ИСПОВЕДЬ АРХИПИИТА КЁЛЬНСКОГО С чувством жгучего стыда я, чей грех безмерен, покаяние свое огласить намерен. Был я молод, был я глуп, был я легковерен, в наслаждениях мирских часто неумерен. Человеку нужен дом, словно камень, прочный, а меня судьба несла, что ручей проточный, влек меня бродяжий дух, вольный дух порочный, гнал, как гонит ураган листик одиночный. Как без кормчего ладья в море ошалелом, я мотался день-деньской по земным пределам. Что б сидеть мне взаперти? Что б заняться делом? Нет! К трактирщикам бегу или к виноделам. Я унылую тоску ненавидел сроду, но зато предпочитал радость и свободу и Венере был готов жизнь отдать в угоду, потому что для меня девки — слаще меду! Не хотел я с юных дней маяться в заботе, для спасения души позабыв о плоти. Закружившись во хмелю, как в водовороте, я вещал, что в небесах благ не обретете! О, как злились на меня жирные прелаты, те, что постникам сулят райские палаты. Только в чем, скажите, в чем люди виноваты, если пламенем любви их сердца объяты?! Разве можно в кандалы заковать природу? Разве можно превратить юношу в колоду? Разве кутаются в плащ в теплую погоду? Разве может пить школяр не вино, а воду?! Ах, когда б я в Кёльне был не архипиитом, а Тезеевым сынком — скромным Ипполитом, все равно бы я примкнул к здешним волокитам, отличаясь от других волчьим аппетитом. За картежною игрой провожу я ночки и встаю из-за стола, скажем, без сорочки. Все продуто до гроша! Пусто в кошелечке. Но в душе моей звенят золотые строчки. Эти песни мне всего на земле дороже: то бросает в жар от них, то — озноб по коже. Пусть в харчевне я помру, но на смертном ложе над поэтом-школяром смилуйся, о боже! Существуют на земле всякие поэты: те залезли, как кроты, в норы-кабинеты. Как убийственно скучны их стихи-обеты, их молитвы, что огнем чувства не согреты. Этим книжникам претят ярость поединка, гомон уличной толпы, гул и гогот рынка; жизнь для этих мудрецов — узкая тропинка, и таится в их стихах пресная начинка. Не содержат их стихи драгоценной соли: нет в них света и тепла, радости и боли… Сидя в кресле, на заду натирать мозоли?! О, избавь меня, господь, от подобной роли! Для меня стихи — вино! Пью единым духом! Я бездарен, как чурбан, если в глотке сухо. Не могу я сочинять на пустое брюхо. Но Овидием себе я кажусь под мухой. Эх, друзья мои, друзья! Ведь под этим небом жив на свете человек не единым хлебом. Значит, выпьем вопреки лицемерным требам, в дружбе с песней и вином, с Бахусом и Фебом… Надо исповедь сию завершать, пожалуй. Милосердие свое мне, господь, пожалуй. Всемогущий, не отринь просьбы запоздалой! Снисходительность яви, добротой побалуй. Отпусти грехи, отец, блудному сыночку. Не спеши его казнить — дай ему отсрочку. Но прерви его стихов длинную цепочку, ведь иначе он никак не поставит точку. ИЗ КНИГИ «НЕМЕЦКИЕ НАРОДНЫЕ БАЛЛАДЫ»
КРЕСТЬЯНИН И РЫЦАРЬ На некий постоялый двор Заброшены судьбою, Мужик и рыцарь жаркий спор Вели между собою. Нет любопытней ничего Иной словесной схватки. А ну, посмотрим, кто кого Положит на лопатки. «Я родом княжеским горжусь, Я землями владею!» «А я горжусь, что я тружусь И хлеб насущный сею. Когда б не сеял я зерно, Не рыл бы огород — Подох бы с голоду давно Твой именитый род!» «Мой гордый нрав и честь мою Повсюду славят в мире. Под лютню песни я пою, Фехтую на турнире! Каких мне дам пришлось любить И как я был любим! А ты, крестьянин, должен быть Навек рабом моим». «Заслуга, брат, невелика Всю ночь бренчать на лютне. Сравнится ль гордость мужика С ничтожной честью трутня? Не танцы и не стук рапир — Поклясться я готов, — А труд крестьянский держит мир Надежней трех китов». «Но если грянет час войны, Начнется бой суровый, Кто из немецкой стороны Пойдет в поход крестовый? В пустыне — пекло, как в аду, Но ад мне нипочем! И сарацинам на беду Я действую мечом!» «Махать мечом — нелегкий труд, И нет об этом спора, Но в дни войны с кого берут Бессчетные поборы? Кто должен чертовы войска Кормить да одевать? Нет, даже тут без мужика Не обойтись, видать!» |
