***

Они упали на ковёр совсем не внезапно – у Беллами словно был какой-то план, сокрытый от него самого вплоть до этого момента. Когда Доминик раздвинул бёдра в стороны, позволяя устроиться на себе, когда почувствовал всё то, что хотели продемонстрировать, когда положили руки по обе стороны от лица Ховарда…

Мэттью прижался сверху, давя своим незначительным весом со всей значимостью собственных намерений. Смотрел своими невероятными и глубокими глазами неотрывно, и казалось, что в них можно прочесть что угодно, и желаемое не стало бы действительным, потому что в первую очередь Доминик видел страсть. Странную, неловкую, столько же нелепую местами, как и сам Беллами, но от этого не менее искреннюю и горячащую нетрезвую голову. Сладковатый поцелуй настиг почти внезапно, когда Доминик чуть повёл носом, пытаясь надышаться запахом его волос. Мягкие губы скользили неспешно, исследуя, будто бы никуда не торопясь – и время было на их стороне, в кои-то веки не подгоняя бесследно иссякающими минутами и секундами. Ночь опускалась на город медленно, забирая последний свет и лишая обзора насовсем. В темноте комнаты светился только циферблат электронных часов, да красная лампочка выключенного телевизора.

Доминик почти не видел, но чувствовал – островатые косточки таза и рёбер, изящный изгиб спины, по которому он вёл пальцами, боясь, что ночное наваждение схлынет в любой момент, оставляя привычные тишину и одиночество – естественных спутников каждого вечера. Ежедневное желание прижаться вот так губами к шее, почувствовать пульс на языке, распробовать вкус кожи – чуть солоноватый от пота и городской суеты.

– Мой маленький, – выдохнул Доминик, пробираясь пальцами под свитер, задирая его. – Детка… я так хочу тебя.

– Говорите, сэр, – всхлипнул Мэттью, раздвигая бёдра и прижимаясь теснее.

– Я боюсь сказать что-нибудь лишнее, потому что… – он замолчал, и так сболтнув то, что всё ещё должно было быть его секретом.

– Я люблю, когда вы откровенны, – Беллами приподнялся на локтях и заглянул в лицо учителю. – Когда говорите то, что думаете.

– Ты даже не представляешь, насколько откровенным я могу быть, – не остался в долгу Ховард, вновь опуская ладони на спину Мэттью, ведя одной ниже, а второй – выше, зарываясь пальцами во взлохмаченные их действиями и перемещениями волосы.

– Мне бы хотелось узнать, – он улыбнулся, прикрывая глаза, когда пальцы Доминика скользнули ему за ухо, заправляя непослушную прядь и ведя по щеке.

– Тогда я расскажу тебе, – резко меняя положение, Ховард вжал подростка в мягкий светлый ковёр, носом утыкаясь ему в шею. Так было проще собраться с мыслями, беспорядочно кружащими в голове комком непристойных откровенностей. – О самой малости, что бьётся внутри, сжигая от желания сделать хоть что-нибудь с тобой прямо сейчас. О всех вечерах, когда я умирал от желания хотя бы увидеть тебя рядом, и чтобы ты узнал, что именно я делаю, представляя и вспоминая, загадывая наперёд и коря себя за подобные мысли.

Мэттью внимательно слушал, боясь открыть глаза. Он подался вперёд и коснулся подбородком груди Доминика, а тот, не переставая медлительно оглаживать его талию, распахнул рот и проглотил очередные слова, едва не сорвавшиеся с языка. В подобном состоянии сдерживать себя практически невозможно, а тем более – когда под тобой лежит волнующий тебя во всех аспектах юноша.

– Не корите… – всхлипнул Беллами, обвивая руками талию Доминика. – Сейчас – и только сейчас. Доминик…

– Мэттью, – эхом отозвался тот, вновь целуя желанные губы, влажно проникая языком в рот и оглаживая им внутри.

Поцелуй становился горячим и даже развязным – на грани, которую было так легко преступить, на пересечении того самого «нельзя» и куда более желанного «хочу», и перевес в сторону последнего больше не отдавал отголоском первого. Ховард закрыл глаза и вдавил Мэттью в ковёр сильнее, и тот послушно обвил ногами его бёдра, приподнимая таз.

– Я думаю о тебе каждую минуту, – банальные слова смешивались с непристойностями в голове, позволяя срываться с языка любой глупости, – …о том, каково это – почувствовать впервые твои губы там, внизу. Увидеть, как твой язык слизывает первые и последние капли… как ты смущённо будешь вытирать их со своего подбородка, обязательно попытавшись проглотить всё… Мэттью, моя детка.

В ответ ошарашенно выдохнули, и первый же вздох удивления Доминик поймал губами, сцеловывая следующий почти сразу же стон. Ловкие и юркие пальцы скользнули за ворот рубашки, расстёгивая крошечные тёмные пуговицы, и Ховард не остался в долгу, ведя ладонями по животу Мэттью, скользя ими под свитер, который нужно было снять сию же секунду. Он вгляделся в лицо подростка, склонившись нос к носу, чтобы едва различимые черты лица стали видны в непроглядной темноте.

– Ты настолько красивый сейчас, что я… – Доминик запнулся, снова слепо тычась губами в шею, касаясь губами чуть влажной от пота и его собственных поцелуев кожи.

– Только сейчас? – хихикнул Беллами, больше не предпринимая никаких попыток проявить инициативу.

Он принимал ласки покорно и с удовольствием, отдавался им старательно и не требовал уделить ему положенной доли верховодящего положения. То ли в силу возраста и неумелости, то ли характера – это было неважным, особенно когда Мэттью распахивал рот так широко, дыша сбивчиво и хрипло, когда стонал протяжно, заходясь мычанием, а грудная клетка наполнялась воздухом до отказа, и его уже через несколько десятков секунд переставало хватать… Доминик целовал жадно, не забывая самостоятельно избавляться от одежды, и первая деталь гардероба отправилась в сторону – рубашка легла причудливой, слегка мятой волной на спинку дивана. Свитер Беллами последовал за ней, и тот повёл плечами и отвернул голову.

– Сегодня я могу наговорить лишнего, – сказал Доминик, опуская ладонь ему на грудь, – поэтому ты можешь прерывать меня, когда только пожелаешь.

– Вы знаете мой ответ, – незамедлительно отозвался Мэттью.

Он стыдился многого, но отчаянно желал казаться смелым и готовым на всё. Горячая голова не способствовала скромности, да и не хотелось предаваться ей в такой момент. Под руками Ховарда будто бы искрилась белоснежная кожа, стоило только коснуться её подушечками пальцев, провести по щеке, ключице и ниже, обводя маленькие тёмные и твёрдые соски. Мэттью хихикнул, запрокидывая руки назад, и в очередной раз подался бёдрами вперёд, без каких-либо слов намекая на продолжение более ощутимое, нежели почти невесомые ласки. Он и сам, как видно, изнемогал от нетерпения, стараясь всё же не раззадоривать и без того разгорячённого Доминика, а тот, задыхаясь от уже почти неконтролируемого желания, принялся расстёгивать пуговицу и ширинку на брюках Мэттью. Коварная молния, как это часто бывало, поддалась не сразу, и непослушные пальцы безуспешно скользили по металлическому «язычку», дразня ещё больше. Беллами вскинулся в очередной раз, и Ховард, плюнув на это дело, опустился вниз, утыкаясь носом в его живот.

– Не шевелись, – прошелестел он, обеими руками обхватывая Мэттью за талию, поглаживая и успокаивая. – Я всё сделаю сам.

В этом можно было не сомневаться, но успокоить подростка было сложно – он непослушно вывернулся и опустил ноги Доминику на шею, а тот, разомлев от подобной смелости, сразу же расправился с молнией на брюках, начиная их нетерпеливо стаскивать. Слов, которые было нужно произнести в такой момент, в голове не оказалось, и Ховард сглотнул ком предвкушения, когда Беллами, спрятав лицо в ладонях, раздвинул бёдра в стороны, демонстрируя всего себя. Это было его привычкой, очаровательным ритуалом, лишним напоминанием о запретности происходящего. Доминик не мог позволить себе остановиться в такой момент, да и вряд ли бы был прощён, потому что, как бы Мэттью ни смущался, он жаждал продолжения ничуть не меньше. Его живот подрагивал от нетерпения, а на плавках выступила первая капелька, которую так хотелось попробовать на вкус. Вспомнить – каково это, сравнить с тем, что они делали до сегодняшнего дня, представить то, что будет в дальнейшем. Загадывать наперёд не хотелось, а жить минутой и даже секундой – очень даже.