– Это вряд ли случится, но узнать не помешает, – Ховард начинал успокаиваться, всё ещё не веря в свою удачу.

– Вряд ли я так же, как и вы, позволю себе раскрыть вашу тайну кому-либо. Пока я знаю, что Мэттью в безопасности, всё в порядке. Десять лет назад я и помыслить не мог о чём-то подобном, что созрело в голове моего брата, но я, работая в социальной сфере, неплохо изучил за пару лет проблемы современных подростков. Я не очень хороший старший брат, и вы знаете это, поэтому мне будет спокойно знать, что он проводит время с вами, а не напиваясь до беспамятства где-нибудь с ровесниками.

Он снова замолчал. Скорей всего, их отсутствие заметили, и пора было возвращаться обратно, но у Доминика не было никакого желания искать оправдания своему наверняка полотняно-белому цвету лица, которое стянуло какой-то раздражающей сухостью и не давало даже шевельнуть губами.

– Не думал, что всё-таки задам этот вопрос, но как далеко вы зашли? – Пол тут же вскочил на ноги и замахал руками. – Нет, не отвечайте. Последней просьбой будет не торопить события, ведь ему всего…

– Кому, как не мне, знать, как мало ему лет, – вздохнул Ховард, тоже вставая.

На душе продолжали больно царапать воображаемые кошки, и к ним присоединился целый оркестр шумных животных, устраивающих настоящий гам в голове. Соображалось с трудом, и туман, застилающий сознание, маячил скорым обмороком. Доминик крепко зажмурился, запуская пальцы в волосы, и распахнул рот, дыша чуть морозным влажным воздухом.

– Если бы не сила вашего положения в обществе, я бы давно уже сидел в участке, сочиняя заявление, – произнёс Пол голосом, абсолютно не соответствующим ситуации; его хорошее настроение было слышно хотя бы по тону, и от этого не делалось легче. – Когда вы впервые появились у нас на ужине, в Рождество, я навёл кое-какие справки.

– Что же ты выяснил об ужаснейшем Доминике Ховарде? – не оставалось ничего, кроме как поддаться этой ситуации, тоже начиная шутить.

– Вы работаете в этой школе довольно давно, и ни разу за вами не было замечено ничего подобного. При этом вы жили столько лет с мужчиной, почему вы расстались?

– Мы не расставались, – твёрдо произнёс Доминик, стиснув зубы.

– Он всё ещё живёт с вами? Невероятно, – Пол умел быть и учтиво-незаметным, и настолько бестактным, что хотелось приложить кулак об его лицо.

– Он погиб год назад. Автокатастрофа.

Повисло молчание.

– И я бы до сих пор жил с ним, если бы не эта трагическая случайность.

– Я не знал, простите, – Пол опустил голову, принимаясь сосредоточенно разглядывать свои ботинки.

– Тебе не за что извиняться, – покривив душой, успокоил его Ховард. – Что же мне теперь прикажешь делать?

– Понятия не имею.

Теперь он был тем самым Полом, о котором Мэттью так часто говорил. Нерешительным и готовым в любую минуту переложить весь груз ответственности на другого.

– Откуда ты узнал? – всё же спросил Доминик, чувствуя, что если не задаст этот вопрос, то потеряет покой окончательно.

– Попробуйте угадать сами.

– Уголовные ребусы не слишком успешно поднимают настроение, – огрызнулся он.

Пол рассмеялся, смотря в глаза Доминику прямо и смело, не прерывая этот контакт. Именно сейчас им нужно было выяснить всё, чем и с чем им обоим предстояло жить впоследствии, и возможность лишний раз пошутить давала возможность расслабиться хотя бы самую малость.

– А вы мне нравитесь, – произнёс тот, – но при этом не пытаетесь этого сделать – это мне нравится ещё больше.

– Всегда к твоим услугам, ведь иного выбора у меня теперь нет, – горько усмехнулся Ховард. – Насчёт догадок – я не собираюсь подписывать себе приговор самостоятельно, знаешь.

– Дело действительно серьёзное, сэр, – задумчиво ответил Пол, – но я вам ясно дал понять, что ничего не собираюсь делать с этим знанием, хоть мне и не особенно приятно хранить этот ваш секрет. Я видел вас на набережной, и сложно было не заметить то, как вы…

Доминик, конечно же, помнил это. Сложно было забыть единственный момент, когда они позволили себе нечто большее на публике, которой, к слову сказать, и вовсе не наблюдалось вокруг. Они сидели на скамейке, в районе моста Сулли, и это место казалось самым уединённым и спокойным в неспящем Париже, с невероятной возможностью любоваться пускай и не кристально чистой водой Сены, но всё же её неспешным течением под навесом крон старых деревьев, расположившихся по бокам. Мэттью тогда замёрз, безуспешно кутая нос в подаренный Домиником шарф, прятал озябшие пальцы в карманах и беспрестанно жался к учителю, не чувствуя никакой неловкости. А тот и сам, неприлично беспечно расслабившись, обнял его и поцеловал сначала в сладко пахнущие волосы, прикрыв глаза, а после и в губы, отстраняясь поспешно, чтобы убедиться, что их выходка осталась незамеченной. Тогда казалось столь естественным поддаться желанию, а теперь этот романтический порыв стал самой большой ошибкой в жизни. Но Доминик не винил себя, зная, что это рано или поздно случилось бы, и в этот раз ему очень даже повезло. Если Пол и в самом деле сохранит их тайну, не вмешиваясь в их отношения, которые теперь и вовсе стояли под вопросом, то был шанс оставить всё в секрете от остальной общественности. Он не ставил других условий, хотя мог легко настоять на том, чтобы Ховард больше не появлялся в радиусе километра от их дома, а в школе вёл себя так, будто ничего между ним и Мэттью никогда не было. И Доминик бы подчинился, потому что иного выбора у него не осталось бы, потому как неповиновение причинило бы вреда не столько ему самому, сколько психике Беллами.

– Тогда я был не один, и не стал вмешиваться, – продолжил Пол, пока Ховард пребывал в глубокой задумчивости, – и вряд ли бы сделал это в любой другой ситуации. Мне нечего было сказать, – он фыркнул.

– Что бы ты ни сказал, это подействовало бы безотказно, поверь.

– Это был шок что надо, сэр.

– Думаю, что пришло время попросить называть меня по имени.

Лучшим время было не только для этого, но и для возвращения обратно, но Доминик не хотел смотреть в лицо женщине, которую теперь водили за нос оба её сына, а вдобавок и учитель, которого она воспринимала исключительно как манну небесную на их головы.

– Хорошо, – Пол кивнул. – Вернёмся обратно?

***

Теперь всё по-другому, повторял себе Доминик, прикрывая за собой дверь. Он был вымотан – эмоционально и физически, – и найти способ восстановить эти силы не представлялось возможным, потому что, как твердят многие, нервные клетки не имеют свойства восстанавливаться. Этот разговор мог состояться где угодно и при любых условиях, и, что самое страшное, – с любым человеком, кто застал бы то, что обычным людям видеть было не положено. Корить себя за неосторожность также было поздно, но сердце продолжало отстукивать свой судорожный ритм, несмотря на более или менее мирное разрешение ситуации. Он не знал, как себя вести с Мэттью, понятия не имел, что сказать в оправдание собственной слабости, и уже через двадцать минут он ехал домой, вызвав такси.

По дороге телефон коротко завибрировал, но Доминик не спешил вынимать его из сумки, прекрасно зная, что это сообщение от Беллами. Может быть, он спрашивал, что случилось, или же благодарил за всё, что было в Париже. Или же это могла быть и вовсе Хейли, знающая, что они приедут сегодня, и её вежливое любопытство спешило поинтересоваться у него, как всё прошло. Внезапно он вспомнил об одном её подарке, который он неизменно носил с собой, а ещё о тех записках, ведь ни одну из них он так и не прочитал, попросту забыв сделать это. Он был отвратительным другом, так себе старшим товарищем и из рук вон плохим учителем; по крайней мере, он думал так, пока ехал домой, вперившись стеклянным взглядом в водительское сидение напротив.