– Сможем ли мы так долго ждать? – спросил Беллами, запуская руку себе между ног – она резво скрылась среди складок, в конечном итоге достигая места своего назначения.

Доминик стиснул зубы, почувствовав, что замок на ширинке не торопясь расстегнули, делая из этого очередную своеобразную игру. Мэттью смотрел ему прямо в глаза, на его щеках выступил уже заметный румянец, а лоб покрыла испарина.

– Так нужно, – сказал Доминик вслух то, что повторял про себя, как минимум, десяток раз в неделю, убеждая самого себя в том, что ждать – лучшее, что они могут делать в перерывах между подобными… играми. – Мы говорили об этом, ты ведь…

– Я знаю, – прервали его. – Коснитесь меня. Там.

Мэттью выглядел по-настоящему прекрасно. Растрепавшиеся волосы, спутавшиеся ото сна, распахнутый, хватающий воздух рывками, рот с красноватыми от поцелуев губами, тяжело вздымающаяся грудь и едва заметная дорожка волос, уходящая от пупка вниз, прикрытая одеялом, норовящим сползти окончательно. Руки Доминика сами по себе сжались сильнее на ягодицах, а ширинка, поддавшаяся ласковому напору пальцев подростка, расстегнулась, давая секундное облегчение.

– Здесь? – поддразнил Доминик, наслаждаясь реакцией.

На щеках Беллами выступили красноватые пятна, а в глазах плескалось желание получить всё и сразу сейчас же, и не было никакой возможности отказать ему в этом. Он надавил чуть пальцами, разводя их в стороны, и подался вверх, едва почувствовав, что брюки чуть сползли, давая столь ожидаемую свободу изнывающему о желании члену. Белья на нём не было, он попросту не успел его надеть, судорожно натягивая одежду в гостиной.

– Коснуться тебя там, где уже однажды побывал мой язык? – его несло, захлёстывая горячкой воспоминаний об уютной парижской ночи. Мэттью упрямо мотнул головой, активно ёрзая и вздрагивая, когда пальцы Доминика достигли своей цели. – Где я гладил тебя, сходя с ума от ощущений, думая лишь о том, когда я смогу сделать нечто более существенное…

– Да…

– Только коснуться?

Мэттью упрямо молчал, кусая губы.

– Хорошо, – Доминик попытался убрать руку, но его тут же ухватили за запястье.

– Нет!

– Что мне сделать, детка?

Доминику нравилось спрашивать. Знать мнение Мэттью на любой счёт, быть направляемым, имея хоть какой-то чёткий и относительно приличный ориентир. Страсть кружила голову, либидо требовало чего-то более существенного, а разум утешал мыслями о лете – горячем, долгожданном, даже немного развратном, и от этого не стало легче. Пальцы скользнули дальше, надавливая, обозначая свои намерения, проникая совсем немного.

– Это может быть приятным, – начал осторожно Ховард, сглатывая скопившуюся во рту слюну, – если расслабиться и отдаться чувству.

– Это странно, – шепнул Мэттью, исследуя лицо Доминика внимательным взглядом, выражающим готовность слушать и даже действовать так, как скажут.

– …и может быть странным, – Ховард улыбнулся. – Ты не обязан любить это, и никто не заставит тебя делать то, чего тебе не хочется.

– Мне… любопытно. И приятно, именно сейчас… – всхлипнув, подросток подался назад на пальцы. – Ох.

Стараясь не делать лишних движений, Доминик надавил чуть сильнее, слегка проникая внутрь, млея от ощущений горячей и тугой плоти, обхватившей первую фалангу пальца. Брюки с него самого медленно, но верно сползали вниз, пока Мэттью беспорядочно вертелся на нём, то стеная, сильно кусая губы, то цепляясь пальцами ему в плечи, чтобы в следующее мгновение совершить очередное поступательное движение. Не нужно было обладать безграничной и уникальной фантазией, чтобы понять и почувствовать, на что именно это похоже. Мэттью извивался всем телом, хрипя и стеная, а Ховард уговаривал себя остановиться и продолжить в более невинном русле. Но пальцы ласкали, надавливали и требовали чего-то большего – того, что они помнили одновременно и так хорошо, и уже почти вовсе позабыли.

– Одного всегда мало, – прошептал он, разглядывая исказившееся от одолеваемых эмоций лицо. – Хочется ещё, чтобы растягивало до предела, до боли и искр из глаз, а бёдра сводило судорогой от желания получить нечто… большее.

– Боже, – застонав, Беллами подался назад, и Доминик убрал пальцы, обхватывая того обеими ладонями за ягодицы, садясь на постели.

– Лето совсем скоро, – многообещающе произнёс он, целуя Мэттью в губы, и тот с радостью обвил его всеми конечностями, жадно отвечая.

– И одновременно так далеко…

***

Горячая вода расслабляла – глаза сами по себе начинали закрываться. Приятная тяжесть на груди держала в сознании, а щекотное прикосновение чужих волос заставляло морщиться и улыбаться, слепо целуя нарушителя спокойствия куда-то в затылок. По лбу стекали капельки пота, следуя по лицу и падая обратно в воду, смешиваясь безвозвратно с ароматным паром, исходящим от неё. Мэттью нежился в его объятьях, ничего больше не смущаясь, запрокинув голову назад, а Доминик водил носом по его щеке, лбу и волосам, устроив ладонь у него на груди.

– О чём ты думаешь?

– О той коллекции фильмов, о которой вы говорили, – лениво меняя положение, ответил Мэттью. – О предстоящем концерте и строчках из песни, которую я так и не смог написать…

– У тебя будет полно времени, чтобы наладить контакт с внутренним творцом, – Ховард решил заострить внимание только на одном вопросе. – И я всё ещё готов помочь, как только ты будешь готов принять мои скромные умения в оборот. В юности я воображал себя великим писателем, марая бумагу чаще необходимого.

– Что вы писали? – в голосе Беллами сквозил едва скрываемый интерес.

– Иногда стихи, реже – прозу. Но вряд ли именно подобное пубертатное графоманство заставило меня переосмыслить свою жизнь и поступить учиться на преподавателя.

– А что заставило? – он снова извернулся и включил воду, чтобы разбавить остывшую.

– Скорее – кто. Мои родители познакомились в университете, постигая все грани эмпатии, другими словами – учась на ту же благородную профессию, коей я могу похвалиться каждому встречному теперь. После они преподавали в одном колледже, и у меня не осталось иного выбора, хоть я и не испытывал дискомфорта от его навязчивости.

– Вам нравится учить? – спросил Мэттью, немного помолчав. – Иногда одноклассники ведут себя действительно неприлично, и мне бывает стыдно за то, что они творят…

– Особенно, когда ты сам принимаешь участие в закапывании учебника по биологии на заднем дворе школы, не так ли? – рассмеялся Доминик, вспомнив один из осенних эпизодов.

– Я… я просто наблюдал, – фыркнул Беллами.

– Миссис Кенниган говорит, что я изменился – в очередной раз. Её наблюдательность утомляет, но нельзя отрицать того, что за полтора года моё внутреннее состояние менялось до неузнаваемости, неминуемо отражаясь на внешних признаках, – вода, ставшая вновь тёплой – и даже горячей – заставила течь мысли в неспешном направлении, давая возможность вспоминать и анализировать. – Я был счастлив, не ожидая очередного удара, а после впал в затяжную депрессию, которая продлилась ровно год. Ты появился в моей жизни спустя триста шестьдесят пять дней после гибели Джима.

Мэттью молчал, внимательно слушая. А Доминик, погрузившийся в раздумья, не спешил продолжать, но всё же сделал это, прочистив горло и вновь коснувшись губами волос подростка, оставляя невесомый поцелуй где-то в районе щеки.

– Всё не так просто, как могло было быть, но ты делаешь меня счастливым, по-настоящему счастливым. Это заметила не только Хейли, но и миссис Кенниган, на днях выловившая меня в учительской. Она спросила, не нашёл ли я себе кого-нибудь, и не собираюсь ли жениться, – он улыбнулся этой мысли. – Мне пришлось ответить, что с женитьбой придётся подождать, как минимум, пару лет, прежде чем невеста будет готова принять моё предложение.