Наконец, телега готова, нужно ехать. Пожал руку моему беспомощному товарищу, подхватил сверток под мышку, вышел на крыльцо. Но то, что я увидел, было некоторой неожиданностью даже в этот день событий и приключений.

Перед избой собралась густая толпа тревожно ропщущих крестьян. К уже виденным прибавилось много новых. Мой узкогрудый знакомец и здоровый мужчина в черном пиджаке и смазных сапогах были, очевидно, главарями сборища.

Сделав вид, что мне плевать с высокого дуба на все опасения и страхи, я прижал локоть к мешку и двинулся вниз.

Бородач в пиджаке стал на моей дороге.

— Ну что? — мой резкий окрик заставил его отшатнуться.

Но толпа прихлынула снова, выталкивая делегата вперед.

Он заговорил:

— А то! Мочи нашей не стало. Красны, белы — много вас здесь шляющих. Каждый тащит, каждый на чужое зарится! Лошадей увели, скотина передохла. Мочи, говорю, не стало. А ты вот что — отдай мешок и уходи с богом.

Я не произнес ни слова. Но, должно быть, мое лицо приняло дьявольски-страшное выражение. Толпа шарахнулась, в задних рядах закрестились. В то же время в руках у многих сверкнули ножи и короткие угрюмые обрезы. Я выхватил наган.

Из заднего ряда хлопнул выстрел. Пуля ударилась у косяка в двух вершках от головы.

Выстрелив в самую гущу, я прыгнул назад и запер дверь на задвижку.

Я понял все. Ясно — это обыкновенное бандитское гнездо — логово кулаков и самогонщиков! Простые крестьяне не стали бы действовать так решительно.

Досчатая дверь затрещала. Сзади послышался стон.

Я обернулся. На скамье, согнувшись почти до колен и придерживая бок рукой, сидел Сумин. В слабом кулаке качалось дуло револьвера. Несколько раз он пытался начать и не мог выговорить ни слова.

В дверь ударили теперь уже чем-то тяжелым. Я придвинул к ней стол и поднял револьвер. В этот момент Сумин собрался с силами.

— Подожди, Штреб, — его слова пресеклись стоном, — подожди. Мне умирать… Ты все равно не отсидишься здесь. Помоги сесть наискось от двери… Так… Черт, какое мученье… Теперь выстрели сквозь дверь — они отбегут. Тогда быстро распахни ее — пока отсюда будут стрелять, они не решатся ворваться… они не догадаются — они думают, что я совсем выбит из строя. Ты вылезешь в это окно — телега еще ждет. Гони к лесу. Мы перехитрим… Понял?

Бедный Сумин, честный, храбрый товарищ! Раненый, умирающий, раздавленный страшной болью, он нашел в себе силы оказать последнюю услугу рабочему делу! Пусть читающие эти записки вспомнят добром красного героя, погибшего безвестно и одиноко!

Я поступил так, как сказал он. Выстрел через доски наполнил громом и дымом избу и отогнал от двери осаждающих. Я отбросил досчатую поверхность и снова пальнул в открывшийся прямоугольник.

Тогда стал стрелять Сумин. Разумеется, он не метился, да и не в этом совсем было дело. Нужно было приковать внимание бандитов к двери. А в это время я подбежал к боковому, открытому снаружи окну.

Я подбежал к боковому, открытому снаружи окну.

Едкий пороховой дым застилал нутро дома. Я тихонько выставил раму — наружный воздух обвеял лицо необыкновенным ароматом. Я просунул в окно одну руку, потом часть туловища, почти вылез, вернее вывалился сам и вытащил драгоценный мешок.

Мне везло — здесь не было ни души. С другой стороны кричали, грохотала стрельба, сыпались стекла. Пошатываясь, я пробежал несколько шагов, бросил сверток на соломенную подстилку телеги, вскочил в нее сам и ударил лошадь вожжами. Она рванулась вперед, сразу ударяя всеми четырьмя копытами. Мы вынеслись на проселочную дорогу.

Меня увидели — вопль многих голосов возвестил это.

Я вскочил на ноги, покачиваясь на прыгающем дне телеги, выкрикивая бессвязные фразы. Я закрутил в воздухе длинный конец тонкий веревочных вожжей. Скоро дома, плетни, крики затерялись вдали.

С быстротой цепеллина, удирающего от четырех истребителей, моя худая клячонка неслась вперед и вперед — к растущему зелено-синему, необъятному лесу.

Но, проскакав всего километра два, я понял, что этот способ передвижения в глубокой степени ненадежен и слаб. Несмотря на все усилия, мой экипаж уже начал сдавать, переходя в привычную рысь повседневной езды. А между тем, добрых два десятка верст отделяли меня от дружеского лагеря. Что оставалось делать?

Посреди узкой черной, с глубокими колеями дороги я остановил телегу, соскочил на землю и обрезал кожаные постромки. При помощи вожжей мешок был прикручен к острому, вздрагивающему крестцу. Потом, вскочив сзади сам и употребляя все меры воздействия, я снова погнал мою рыжую скотинку.

Подкрепляемая энергичными пинками, она проскочила первые редкие деревья леса и поскакала по широкой лесной тропе.

Скажу откровенно — у меня не было никакого плана действий, вернее, был один — основной план. Я решил как можно быстрее проехать лес, придерживаясь главной магистрали. Я знал — непосредственно за лесом начинались наши посты. Мне казалось почему-то, что после удачного бегства от бандитов покончены всякие отношения между ними и мной. На самом деле оказалось, что я недооценил притягательной силы моего проклятого груза.

Моя лошаденка шла крупной рысью, подбрасывая меня на хребте, остром, как руль Ньюпора. Кругом была лесная тишина, мягкий шорох листьев, чириканье птиц, качание ветра в верхушках стволов. Постепенно к этим звукам начали примешиваться посторонние — страшные своим внутренним значением.

В лесном легком воздухе плыл тихий перестук частых отчетливых звуков, Почти неуловимые вначале, они становились ясней и громче, превращаясь в дружный топот дюжины конских ног. Несколько всадников неслись по той дороге, где только что отстучали копыта моею коня. За мной была организована погоня!

Я сильно хлестнул лошадь и стал пятками бить ее раздувающиеся бока. Она прибавила ходу. Но когда через несколько минут я снова прислушался к звукам позади, я понял, что меня быстро настигают.

Нельзя было терять ни секунды. Остановить лошадь, сорвать с ее спины мешок, гикнуть и сильно ударить ее поднятым с земли суком! Она помчалась дальше. А я подхватил золото и нырнул в зеленую стену кустов, вытянутых вдоль дороги.

Я лежал на животе, вдыхая жирный, смолистый запах земли. Рядом со мной — серый мешок. Я собирался с силами и смотрел на дорогу.

Вот по ней пронесся первый всадник — чернобородый детина с обрезом в руке, нещадно погоняющий выкормленную лошадь. Немного сзади — скакали остальные — молча, пригнувшись к животам неоседланных животных. Они пронеслись, как призраки, и исчезли за поворотом.

Я вскочил с земли. Подхватив мешок, я стал поспешно пробираться сквозь паутину, листья и сухие ветки.

Самое кошмарное воспоминание моей жизни — следующие несколько часов. Быстрая ходьба, почти бег через колючие кусты и кочки, когда все тело разбито, а в немеющих руках виснет страшная тяжесть! Эта тяжесть толкала меня о стволы деревьев, пригибала к земле. Сначала я нес золото под мышкой, потом на спине, потом сделал из гимнастерки что-то вроде свободной петли, верхней частью охватывающей мою шею, а нижней — мешок. Я шел, оступался, шел снова. Я измок совершенно — по моему лицу, слепя и капая на грудь, лился горячий пот. В висках было хрустящее постукивание, сердце гремело, как винт на малом газе. Я шел и шел, почти не разбирая дороги.

Сначала, отойдя еще не слишком далеко, я услышал сзади треск и что-то похожее на людские шаги. Я припал к земле и притаил дыхание. Но треск прекратился. После этого ничто постороннее не нарушало моего мучительною путешествия.

Наконец, лес стал редеть. Толстые стволы сменил молодняк, между верхушками заголубело бледное небо. Я прошел немного еще и сквозь решетку стволов увидел покатый плетень и приземистые избы большой деревни.