— Нет еще! — в разговор вступил Фенин. — Товарищ Мак — сотрудник центральной прессы, он должен дать ряд очерков по авиаделу. Есть пропуска и прочее! Ты не мог бы пройти с ним на «Авиатор»? К тому же, — Фенин повернулся к Маку, — он может быть полезен вам и в другом. Это старый летчик, участвовал в гражданской войне! Может рассказать много интересного, покажет полеты…

— Ну, уж ты известный бузотер! — Военлет конфузливо пощупал нос. — Особенно ценного я вам ничего не дам, товарищ! Но все, что могу — с удовольствием. Пройдемте — я как раз покончил здесь с делами. Далеко ли? — Да нет, «Авиатор» находится совсем близко!

По репортерской привычке, живые глаза Мака быстро ощупали фигуру нового спутника.

Военлет был парнем лет двадцати семи, высокого роста, слегка сутулый, неуклюжий в походке, но с точными, спокойными движениями рук. Костлявое, длинное и загорелое лицо из-под сдвинутого шлема смотрело парой смелых, странно бесцветных глаз. Говорил он немного, слишком отчетливо и громко. Очевидно, имел привычку задумчиво потирать свой большой, слегка приплюснутый нос. По крайней мере, взглянув на шагающего рядом журналиста, он снова повторил это движение.

— Ну, товарищ, какое впечатление произвел на вас моторный завод?

Мак пожал плечами.

— Представьте — не особенное. Все эти штуки с металлом — обточку, литье и так далее — я, конечно, видел раньше. Вот только испытательная огорошивает, действительно. А в общем — солидное производство. Сколько в среднем моторов выпускает завод?

Костлявое лицо под черным шлемом приняло замкнутое выражение.

— Вот этого как раз я и не могу сказать вам! Если можно так выразиться — военная тайна. Во всяком случае, — он стиснул зубы, — во всяком случае, мы выпускаем меньше, чем западная буржуазия… В этот двор! Дверь направо! Предъявите пропуск! Теперь наверх!.. Да, доведись нам сцепиться с ними, эта подготовка, пожалуй, даст себя знать. Говорят, Форд выпускает в день двадцать аэропланов военного образца!.. Еще выше… Огромный процент американского и европейского населения занят авиаспортом. Кроме того, всякое там безмоторное летание и так далее. В случае войны все эти спортсмены вместе со своими аппаратами поступят в ведение военных министерств! Нам нужно здорово подтянуться! Там каждый ученый занят военными усовершенствованиями! А у нас — межпланетные сообщения и прочая чепуха. Есть такой профессор Добротворский… Вот сюда. Подойдите ближе. Смотрите!

Мак очутился в верхнем этаже огромной трехъярусной залы со стеклянной круглой крышей, с просторным пролетом посредине. Внизу, на далеком полу, стояли близко сдвинутые друг к другу длинные темно-зеленые корпуса уже совсем готовых самолетов.

Внизу, на далеком полу, стояли близко сдвинутые друг к другу длинные темно-зеленые корпуса уже совсем готовых самолетов.

Только крылья — широкие, толстые, покрытые ровным лаком, с ярко-красными пятиконечными звездами на концах, — находились пока отдельно, не привинченные к фюзеляжам.

Возились рабочие — маленькие фигурки, заканчивающие последнюю отделку воздушных чудовищ. Мощные, стройные, как бы для прыжка припавшие самолеты были немым ответом на последние слова Иванова.

— Седьмая эскадрилья «Ленин»! — торжественно и с особым чувством воскликнул человек в черной коже. — Седьмая эскадрилья! — нежно, как о живых, повторил он, склоняясь к перилам. — Последние аппараты! Герои предстоящего торжества! Вы слышали — это первая вполне оригинальная боевая конструкция нашего производства! Разведчики — мотор 400, скорость — 250 километров, необыкновенно послушны управлению. Ну, а теперь я покажу вам кое-что. Крылья в первую очередь! Они как раз приготовляются здесь!

Военлет взял с подставки изогнутую, легкую пустую внутри планку.

— Вот вам вид поперечного разреза крыла. В чем, вы думаете, его необыкновенная прочность, соединенная с предельной легкостью? В том, что оно все состоит из таких вот отдельных составных частей — все, от основания до конца несущих поверхностей! Эти планки скрепляются, свинчиваются, превращаются в одну общую поверхность — крыло самолета. Потом этот деревянный остов — сажени в две, в три длиной — затягивается материей особой выделки, материя кроется сначала четырехкратным, а потом еще двойным слоем лака. Мы пройдем потом туда — вы увидите, каким сладким, острым, ядовитым запахом пропитан там воздух!

Затем крыло готово — под особым углом его привинчивают к фюзеляжу — корпусу самолета. Корпус тоже весь на деревянном скелете. Рули высоты и поворота…

Через час осмотр был окончен. Двое людей — молодой человек в коротком широком пальто и летчик в потертой обвисающей коже — вышли на пыльную, горячую улицу городка.

— Ну, вы в какую сторону? Я направо!

Мак остановился и крепко пожал руку военлета. Ему все больше нравился этот высокий, слегка неуклюжий человек.

— Благодарю вас, товарищ, вы прекрасно объяснили мне все! Если и на аэродроме я проведу время так же интересно… Между прочим, вы начали говорить о Добротворском. Сейчас я иду к нему. Хотелось бы иметь объективное мнение…

— Мое мнение не может быть объективным, объективным в общечеловеческом смысле, — улыбнулся военлет. — Как коммунисту, этот человек не нравится мне своей оторванностью от масс! Он вне жизни, жизнь и борьба проходят мимо него! Подумайте — в наше время обострения классовой борьбы прямо непонятен такой ушедший в неземное субъект! Мечтать о полете на Луну в то время, как рабочие во всем мире задыхаются под пятой капитала! Кроме того, он мне не нравится вообще! Странно — тем более, что я ни разу не говорил, даже не виделся с ним. Ну, до завтра!

Длинные костлявые ноги зашагали по немощеной дороге.

Мак нерешительно постоял на месте и затем быстро зашагал в противоположную сторону.

Профессор жил на противоположном конце города, минутах в двадцати ходьбы от завода. Толкнуть облезлую, желто-зеленую дверь столовой! Засаленное меню лежало на грязной скатерти столика. Мак задумчиво пообедал, выпил бутылку пива и снова зашагал по пыльным улицам Медынска.

Красавица — дочь профессора — ее худощавое лицо с голубыми глазами, красный рот, упругие бедра не выходили из головы журналиста. После наладившегося вагонного знакомства, как-то она примет его теперь, в родном доме?

Улица Марата — та самая. Третий дом от угла — есть. Одноэтажный, серый, с рядом маленьких окон, он скромно выступал среди яблочных деревьев окружающего его сада. Щеколда калитки щелкнула, и узкая тропинка, ведущая между деревьями к крыльцу дома, открылась глазам вошедшего. Но звякнувшая во тьме собачьей будки цепь заставила его быстро отступить обратно.

Из ржавых досок высовывался конец изогнутой проволоки. Мак дернул — протяжный звон, сопровождаемый собачьим лаем, пронесся в ответ. Мак подождал и дернул сильнее. На этот раз послышались ленивые шаги.

Калитка отворилась. Толстая рябая баба смотрела сонными глазами. Гипнотизируя ее взглядом и изящной внешностью, Мак пояснил цель своего посещения.

Баба повернулась и закачалась к крыльцу. Мак последовая за ней. Лязгнувшие песьи зубы сомкнулись в двух вершках от его колена.

— Пал Николаич! Пришли там к тебе! — крикнула баба в сенях. — Газетный сотрудник из Москвы! Статью, грит, написать хочет! — донесся уже из-за двери ее пониженный голос.

Мак стоял в светлых скрипучих сенях против обитой рогожей двери. За дверью что-то шуршало, упала какая-то тяжесть. Дверь отворилась, пропуская сначала беспокойную голову, а потом и всю фигуру профессора Добротворского.

Что это был именно профессор — делалось ясным после первого же взгляда. Из заплатанного, запахнутого вокруг голой шеи пиджака выступал бледно-розовый, гладкий, окруженный жидкой коронкой рыжеватых волос череп. Но подобный недостаток растительности сверху щедро компенсировался широкой всклокоченной бородой, огибающей худые скулы и бледный рот хозяина. На переносице поблескивало золотое пенсне. Отличительные признаки заканчивались орехообразной шишкой телесного цвета чуть пониже профессорского виска.