябьев, у которого с бароном были какие-то особые счеты.

— О! О! — застонала Верочка, закрывая лицо руками. — Стыд! Какой стыд! Боже мой!

В это время появился лакей.

— Вас, барин, спрашивают. Молодой человек какой-то… Прикажете принять? — спросил лакей, не без любопытства взглянув на странную девочку.

— Попросите в гостиную… Вы меня извините, Верочка. Я сейчас вернусь, — сказал Балябьев, обрадованный, что представился случай оставить девочку одну и самому сообразить, как распутать эту «неприятную историю».

Но в гостиной его ожидала новая неприятность. Там стоял взволнованный и бледный Сережа Нестроев. Он целый час бродил около порога балябьевской квартиры и, наконец, решился позвонить и узнать, что там творится, и не нужен ли он Верочке. Должно быть, вид у Сережи был не совсем обыкновенный, потому что Балябьев, увидев мальчика, попятился назад в крайнем недоумении. Однако, он тотчас же овладел собою.

— Чем могу служить, молодой человек? — сказал он нерешительно. — Мы с вами, кажется, встречались у Тамары Борисовны Успенской?

— Верочка у вас?

— Вы почему, собственно? Я хочу спросить… Вам поручил кто-нибудь? — смутился Балябьев, совершенно не подготовленный к подобным объяснениям.

— Никто. Я сам. Верочка у вас?

— Извините, молодой человек, но я не понимаю, почему именно вы у меня об этом спрашиваете?

— Я знаю, что у вас. Где она? Что вы с нею сделали? — совсем задохнулся Сережа.

— Барышне Успенской я ничего худого не сделал, — сказал строго Балябьев. — Зачем она ко мне пришла, я и сам, по правде сказать, не понимаю…

— Он не знает, зачем я к нему пришла! — всплеснула руками Верочка, которая, узнав Сережин голос, распахнула дверь кабинета и стояла на пороге такая же бледная и взволнованная, как Сережа. — Он не знает! А разве я целый час не твержу вам все об одном и том же, лицемерный вы человек!

Балябьев развел руками и совершенно смутился.

— А вы зачем здесь? — обратилась вдруг Верочка к Сереже. — Вы зачем? Я, глупая, поверила в вашу дружбу. Беспокоилась о вас, томилась и ждала. А вы скрылись, убежали от меня. А вот теперь, когда я на все рукою махнула, вы опять пришли. Что вам надо? Вы признались, что вы такой же, как Балябьев. Так уж лучше он, чем вы. Вы еще мальчишка, а он взрослый, по крайней мере. Он опытнее вас. Он меня научит, как себя продать. Если Тамарочку покупают, и я не хочу быть чистой. Балябьев! Продайте меня кому-нибудь.

— Тише! Ради Бога, тише! — испугался ужасно Балябьев — лакей мог слышать «невозможные» восклицания Верочки. — А вы, молодой человек, — замахал он руками Сереже, — ступайте домой, право. Вы видите, что Верочка больна, совсем больна. Это нервный припадок. Я сейчас отвезу Верочку к Тамаре Борисовне и все улажу, все устрою. Недоразумение объяснится. Это очень грустное недоразумение, но его можно уладить.

— Верочка! — бросился к ней Сережа, ловя ее руку. — Не надо! Не надо говорить такие слова!.. Не надо отчаиваться…

— Уйдите! — топнула ногой Верочка в каком-то странном высокомерии. — Прогоните его, Балябьев!

Сережа понял, что ему, в самом деле, нечего сейчас делать в балябьевской квартире, и он стремительно вышел из пышной гостиной, которая казалась ему мерзкой и грязной, как и сам холеный Иннокентий Матвеевич.

Едва только Сережа ушел, Верочка залилась слезами и закричала прямо в лицо Балябьеву:

— Как вы смели его прогнать? Он единственный друг мой… Он… Он…

— Я пошлю слугу его догнать, — заторопился Иннокентий Матвеевич.

— Не надо! — вскрикнула Верочка. — Значит, судьба моя такая. И ему лучше подальше от меня быть… А вы? Что же вы медлите в самом деле? Одевайтесь скорее! Поедем…

— Зачем? Куда?

— Вам лучше знать. Куда вы сестру мою возили? Куда?

При всем чрезвычайном самообладании своем Балябьев потерял голову. Верочка была больна. У нее был явный припадок истерики, грозивший принять неожиданные размеры и окончиться Бог знает чем…

— Верочка! — сказал он, наконец, холодно и спокойно, чувствуя, что теперь уж не уронит своего достоинства. — Я вам сказал, что не было ничего дурного в моем отношении к вашей сестре, а вы…

— Дайте мне адрес барона, — перебила его Верочка, у которой, очевидно, явились какие-то новые сумасбродные мысли.

— На Воздвиженке он живет, в доме номер четырнадцатый, только, Верочка, я вам не советую…

Но она уже не слушала его. Она торопилась. Она спешила в таком волнении, что Балябьев не решился ее отговаривать, а тайно был даже рад, что избавился, наконец, от «ужасной» девочки.

Верочка поехала к барону Мерциусу. В квартире барона произошло нечто неожиданное. Верочка ворвалась туда, несмотря на то, что горничная уверяла ее, что барона нет дома. Несчастная почему-то решительно этому не поверила и, объявив горничной, что «будет ждать барона хоть до утра», прошла прямо в гостиную, не менее пышную, чем балябьевская. Барона она не дождалась. Зато минуты через две отворилась дверь, и на пороге явилась дама, весьма полная, пожилая, одетая с чрезвычайной претензией. У этой дамы были огромные красные руки, на которые Верочка случайно обратила внимание и не могла от них почему-то глаз отвести, пока разговаривала с этою особою.