– У вас есть вопросы? – Доминик тогда даже не пытался запомнить его имени, поэтому ограничился одним только вопросом без обращения.
– Нет, мистер Ховард, – ответил тот, вглядываясь голубыми глазами так внимательно, словно Доминик был величайшим произведением искусства, выставленным на всеобщее обозрение в галерее.
– Чего же вы хотели? – попытка быть вежливым не сменялась раздражением, и Ховард поймал себя на мысли, что Беллами и в самом деле не вызывал у него желания исчезнуть из кабинета сию секунду.
– Я не знаю.
Доминик поднял голову и посмотрел Беллами в глаза, и в них плескалась исключительная честность, которую никоим образом нельзя было подделать. Оставалось только гадать, зачем тот тратил время их обоих, и созрел ли он для вопроса, который мог образоваться в его темной макушке совсем внезапно. Ховард рассматривал лицо ученика – всё столь же неподдельно удивлённое порывом собственного хозяина.
– Мистер… – начал Доминик, надеясь, что тот напомнит ему своё имя.
– Беллами, – тут же ответил его собеседник, улыбнувшись, а Ховард вспомнил его имя, потому что при последнем заполнении журнала поставил ему два высших балла за великолепное сочинение.
– Мэттью. У меня, как и у вас, полно работы, посему предлагаю отложить безделье на другой день, – Доминик понимал, как занудно это звучит, и одёрнул себя, признаваясь самому себе, что за последнее время совсем разучился разговаривать с людьми о чем-то ещё, помимо темы его уроков.
– Я приду к вам в следующий вторник, – пообещал Беллами, соскальзывая со своего места.
И он сдержал своё обещание. С той недели это стало своеобразной традицией, которая Доминика то раздражала, то удивляла, то, – что казалось странным даже ему, – вызывала неподдельное восхищение теми словами, которые Беллами изливал на него за такой краткий период времени.
– Вы лучше, чем думаете.
========== Глава 1 ==========
Спустя месяц подобных монологов, Доминик обнаружил, что Мэттью перестал оставаться после уроков во вторник. Собирал свои вещи, не глядя ни на кого, и покидал кабинет, вливаясь в поток остальных спешащих отправиться домой. У каждого из них наверняка было полно домашней работы, а после её выполнения хотелось ещё и поторчать на свежем воздухе, растрачивая энергию, полученную за школьным обедом до победного конца, и нагуливая аппетит на ужин. Доминик и сам был не прочь прогуляться после работы по близлежащему парку, где круглый год было красиво так, что даже не верилось, потому что промозглая сырость оседала на деревьях тяжёлым безразличием почти везде, но не там.
Он думал о том, что вторники начинали терять свою прелесть, потому что привыкание к болтливому Беллами случилось слишком быстро. Тот будто замкнулся в себе, молчал на занятиях, а в ответ на вопросы по пройденному материалу многозначительно опускал взгляд, разглядывая свои конспекты, испещрённые его чуть кривоватым почерком, который подходил ему как нельзя кстати. Такой же спонтанный и непредсказуемый – нельзя было предугадать, куда Беллами проведёт следующую линию, несмотря на то, что необходимо записывать.
Доминик старался не думать об этом, но отсутствие каких-либо дополнительных обязательств в школе заставляло размышлять о многих вещах, о которых раньше он и не задумывался. Вялотекущая и размеренная жизнь устраивала его, и постоянный поиск новых увлечений не прекращался ни на день, и вот он уже занимал себя рассматриванием рыб в пруду, через который пролегал деревянный мост, выглядящий не очень надёжно. Он перегнулся через перила и заметил крупную рыбину, название которой, конечно же, не знал, хоть его кругозор и был довольно широк, если сравнивать с отдельными личностями, пытающимися вклиниться в его окружение день ото дня.
Приближающаяся зима морозила не только руки и ноги, но и мысли, окутывая леденящей вуалью сознание, то и дело норовя проникнуть ещё глубже – в подсознание, в котором и без этого было холодно и одиноко.
***
За окном звонко залаяла собака, и об раму глухо ударился мяч – это соседский мальчишка по имени Алекс играл с утра пораньше в футбол, – и Доминик вздрогнул, не успевая донести кусочек яичного пашота до рта. Еда сорвалась с вилки и упала обратно на тарелку, брызгая каплями соуса на белую рубашку, которую он надел несколькими минутами ранее, прежде чем сесть завтракать. Мысли невольно возвратились в рутинное русло с заботой о том, сколько чистых рубашек у него висело в шкафу, и были ли они вообще, потому что стирать и гладить эту у него совсем не было времени. На часах замерло восемь часов и тридцать одна минута утра, и через двадцать девять минут он должен был быть уже на работе.
Доминик поморщился, вставая из-за стола и отодвигая тарелку с недоеденным завтраком куда подальше, чтобы не запачкать и брюки, замена которым хоть и имелась, но желания заниматься ещё и их чисткой также не возникало. На повороте от кухни он замер, разглядывая узор плитки, которую они подбирали когда-то – кажется, что совсем давно – вместе, ругаясь и соревнуясь в знаниях касательно оттенков бежевых цветов, коих на деле оказалось не так уж и много. И Доминик выиграл этот маленький спор, останавливая свой выбор на той, которая имела неровную, слегка выгнутую поверхность, и от этого за неё было удобнее хвататься посреди ночи, когда хотелось явиться на кухню, чтобы, задумчиво выкуривая сигарету за столом, смотреть в проём высокого окна, наблюдая за опадающими листьями, заботливо сыплющимися будто с потолка.
Осень всегда была гарантом чего-то уютного, когда можно было удобно устроиться на диване, накинув на себя тёплый плед, и, переплетя ноги, смотреть телевизор или читать что-нибудь, изредка вскидывая взгляд поверх книги, глядя друг другу в глаза. Доминик каждый раз пытался заставить Джима подбросить в камин дров, или же перевернуть пластинку, которые они слушали из любви ко всему старому, но тот отмахивался и забирался под плед с носом, хитро глядя светлыми глазами, – полностью чёрными в полумраке комнаты, освещаемой огнём камина, – и мотал головой, как какой-нибудь нашаливший подросток, пытающийся укрыться от ответственности за проделки таким несерьёзным способом.
– Ты всегда лежишь с краю, – говорил он, – вот и переворачивай.
– Тебе всегда проще сказать, что ты неисправимый лентяй, – усмехался Доминик, выбираясь из нагретого кокона одеял и лишаясь тёплого касания кожи Джима.
– Не буду с вами спорить, мистер Ховард, сэр, – он шутливо прикладывал руку к голове, отдавая честь, несмотря на непокрытую голову.
За окном снова глухо ударился мяч, в этот раз о стену, но Доминик всё равно вздрогнул, выпадая из воспоминаний, так и стоя посреди коридора, ведущего из кухни в прихожую, недалеко от которой располагалась гостиная, мысли о которой завладели им на целых… Доминик глянул быстро на часы, обхватывающие запястье, и звонко и кратко выругался, ускоряя шаг.
Завтрак всегда был чем-то особенным и даже волшебным – эдаким предвестником хорошего дня. И они начинали его вместе, вставая в одно и то же время, сонно толкаясь в проёме двери, не желая пропускать друг друга, борясь с самого утра за инициативу, которая в конечном итоге никому не была нужна. Пока Доминик быстро готовил что-то на плите, Джим был в ванной, а после они менялись местами, и Ховард отдавал бразды правления кухней ему, направляясь чистить зубы и приводить в порядок непослушные вихры на голове, которые он каждую ночь успевал отлежать в неудобной позе. А наутро приходилось воевать с расчёской, укладывая пряди в нужном порядке, сосредотачиваясь на этом настолько, что он мог не услышать окрика Джима, закончившего готовку. Но запах с кухни доносился такой, что, даже если бы Доминик не очень хорошо слышал, ноги бы всё равно привели его туда, где посреди кухни стоял столик, на котором уже вкусно дымилась яичница, заставляя желудок урчать от нетерпения.
