– Ты можешь не спать там, – попытался успокоить его Доминик, заметив его реакцию.

– Вы тоже там не будете спать, – ответил Мэттью тоном, не терпящим возражений.

– Естественно. Это меры предосторожности.

– Пол всё равно почти не бывает в отеле… Я даже представить не могу, где он пропадает все эти дни. Я ведь не могу ничего сделать, верно?

Доминик не знал, имеет ли он право вмешиваться в дела вполне состоявшегося взрослого человека. Пол не был ребёнком, как Мэттью, но имел повышенный уровень безответственности, изначально зарекомендовав себя не очень хорошо. Вспоминая первое их заочное знакомство, в голове также всплыли и все те детали, которые на первый взгляд были не так заметны. Старший сын Мэрилин не спешил уделять своему брату много внимания, присматривал за ним только потому, что мать его просила это делать, приходил по вечерам с пресным видом, а после, получив добро отзваниваться лишь по телефону, с радостью стал избегать походов в родной дом. Вряд ли миссис Беллами знала об этом, потому что Мэттью не стал бы рассказывать, а Доминик, почувствовавший определённый комфорт без извечного вечернего надзора, и вовсе слабовольно радовался этому. Было низко испытывать подобные чувства, но с собственным «я» спорить было бесполезно, и Ховард не спешил врать самому себе, что подобный загул Пола не был им на руку.

– Мы могли бы попытаться воззвать к его совести, – начал он, коря себя за слабость, – но наша поездка слишком коротка, чтобы понести за собой необратимые последствия.

– Значит, мы должны позволить ему делать это? – Мэттью пытливо буравил взглядом лицо Доминика, всем своим видом выражая желание получить ответы на все вопросы.

– Главным испытанием для нас будет забрать его обратно, – сводить всё к шутке становилось маленькой традицией, эдаким способом побороть синдром повышенной ответственности, коим Ховард начинал страдать с каждым днём всё сильней.

Успокоившись, Мэттью больше не делал попыток выдумать очередной план по спасению блудного брата, сосредоточившись на поездке, которая с каждым днём дарила ему всё больше впечатлений – положительных, надо сказать. Доминик наблюдал за подростком будто со стороны, отмечая то, какими живыми делались глаза Беллами, когда они покупали очередную ненужную безделушку на рынке или, стоя где-нибудь на мосту и наблюдая за случайными прохожими, случайно касались руками, тут же одёргивая их, словно между ними тёк высоковольтный ток. Но при этом Ховард умудрялся быть везде и сразу, опекая Мэттью, направляя и помогая, ежесекундно участвуя в его жизни и присутствуя едва ли не постоянно рядом.

Шестой день пребывания в Париже ознаменовался ожиданием проливного дождя, как твердили в новостях, и пятнадцатью градусами выше нуля. Эта цифра в последнее время постоянно встречалась на пути Доминика, или же это он сам притягивал её к себе, сам того не подозревая. Не страдая излишней суеверностью, Ховард не придал этому значения. Крохотный телевизор в углу комнаты продолжал бормотать о политике, искусстве и аномальных явлениях. Ховард лениво потянулся в постели, чувствуя, как смертельно хотелось курить, но нежелание покидать нагретую постель, в которой рядом беззаботно сопел Мэттью, взяло верх над вредной привычкой, и Доминик, цапнув с тумбочки леденец, закинул его в рот.

Рядом завозились, замычали и прижались теснее, почти не высовываясь из-под одеяла, выдавая нарушителя тишины только тёмной макушкой растрёпанных после сна волос. Когда подросток окончательно проснулся, а Доминик успел переключить несколько каналов, так и не найдя для себя ничего интересного, на часах замер полдень. Оповещённый об их лени Сильвио не спешил беспокоить, врываясь в номер в восемь утра, «чтобы успеть увидеть как можно больше ещё до обеда», а Пол, кажется, и вовсе вновь не явился ночевать в гостиницу. Каждый день он дежурно интересовался у Доминика, всё ли в порядке, давал денег Мэттью и снова исчезал в неизвестном направлении. Было слишком легко предположить, что он завёл роман прямо здесь, в Париже, не терзаясь сомнениями относительно того, что дома его по-прежнему ждали любящая жена и маленькая дочь. Жизнь была не такой идеальной, как хотелось бы, и этот факт Доминик воспринимал спокойно, по собственному опыту зная, как жестока иногда бывала судьба с людьми, которые подобного отношения к себе ни разу не заслуживали.

– Я выспался, – удивлённо произнёс Мэттью, поворачивая голову, чтобы посмотреть на Доминика, лежащего рядом и лениво переключавшего каналы.

– Ты проспал почти двенадцать часов, – с ноткой смеха в голосе ответил Ховард, придвигаясь чуть ближе.

Каждое пробуждение рядом с подростком будило в нём весьма определённого толка чувства, и он как мог подавлял их, принимаясь думать о чём-либо отстранённом – о промозглой серости их родного города, о кошках Деборы, о которых та любила рассказывать, пока занималась в зимнем саду растениями, требующими повышенного к себе внимание, о…

– Почему вы больше не касаетесь меня? – Мэттью прервал его размышления, выбивая из того состояния, в которое Доминик намеренно каждый раз себя вводил, дабы не думать дольше положенного о гораздо более неприличных вещах.

Ховард по-прежнему оставался для себя тем самым человеком, которого он знал ещё пару лет назад – любящим иметь в собственном распоряжении человека, с которым по вечерам было приятно, обнимаясь, упасть на мягкую постель, не спеша раздеть друг друга, а после заняться вполне себе настоящим сексом, удовлетворяя потребность в нём, по крайней мере, на несколько часов вперёд. С Мэттью подобного позволить себе было нельзя, и обострённые до предела желания рвались наружу теперь ещё сильней – после того, как тот позволил чуть больше, при этом выражая вполне ясное нетерпение. Подобное горячило и без того жаждущее и тоскующее по ласке тело, посему Ховард предпочёл и вовсе прекратить любые посягательства на остатки чести Беллами, пока тот сам бы не попросил. Что тот и сделал через четыре дня, за которые Доминик успел едва ли не сойти с ума без его поцелуев и ласковых ладоней, которые умели гладить как-то по-особенному по шее, голове и ключицам, не преодолевая черту приличия.

– Правда? – решил пойти от противного Ховард; взгляд предсказуемо скользнул с лица Мэттью ниже на губы и оказался, в конечном счёте, на серебряной цепочке, деликатно обхватывающей его шею – тот носил её, не снимая даже в душе. – Я касаюсь тебя сейчас.

– Это другое, – Беллами умел мастерски управлять интонацией, посему ему вполне чётко удалось донести до учителя смысл сказанного одним только словом.

– Неужели? – Доминик начал откровенно развлекаться, чувствуя подозрительно хорошее настроение после сна, что с ним случалось достаточно редко.

– Да, – кажется, Мэттью с лёгкостью оседлал ту же волну, на которой был на сто процентов уверенный в себе Ховард, отчего последнему пришлось прервать разглядывание шеи подростка и глянуть в его необычайно серьёзные глаза.

– Я хотел, чтобы ты осмыслил то, что между нами произошло, – начал он, опуская ладонь туда, где под тонкой светлой кожей бился пульс. – Нам ведь некуда торопиться, как думаешь? – он улыбнулся, получая в ответ то же самое, но тут же Мэттью снова нахмурился, упрямо сжимая губы.

И самому Доминику приходилось думать о многом. Ведь, как бы он себя ни убеждал, так просто смириться с собственными желаниями он не мог, потому что на практике им было суждено реализоваться нескоро. Физический аспект не стоял на первом месте, но рядом с Мэттью контролировать себя являлось практически непосильной задачей, чем тот и пользовался, будучи нетерпеливым и отчасти хитрым – он знал, где нужно надавить, чтобы получить желаемое. То, что Беллами жаждал близости не меньше Доминика, проявлялось во всём – начиная от его влюблённых взглядов, в которых скользило желание чего-то совсем невинного, и заканчивая неумелыми, но настойчивыми касаниями по вечерам, когда они обессиленные возвращались в номер и просто падали на постель, лёжа на ней бездвижно около часа, пока пальцы Мэттью не начинали ненавязчиво гладить учителя по бедру. Игнорировать это получалось плохо, но опыт Ховарда позволял сводить всё к чему угодно, кроме конечной цели подростка.